Полнолуние - Андрей Дмитриевич Блинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет. На душе тяжело. Жизнь все время отворачивается от меня, спину показывает. От этого тяжело.
— Из-за пальца такие думы.
— Ох, Ганна, ты же знаешь, что значит для меня палец. Всего один палец.
— Знаю.
— Так что не утешаешь?
— Ну тогда давай сядем в обнимку и станем причитать, голосить: «Ох, жизнюшка ты наша нескладная…» Она услышит нас и вернет нам мужей, счастье вернет. Как в сказке.
Я молчу. Знаю, что жизнь у Ганны не слаще моей. Муж умер. Сын вырос без догляда, с таким горе уже сейчас, а что дальше будет? Мне жаль Ганну. Хочется обнять ее.
— Ты иди, — говорю я. — Завтра ведь на работу.
— Какая у меня работа — у лифта стоять, — вздыхает Ганна. — А ты пораньше в поликлинику запишись. Ну и не улыбайся так грустно, Аннушка… Что ты, право. Будешь играть.
Аннушка…
Так меня звал только Леонтий. Больше никто. Теперь ото всех слышу: Анна Степановна. И ни от кого — Аннушка.
Засыпаю не сразу. Не знаю, как уложить руку. Запястье распухло. Болит под мышкой.
То ли во сне это, то ли наяву… Я сижу и перебираю письма Леонтия. Их много, целый ворох. Распечатываю и складываю в стопку. Читать буду потом, когда раскрою последнее. Но ворох все растет. Я барахтаюсь, не в силах справиться с белым потоком… Просыпаюсь. Рука угомонилась, боли не слышу.
…Писем Леонтия у меня много. Из экспедиции он писал каждый день и отправлял с оказией по нескольку штук сразу. Получив пачку, я разрезала конверты и складывала письма по датам их написания. Читала по порядку. Потом перечитывала пачку с конца, с последнего письма.
Помню, я лежала в родильном доме. Письма мне приносила Ганна, по одному через день. Это меня удивляло — ведь письма, я знала, шли всегда пачками. Ганна сердилась: «Откуда мне знать, если почта…» Потом, когда я была уже дома, письма приходили все реже и тоже по одному. И с датами получалось что-то неладное: сегодня я вынимала из ящика письмо от двадцатого числа, через три дня — от пятого. Я читала письма Леонтия и еще не знала, что его уже не было в живых, что Ганна скрывала от меня телеграмму, перехватила последнюю пачку писем и по одному выдавала мне, стараясь оттянуть страшную минуту. Сейчас я не могу ненавидеть ее за этот обман. Она ведь хотела помочь мне.
А письма все шли и шли. Чувствуя недоброе, я обратилась в министерство. Там удивились моему появлению: они были уверены, что переехала на другую квартиру и не оставила адреса. Именно так сказала приезжавшим из министерства работникам лифтерша в нашем подъезде. Ганна сказала…
Весной я поехала в Сибирь, оставив дочь на попечение Ганны. Свекровь, страдавшая пороком сердца, умерла, не выдержав горя, и Ганна стала моей главной опорой.
Угрюмо молчавший всю дорогу от Красноярска до распадка Ат-Урех Сергей Пархитько, геолог лет тридцати пяти с тоскливыми карими глазами, не докучал ни рассказами, ни расспросами. Из экспедиции он один остался в живых и, казалось, не рад был этому.
И я сейчас вижу перед собой широкую, как море, сибирскую реку, гранитные скалы и уходящие к горизонту безбрежные леса. От пристани долго плывем на лодке. Сворачиваем в устье таежной речки. Пихты и ели подступают к самой воде. На всем лежат густые тени тайги. Временами мы пробираемся под стволами упавших деревьев, точно под арками низких мостов.
— Вот она какая, речка Ат-Урех. Усыпана золотом и соленая от пота и слез, — сказал Пархитько, не глядя на меня.
Распадок, названный по имени речки, полыхал ярким цветом багульника. В лучах вечернего солнца казалось, что все вокруг кипит. Ничего более красивого я еще не видела никогда. Но скоро распадок помрачнел: густые тени скалистых гор, что подымаются слева, упали на кипень багульника и погасили ее.
Пархитько торопливо шел тропой, которая была известна только ему. Я и лодочник старались не отстать. Но разве угонишься за ним? То и дело геологу приходилось останавливаться и поджидать нас. Он стоял, точно немой, и, дождавшись, когда мы поравняемся с ним, молчаливо шагал дальше. Только однажды он спросил глухо:
— Не устали? Привал.
Мы расположились на каменном уступе. Оказывается, уже поднялись в горы. Вокруг нас темнели голые скалы. Геолог разжег костер. Его свет казался мне робким среди угрюмых скал, в сгущающейся темноте. Я спросила:
— Как вы оказались в горах? Вы же обследовали реку.
— Шли на базу. Напрямик через горы. Дело было уже сделано.
На красном лице геолога плясали отблески костра.
— Мы устали. Разбили палатку и уснули. Разбудил нас страшный грохот. Мы с Леонтием успели выскочить. Двое попали в осыпь. Утром мы увидели их, засыпанных почти с головой. Осыпь двигалась медленно. Они были еще живы. Но мы не могли им помочь. Я знал это. Леонтий не хотел меня слушать. Я молил его, чтобы он не смел ступить в осыпь: задень ее — и она хлынет неудержимо. А он ступил…
Геолог замолчал. Заросший щетиной большой кадык на худой его шее трепыхнулся жалко и беспомощно.
Лодочник лежал на спине и слушал. Кругом были скалы. Неверные отблески костра ложились на их подножие слабыми мазками. Небо с алмазной пылью звезд висело над всем этим бесконечно молчаливым миром. «Зачем я затеяла поездку сюда? Зачем заставила человека переживать все это заново?..» — ругала я себя.
Утром, еще до рассвета, мы отправились обратно к речке. Геолог ни слова не сказал, когда я ему заявила, что идти дальше незачем. Пожалела его…
…Картины, вызванные воспоминаниями, не дают мне покоя. В который уже раз я раскаиваюсь, что не пошла тогда дальше и не увидела осыпь, могилу Леонтия.
Как будто от этого жизнь моя могла сделаться счастливее.
Ганна приходит рано. Наставляет:
— Торопись в поликлинику…
Я собираю Лизуту в садик. Больной палец мешает одевать ее. Мы готовы идти, как раздается телефонный звонок. Знакомый голос заставляет сердце до боли сжаться. Привычное, по-матерински нежное обращение еще больше волнует.
— Милая, как у тебя дела? Где проигрываешь? Ты так давно не была у меня…
Да, я давно не была у вас, Софья Владиславовна, и еще долго-долго не буду. Храбрюсь, говорю бодро:
— Купила пианино.
— Милая, так это же прелестно! — раздается в трубке. — Сегодня же приеду. Хороша ли вещь?
— Очень хороша. Но расстроено. Настрою, тогда приезжайте. Я позвоню.
— Скоро я уеду на гастроли… Может, прислать настройщика? Отличный мастер у
