Эгипет - Джон Краули

— Да, конечно. Да-да-да, Пирс. Я знала, что нам с тобой еще будет о чем поговорить. По-настоящему. Я знала. Столько, столько всего нужно сказать.

— Ну, так за чем же дело встало?

— Три недели. Три недели, и ни единого дня больше. Пообедаем вместе.

Она назвала знакомый ресторан, тот самый, где они когда-то были с ней завсегдатаями, а потом само его название как-то выпало у него из памяти. Надо же, судя по всему, работает до сих пор. Интересно, она по-прежнему туда ходит?

— С ума схожу от нетерпения, так хочется узнать, что ты там придумал. Знаешь, я всегда верила в то, что ты способен написать настоящую, настоящую книгу.

Да что ты говоришь.

— Идея на самом деле неплохая. Собственно, ты отчасти даже и в курсе.

— Правда? Ой как любопытно! Пирс, я опоздаю на поезд.

— Желаю приятно провести время.

— Ой, Пирс, мне, правда, так неудобно…

— Езжай.

Он аккуратно положил трубку и сел на краешек кровати; положил руки на колени; покатал про себя такие привычные модуляции ее голоса и те странные чувства, которые этот разговор в нем пробудил.

Три недели. Наверное, нужно будет иметь при себе что-нибудь солидное, и на бумаге; проект, синопсис, чтобы она могла забрать его с собой и кому-нибудь продать. И нет никаких таких причин не взяться за это дело прямо сейчас.

То есть прямо сейчас нужно встать и выставить на стол умную зеленовато-голубую электрическую пишущую машинку, на которую Сфинкс выставила как-то раз — на обмен — одного очень уж раздухарившегося покупателя, а потом подарила ее Пирсу на Рождество (ты только посмотри, как удобно, какая полезная вещь!), и положить рядом с машинкой пачку хорошей мелованной бумаги. Нужно найти тот старый проект лекционного курса, который не приняли в Барнабас-колледже, и заново его пересмотреть.

«Мистерия 101». Как история пытается принять форму мифа; как сюжеты и персонажи покидают романы и сказки, чтобы поселиться под крышами вполне реальных дворцов, контор и соборов; как умирают старые области знания и оставляют свои мифы и магические практики в наследство тем, что идут им на смену; как легендарные герои уходят в небытие, засыпают волшебным сном, а потом пробуждаются, воскресают и возвращаются к обычной, из плоти и крови, повседневной истории, как будто сны, в реальность которых веришь еще долгое время после того, как проснулся, и которые имеют силу изменять, трансформировать жизнь даже тогда, когда их призрачная плоть забудется или уйдет в подкорку.

Впрочем, этого мало. Для того чтобы получилась книга, настоящая книга, нужна не только тайна, нужен детектив; не только сон, но и личность сновидца. Для того чтобы книга получилась, в ней должен быть сюжет, она должна радикальнейшим образом отличаться от того, что обычно называют историей; здесь не должно быть места простому нанизыванию, суммированию фактов и вообще какой бы то ни было арифметике, это должно быть нечто вроде дифференциального исчисления истории и личности, взятых как снаружи, так и изнутри; в историю придется играть точно так же, как великие гроссмейстеры играют в шахматы: не просчитывая трудолюбиво все возможные последствия всех возможных ходов, но посредством некоего шестого чувства внимая тайной власти фигур быть и творить историю; тут не помогут ни логика, ни тренировка, ни годы прилежной работы, нет-нет, это врожденная способность, которая у тебя либо есть, либо ее У тебя нет. Дар. Талант.

Она и впрямь отчасти была в курсе этой его идеи, хотя конечно, не в том, более или менее связном, виде, который идея эта наконец обрела у него в мозгу. Когда первые ростки этого нового знания только начали пробиваться в его душе, она была рядом, а потом, когда она ушла, он был едва ли не в равной мере одержим обеими, идеей и женщиной: порой ему и впрямь казалось, что разницы между ними нет. А теперь один только звук ее голоса повернул ключ в шкатулке былых дней.

Собственно, былые дни тоже должны были стать частью этой книги, а почему бы, собственно говоря, и нет? Дни, когда он стал одним из самых популярных лекторов в Барнабас-колледже, когда из окошка этой ветхой квартиры ему открывались совершенно немыслимые горизонты, — ему придется воссоздать атмосферу тех дней, точно так же, как смысл приходивших ему тогда на ум метафор.

Потом он наконец встал, принес и поставил на стол тяжеленную пишущую машинку. Вставил лист бумаги и некоторое время сидел, молча глядя на его гладкую белую поверхность. Потом покатал в пальцах сигарету, прикурил, затянулся два раза и отложил ее в сторону. Встал, сменил сорочку, включил надсадно загудевший — с места в карьер — кондиционер и долго стоял у окна, глядя, как догорает подпаленный жарким солнцем вечер.

С чего начать, с чего начать? Ему хотелось, чтобы на дворе уже стояла осень, сезон труда и мудрости. Ему хотелось, чтобы по молодости он не забивал себе с дуру голову и душу извечной философской чушью, томистским категориальным аппаратом. Он снова сел за стол, вынул из машинки и отшвырнул в сторону нетронутый лист бумаги, который отчего-то казался уже негодным, отработавшим свое; вставил новый и долго сидел перед ним, положив руки на колени, и ему казалось, что, пока он стоял у окна, машинка успела вырасти в размерах и стала даже более громоздкой, чем была раньше.

— He идет у меня из головы вся эта история. Никак не могу взять в толк…

Роузи мыла тарелки, а Бони их вытирал; у миссис Писки был законный выходной, она регулярно ездила в Каскадию, навестить сестру.

— Ты о чем? — спросил Бони.

— Насколько они действительно в курсе?

— В курсе чего?

— Истории.

Она подняла на просвет вымытую тарелку, такую старую и тонкую, что она казалась почти прозрачной.

— Я все об этой книге. Феллоуза Крафта. Ему известны мельчайшие детали происходящего, и он эдак, походя, роняет их: мол, кто же этого не знает. Я понимаю, что это исторический роман, но все-таки.

До нее дошло, что она, в общем-то, сама не очень понимает, о чем хочет спросить.

— Все-таки.

— История существует в историях, в сюжетах, — сказал Бони. — Иначе ее не понять. Если бы она представляла собой всего лишь сумму происходящего, понять ее было бы невозможно.

— А им известна сумма происходящего?

Конечно, нет; даже историкам она не известна; ответ очевиден. Они просто лепят сюжет, маленькую историю из того, что знают сами. И Феллоуз Крафт не исключение. Вот только историки молчат о том, что из рассказанных ими историй — выдумка.

— Есть в этой книжке один персонаж, — сказала она. — Нечто вроде мага.

— Да, помню, — сказал Бони. Он снял немного затененные синим очки, протер их кухонным полотенцем и снова надел.

— И он, — сказала Роузи, — и он не только умудряется снять Шекспира на фото — ведь это же полная чушь, правда? — он еще и составляет Шекспиру гороскоп. А потом заставляет его глядеть в хрустальный шар. Чтобы проверить, увидит он там что-нибудь или нет.

— Да, помню, — снова сказал Бони. И перестал перетирать тарелки.

— Хрустальный шар, — сказала Роузи. — И старина Уилл туда смотрит.

— Ну.

— И ничего не видит, хотя — хотя делает вид, что что-то он там углядел. Чтобы порадовать старика, которого он вроде как побаивается. И предрекает, что в скором времени появится некто, действительно способный провидеть сквозь этот шар. Вот такое ему было видение, — это он старику так говорит… Начнем с того, — продолжила Роузи, — что о Шекспире вообще мало что известно. Насколько мне не изменяет память. Особенно в том, что касается его детских лет.

— Ну, положим, — сказал Бони.

— А тут еще этот колдун. В смысле, этот, с хрустальным шаром.

— Итак, — сказал Бони. — Пункт первый. Начнем с того, что человек этот — вполне реальное историческое лицо. Да-да. Более чем реальное. Доктор Джон Ди. Он действительно жил в том самом доме, который описан в книге, и занимался всеми теми вещами, о которых там идет речь. Вот так. Он был советником при королеве Елизавете и, возможно, чем-то вроде придворного врача-консультанта. А еще он был математик и астролог, в те времена разница между этими двумя науками казалась несущественной. У него, по всей видимости, была крупнейшая в тогдашней Англии библиотека. А кроме того, он и в самом деле был именно тем, кем выведен в этой книге: магом.

— И сфотографировал Шекспира, — сказал Роузи.

— Ну…

— Такое впечатление, — сказала Роузи, — что он время от времени, просто ради забавы, делает вид, будто мир был несколько иным, чем; сейчас, и в нем происходили веши, которых теперь не бывает.

— Хм.

— Но мир был точно таким же. И законы им управляли те же самые.

Бони осторожно повесил полотенце на место; его явно посетила какая-то мысль. Потом прижал к губам палец и вышел из кухни. Роузи завернула краны, вытерла руки о комбинезон и пошла за ним следом.

— Сэнди очень много знал.

Они шли через длинную полутемную столовую комнату, и Бони говорил на ходу.