Пасадена - Дэвид Эберсхоф

— Как ее звали?

Брудер не ответил и сказал только:

— Эту карточку дала мне миссис Баннинг. Для рекламного буклета снимали.

Блэквуд не совсем понимал, почему Брудер с ним откровенничает, но подумал, что это признак верный — он хочет сговориться. Если представить, что недвижимость — это уравнение, то доверие в этом уравнении важно почти так же, как и цифры, и оно должно быть обоюдным; Брудер сейчас показывал, что доверяет Блэквуду. Тут Блэквуд увидел на Брудере коралловую подвеску; она болталась на его шее легко, точно сухой лист.

— Скажите, а кто на той фотографии? Отец?

Брудер покачал головой и протянул ему снимок.

— Вы? — удивился Блэквуд, вглядываясь в фото.

Брудер был снят совсем молодым, подстриженным под машинку солдатом-пехотинцем. Казалось, ему были нипочем шестьдесят фунтов амуниции; ногой в тяжелом, подбитом гвоздями ботинке он лихо опирался на большой камень, в руке сжимал винтовку. С плеча свисали штык, складная лопата и алюминиевые, полностью снаряженные сумки для патронов — сотни кругляшей поблескивали на солнце, как будто он был не человек, а прилавок в скобяном магазине на Раймонд-стрит. На снимке Брудеру было всего лет восемнадцать-девятнадцать, и Блэквуду это показалось необычным — Брудер был из тех, кого никак невозможно представить молодым. Рядом с ним стоял еще один такой же «пончик», как почему-то называли пехотинцев в Первую мировую войну, но кто это был — Блэквуд сообразить не мог.

— Франция? — спросил Блэквуд.

— Сен-Мийель, под Верденом.

— А вот меня не призвали, — признался Блэквуд. — С коленями что-то не так.

Брудер не пошевелился и задумчиво произнес:

— Все та война изменила.

Блэквуд согласно кивнул, хотя и подумал, что это теперь уже далекая история — и война, которую они простодушно называли «Великой», и пехотинцы — «пончики», которые ушли на фронт весной, а в декабре уже весело отмечали Рождество дома, с семьями. Кто спорит, те мальчики сделали свое дело, но сегодня все было совсем по-другому. Брудер тогда мог стоять в окопе и ни разу не выстрелить. Блэквуд подумал: вот этим и различаются восемнадцатый год и нынешний.

— Думаю, вы были хорошим солдатом, — произнес он вслух.

— Давайте подъедем к дому, — отрывисто сказал Брудер, будто скомандовал.

Они остановились у портика, и Брудер пригласил Блэквуда зайти. Глядя, как Брудер шаркает ботинками по пыли и долго возится с входной дверью, Блэквуд все никак не мог отделаться от мысли, что перед ним не достопочтенный землевладелец, а бродяга. В библиотеке были спущены шторы, и постепенно глаза Блэквуда привыкли к сумраку. Он вытянул руку, чтобы не потеряться, и она легла на плечо Брудера; он разглядел гобелены, лестницу с перилами, обитыми страусовой кожей. Блэквуда снова поразила мысль о том, что Брудер — один из богатейших людей здесь, в Пасадене. Впрочем, может быть, что и нет; может быть, поэтому-то он и решился на такое: стоит карману опустеть, как на воротах для поправки дел тут же вывешивают «ПРОДАЕТСЯ». Брудер уселся на стул, больше похожий на трон; его позолоченную спинку украшали резные цветы, но Блэквуд сомневался, что Брудер чувствовал себя здесь королем, — своими грязными штанами он нещадно портил драгоценный шелк обивки.

— Что еще миссис Ней вам рассказала? — спросил Брудер.

— Совсем немного.

— Но она мне говорила, что вы пробыли здесь целое утро.

— Здесь есть что посмотреть. Она рассказала мне кое о чем, но, мистер Брудер, вы недооцениваете то, с какой тщательностью я осматриваю недвижимость.

— Она говорила вам о войне?

Блэквуд отрицательно покачал головой и ответил:

— Как раз поэтому я сегодня и вернулся. Я ведь уже говорил…

— Миссис Ней рассказывала, как я стал хозяином ранчо Пасадена?

Блэквуд опять покачал головой.

— А как я познакомился с Пурами?

— Нет, и этого я не знаю.

— В охотничьем клубе «Долина».

Зависть, как булавка, уколола Блэквуда.

— Вы состоите в этом клубе, мистер Брудер?

— Я-то? Нет, мистер Блэквуд, вы бы вряд ли меня там увидели. Я в кухне работал.

Брудер рассказал, что, когда ему исполнилось пятнадцать лет, миссис Баннинг отослала его в этот клуб мыть посуду, и он, пока будет жив, не забудет, как там с ним обращались: подзывали щелчком пальцев, кричали: «Эй, парень, а ну подойди!» — дети членов клуба все время одергивали его, чтобы он не смотрел на девушек, — «Что на ее ноги уставился?» — кричали, чтобы он валил к себе в кухню и вообще домой, то есть на самом деле, чтобы он валил туда, откуда пришел. Его прозвали на испанский манер Эль Брунито.

— Да, — сказал Блэквуд. — Миссис Ней говорила, что у вас было такое… э-э… прозвище. Но они ведь знали, как вас зовут по-настоящему?

— Тогда? Нет, никто не знал.

Его не называли по имени — Брудер; он был какой-то там бесприютный сирота, мальчишка, который хотел выучиться читать, ребенок с глазами преступника, и сегодня никто уже и не вспоминал, что много лет назад ногам Брудера не раз доставалось от посеребренной трости, что его безжалостно спихивали в бассейн и бордовая бархатная форма облепляла неуклюжее подростковое тело. Конечно, это себе позволяли не все, но Брудер не забыл имен и лиц тех, кто делал такое; голубые с золотой искрой глаза лохматого белобрысого мальчишки по имени Уиллис Пур; почти синие глаза его сестры Лолли, худенькой девочки в теннисном платье. Как-то выдался день, когда особенно свирепствовал жаркий ветер санта-ана и дул так немилосердно, что сорвал повязку с головы Лолли. Она влетела прямо в окно кухни и упала на плечо Брудера — атласная, зеленая, фута три в длину. Уиллис Пур заорал не своим голосом: «Не трогай ее своими грязными лапищами!» Четырнадцатилетняя Лолли, похожая на птичку, стояла у окна и, улыбаясь, прижимала подбородок к груди. Брудер передал ленту через подоконник, вложил ее в хрупкую, точно птичья лапка, руку девочки, а Уиллис, гневно упершись руками в бока, отправился к управляющему клубом, заставил его уволить Брудера и лично вышвырнул его за ворота.

Блэквуд заметил:

— Да, но ведь ранчо Пасадена владели Уиллис и Лолли Пур. Как же вы умудрились стать его хозяином?

У него промелькнула мысль, нет ли за этим какого-нибудь преступления.

— Ну, тогда я начну с самого начала.

— Хорошо, начинайте с самого начала.

— Ранчо построил Уиллис Пур-первый, а когда он умер, оно перешло к его сыну, Уиллису Пуру-второму.

— Когда умер первый Пур?

— Вы что, хотите сказать, что миссис Ней не сказала вам?

Блэквуд ответил, что не сказала.

— Тогда что же она вам тут рассказывала? — бросил он и продолжил: — Ранчо Пасадена перешло от отца к сыну в один безоблачный день тринадцатого года, когда над Арройо-Секо разбился дирижабль.

— Что?

И Брудер рассказал, что дирижабль запустили специально для того, чтобы его пассажиры могли любоваться окрестностями. Гондолу из серого шелка заполняли бытовым газом, десять человек поднимались на двенадцать футов над землей и с воздуха рассматривали свои владения, а некоторые даже делали снимки и хвалились ими потом на званых обедах с балами. Это был самый первый коммерческий дирижабль в стране, и мистер Пур, Пур-старший, разрешил жене слетать с ним вместе и сфотографировать ранчо Пасадена. Миссис Пур сказала своим детям, чтобы они сидели на склоне старого русла и смотрели на нее оттуда. Двигатель понес дирижабль над городом, дети замахали ему руками. Лолли всегда потом уверяла, будто сумела разглядеть лицо матери в маленькой, подвешенной под гондолой кабине, видела, как мать послала ей воздушный поцелуй, и тут шелк разорвался — точно по гигантской ноге, затянутой в чулок, пробежала стрелка, — гондола опала, как суфле, и отвесно рухнула прямо на землю.

— Как страшно, мистер Брудер! Неужели это правда?

— Конечно правда. Вот так Пасадена перешла от отца к сыну. Поэтому я вам все это и рассказываю.

— А как Пасадена перешла от сына к вам?

Брудер поскреб пальцами щеку. Оба замолчали; в это рождественское утро дом потрескивал, постукивал, как будто в нем обитал беспокойный дух, собеседники перебирали в уме его историю и, каждый по-своему, рисовали себе давнее, уже никак не связанное с настоящим, прошлое этого места. Наверное, где-то открылось окно или распахнулась дверь, потому что в библиотеку, непонятно откуда, ворвался легкий ветерок, и Блэквуд вспомнил миссис Ней, показавшую ему, как звуки проходят через дымовые трубы и кухонные лифты. Послышался звук, похожий на всхлип ребенка; Блэквуд обернулся к Брудеру и спросил:

— Это что?

— Это? — отозвался Брудер. — Да это дом. Тоже о прошлом вспоминает.

Блэквуд подумал немного и сказал:

— Голос похож на девичий.

— Вы это о ком, мистер Блэквуд? — устало спросил Брудер, как будто он был дряхлым стариком и порядком устал от гостей.