Пасадена - Дэвид Эберсхоф

— Это что?

— Это? — отозвался Брудер. — Да это дом. Тоже о прошлом вспоминает.

Блэквуд подумал немного и сказал:

— Голос похож на девичий.

— Вы это о ком, мистер Блэквуд? — устало спросил Брудер, как будто он был дряхлым стариком и порядком устал от гостей.

— О Линде Стемп.

— Почему вы так сказали? Вы что-то знаете о ней? — спросил он и добавил: — Много вам Черри наболтала? Вы, надеюсь, уже поняли, что красноречием ее бог не обидел.

— Она говорила, что вы были близки.

— Прямо так и сказала?

Блэквуд ответил, поколебавшись:

— Не очень подробно.

— Шлюха она была.

— То есть?

— Девка, о которой вы расспрашиваете, была шлюхой. Продавала себя.

— А вы не преувеличиваете, мистер Брудер? Она ведь была совсем молодой, когда вы познакомились.

— Вижу, что миссис Ней рассказала вам не все, мистер Блэквуд. Вы о Линде знаете совсем мало. В ней как будто было два разных человека. Но, мистер Блэквуд, мне ли рассказывать вам, что в жизни всегда есть две стороны?

— Верно, мистер Брудер.

— Вы ведь гораздо лучше меня знаете.

— Ну да, да… — не стал спорить Блэквуд, но про себя тревожно удивился, на что это намекает Брудер.

Насколько Блэквуд знал, в Калифорнии его считали необычным человеком, и только; его имя — Энди Блэкмен — было забыто с той самой ночи в крохотной сторожке колледжа в штате Мэн, когда Эдит поделилась с ним своей новостью, схватила его за воротник и отчаянно выкрикнула: «Но вы ведь все равно меня любите, да? Да, мистер Блэкмен?»

— Так как же вы стали владельцем ранчо, мистер Брудер? — спросил Блэквуд.

— А почему вам так хочется знать?

— Потому что это крупная покупка, и, мне кажется, я имею право знать здесь все… — Тут Блэквуд запнулся и, понизив голос, договорил: — Все тайны.

— Вы правы, мистер Блэквуд, — тихо ответил Брудер. — Извините. Да, здесь есть тайны, и, как ни верти, от них никуда не денешься.

Брудер так быстро замкнулся в себе, что Блэквуду показалось, будто удача поворачивается к нему лицом. Не теряя времени, он быстро задал следующий вопрос:

— А как эта девушка оказалась в Пасадене?

— Я ее попросил.

— Вы?

Брудер замолчал, потрогал коралл на шее, прикусил до крови губу; выступила капля гранатового цвета, он загнал ее в уголок рта. Блэквуду снова показалось, что Брудер, задумавшись, окунается в какой-то другой мир или, наоборот, этот другой мир захватывает его всего целиком. Блэквуд понял: вот оно, слабое место Брудера. С первой же минуты, как только речь зашла о Пасадене, нужно было привязать сюда эту девушку. И только он ясно понял, что Линда Стемп, даже мертвая, может хорошо ему помочь в этом деле, как Брудер произнес:

— Я попросил ее приехать в Пасадену, чтобы она была здесь, со мной.

— А ранчо тогда уже было ваше?

— Нет, не мое, но все к тому шло.

— Как это, мистер Брудер?

— Хотите, расскажу, если не торопитесь. — Он успокоился, и лицо его как-то просветлело.

Блэквуд подтвердил, что не торопится.

— Мы ведь с вами говорили о войне. Я рассказывал, что делал в восемнадцатом году. Мы тогда воевали вместе с Уиллисом Пуром.

— Вторым?

— Ясно, вторым, — отрубил Брудер. — Слушайте внимательно, и сами все поймете. Мы стояли в Сен-Мийеле, на берегу Мааса. Служили мы в семнадцатой автороте первого полка.

— В автороте?

— Тогда это было совсем не то, что сейчас, мистер Брудер. Машины только начали использовать для военных действий, и наше стратегическое значение было гораздо серьезнее, чем вы, наверное, думаете. Я ведь не просто так вам все это рассказываю, совсем не потому, что мне потрепаться захотелось. Это я отвечаю на ваш вопрос.

Блэквуд понимал, что хочешь не хочешь, а ему придется выслушать Брудера. Когда дело идет о продаже собственности, чувствительность одолевает даже самых твердокаменных, и Блэквуд понимал, что есть в его круглом, живом лице что-то такое, что способствует тому, что перед подписанием договора ему часто открываются и мужчины и женщины. Миссис Ней дала ему понять, что Брудеру есть о чем рассказать, только некому, поэтому Блэквуд и не удивлялся его откровенности.

— Ну, понятно, когда мы туда прибыли, — продолжил тем временем Брудер, — на фронте было совсем худо. В шестнадцатом году у Вердена была страшная мясорубка: четыреста тысяч тогда полегло, но без толку — так ничего и не отвоевали. А к восемнадцатому году французы выдохлись, а немцев косила эпидемия испанки. Я иногда думаю — Америка и выиграла войну потому, что вовремя в нее ввязалась.

Брудер рассказал, что линия фронта была, по существу, одним непрерывным окопом — через всю Европу, до самых Вогез, у подножия которых лежала деревня Бонфоль. Проволочные заграждения, построенные в виде перевернутой буквы «S», шли от Северного моря до Альп. Блэквуд не очень понимал, при чем здесь ранчо Пасадена, но приказал себе набраться терпения.

Брудер поерзал на своем стуле, как будто его уколола острая боль.

— Сен-Мийель стоит на самом краю березовой рощи, а вдоль Мааса тянутся такие пригорки, высотки. Летом восемнадцатого года там еще стояли средневековые укрепления, правда совсем уж заброшенные. Этот участок фронта считался тихим, мистер Блэквуд, хотя, когда мы туда добрались, этого бы никто не сказал. Ничейная земля между окопами была вся в воронках — воронка на воронке, а больше ничего. Между окопами было всего две мили, только, как всегда на фронте, казалось, что они никогда не кончатся, так и будут тянуться…

Блэквуд подался вперед, заслушавшись голосом Брудера, и почти забыл про самого себя.

— Как-то летом, ближе к вечеру, когда небо становится такого чернильного цвета, наша семнадцатая рота двинулась миль за сорок от Бар-ле-Дюка в сторону Вердена, по грунтовой дороге, которую потом назвали «священный путь». Мы с Уиллисом служили в разных взводах, и я тогда очень удивился: в кузове, на узком сиденье, он оказался рядом со мной. Было так тесно, что мы весь вечер так и прижимались друг к другу боками — он левым, а я правым, и к ночи ноги наши как будто срослись: да в тот вечер и мы с Уиллисом Пуром срослись, если можно так выразиться. Грузовик долго полз вдоль линии фронта к горам, каждые минут десять останавливался, капитан показывал пальцем на двоих человек и высаживал их в лесу. Когда луна поднялась совсем высоко, грузовик снова остановился — пришла очередь прыгать нам с Уиллисом. Мы угодили в высокую траву, я шлепнулся на Уиллиса, он кашлял, чихал от пыли и от выхлопа грузовика, и вид у него был какой-то потерянный, как будто он все не верил, что оказался во Франции и ему придется идти воевать. Он спросил, что нам нужно делать, и тон у него был, наверное, такой же, каким он узнавал у своего дворецкого, что будет на ужин.

Понимаете, даже тогда Уиллис Пур меня еще не признал, а спросить, откуда я, не додумался. А если бы спросил, то узнал бы, что из Пасадены. Мне уже сказали, что он принял меня за мексиканца и удивлялся только, что я забыл в американской армии. Говорят, армия меняет мужчину; а не говорят, что в армии сразу становится понятно, что ты есть за человек, особенно если человек ты поганенький. Но это я забегаю вперед… Ну вот. Свалились мы в грязную канаву вдоль дороги, что шла через лес. Перед тем как мы выехали из Бар-ле-Дюка, каждому второму — ну, для безопасности — сказали, куда мы едем и зачем, и я это знал, а вот Уиллис — нет. Он крикнул, как будто проверял, громкое ли здесь эхо, а звук ему ответил гулкий, как будто сова ухнула, Уиллис посмотрел на меня круглыми глазами, и вижу — перетрухнул. Вот только тогда он и спросил, как меня зовут. Я назвался. Он сказал свое имя — Уиллис Пур, — я ответил, что знаю. Он был не особо любопытный и не стал спрашивать откуда. Если бы спросил, я бы сказал, ясное дело. Если бы спросил, я бы все ему высказал.

До этого мне объяснили, что на первый взгляд покажется, будто здесь ничего нет, а нам нужно будет найти узкую тропинку — ее за кустами и ветками не сразу-то и заметишь. Светила полная луна, и у меня с собой был примерный план этой местности, так что сориентировался я быстро, но, когда зашел в лес, Уиллис крикнул из канавы: «Солдат, ты куда?» Я ответил, что нам приказано спуститься вниз от дороги, но было понятно, что Уиллиса ночью в лес не затащишь. Когда я раздвинул ветки и заметил в грязи две колеи от шин, стало окончательно ясно, что Уиллис не хочет оставаться один. Он крикнул, чтобы я его подождал, и быстро подошел. Мы двинулись по дороге; вообще-то, ее и дорогой назвать нельзя было — так, тропинка между деревьями и валунами. «А ты уверен, что мы идем в нужную сторону? — все время спрашивал Уиллис. — Может, лучше заночевать здесь и дождаться рассвета?»

А я-то прекрасно знал, что тут рядом, в леске, стоит секретная автобаза союзников, куда свозили грузовики и легкие танки, если у них случалось что-нибудь с мотором. Ночь была теплая, августовская, мы прошли где-то с полмили, и тут Уиллис нашел время — решил сказать, что он родился на ранчо Пасадена. «Прямой наследник». Он гордо это произнес, да только я не узнал ничего нового. Вот чего я в Пасадене никогда не понимал — да я думаю, что и в других местах то же самое, — это почему некоторые думают, что о них не ходит никаких сплетен. Мало кто не смаковал грешки хозяев жизни, а сами-то эти хозяева думали, люди только и делают, что поют им хвалу. Уиллис Пур был как раз из таких.