Крест и посох - Валерий Елманов

Однако едва первые лучи солнца осветили землю, заставив ярким огнем загореться блестящие купола храма Бориса и Глеба, как входная дверь распахнулась и в темницу вошли рязанский князь и его верный Парамон. Палач крепко держал в руках, далеко отставленных от себя, большую жаровню, заполненную раскаленными углями. Через правое плечо Парамона была перекинута на перевязи простая матерчатая, но увесистая сума, которая тяжело похлопывала своего владельца по левому бедру, многообещающе побрякивая своим содержанием. Из сумы торчал целый пук заготовленных, но еще не зажженных факелов. Однако к звуку, раздававшемуся при каждом осторожном шаге палача, эти деревяшки были непричастны, ибо он был более зловещим и каким-то вибрирующим и болезненным. Не каждое железо могло издать подобный. И Константин почему-то, едва услышав его, сразу понял, что именно находится в сумке на боку, потому что так угрожающе повизгивать могло лишь одно. Едва Парамон, поставив жаровню в уголок, начал извлекать все из сумы, как похолодевший от осознания верности своей ужасной догадки Константин понял, что не ошибся. Это действительно были инструменты палача.

Тот же недостойный Господа служитель, кой лжой гнусною место княжого духовника получиша, нареченный по имени святого Николая-угодника, тож по мягкосердию свому богоотступного Константина не обличаша и во грехах его потакаша, ибо слаб бысть душою своея. Сам же он в кознях диавольских примечен явно не бысть.

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 года.Издание Российской академии наук. СПб., 1817.

И иде сей отец духовный ко князю Глебу во Резань и тако рекоша: «Коли сыне мой во Христе в твоих порубах муки смертные имает, тако ж и я должен тамо бысть, дабы остатний раз утешение ему дати и слово Божие поведати».

И жестокосердый Глеб повелеша отче Николая ко князю свому заперети и тако же железа на ны возложити, и прияша тот узы оные со смирением великим, како служителю Божьему заповедано.

Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года.Издание Российской академии наук. СПб., 1760.

Столь чистых сердцем, с душой, лучащейся светом и неземной добротой, в истории земли Русской до отца Николая пересчитать можно по пальцам. Недаром почти сразу после его смерти место захоронения этого замечательного во всех отношениях человека быстро превратилось в центр паломничества христиан Руси. Если у мусульман это Мекка, а у западных наших единоверцев – Иерусалим и, с некоторой натяжкой, Рим, то славяне потоком шли к Рязани.

Перечислять его достоинства можно очень долго, но я тут упомяну лишь об одном – верность своему долгу и самопожертвование, которое по праву можно назвать даже героизмом. Вести обличительные речи, глядя в глаза жестокого князя Глеба, угодить за это в поруб и не смириться, невзирая на тяжкие пытки, – все это иначе как подвигом назвать нельзя.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности.Т. 2. С. 113. СПб., 1830.

Глава 15

Рука Господня не бывает грязной

А крик надежды ищет свет,

Чтоб высветить души мгновенье,

Чтоб укрепить в себе терпенье,

Надеяться, коли надежды нет.

Л. Ядринцев.

Белый, как льняное полотно, отец Николай не сводил глаз с рук Парамона, уверенно и неторопливо творивших свое гнусное дело. Губы священника беззвучно шевелились, но что за молитву они читали, он вряд ли смог бы ответить впоследствии. Да и было ли то молитвой?.. Глаза отца Николая ни на миг не отрывались от ржавых клещей, какого-то острого двузубца, похожего почему-то на детскую рогатку, только с более длинной рукояткой, тоненьких игл, щипчиков, чем-то похожих на маникюрные, но изрядно увеличенных в размерах, здоровых пятнадцатисантиметровых гвоздей и, в довершение к ним, увесистого грубого молотка, совсем немного уступающего по габаритам кувалде. Глеб, молча стоявший все это время возле жаровни, вдруг как-то жалостливо всхлипнул и повернул голову к Константину. В глазах его застыла печаль. Искренняя, неподдельная, глубокая печаль.

– Убью тебя, и мне даже поговорить не с кем станет, – медленно проговорил он. – А может, одумаешься, брат, а? – с надеждой в голосе спросил он.

Константин, вздрогнув, с трудом оторвал взгляд от инструментов, которые загипнотизировали его, подобно змее, молча взглянул на Глеба и полушепотом произнес:

– У Каина не было братьев.

– А Авель? – усмехнулся Глеб невесело.

– Он его убил.

– Вот видишь, – поучительно сказал Глеб и повторил задумчиво: – Он его убил. Но ведь он ему ничего не сказал перед смертью. Ничего не предложил. А я предлагаю.

– Это потому, что Каин был умнее, – грустно ответил Константин. – Он знал, что Авель все равно не согласится.

– Но он мог попробовать, – упорствовал Глеб.

– Может быть, – пожал плечами Константин. – Но зато он его и не пытал.

– Глупый, – блеснули белизной из-под раздвинувшихся в улыбке губ Глеба острые зубы с двумя верхними клыками по бокам, по-волчьи выступающими вперед. – И пытку я задумал лишь для того, чтобы спасти мою душу.

– Твою? – удивился Константин. – Ты не ошибся?

– Нет, – покачал тот головой. – Именно мою. Если пытка развяжет тебе язык, то не надо будет убивать тебя. Значит, она спасет меня от братоубийства.

– Хорошо сказано, – удовлетворенно согласился узник. – Ты всегда был очень умен.

– За последние полгода и ты как-то вдруг поумнел, – парировал Глеб и пояснил: – К своему несчастью. Согласись, что два умных князя на одной земле никогда не уживутся. Наш пращур Владимир поставил на мечи Ярополка[62], а его сын Ярослав обязательно сделал бы такое же с Мстиславом, если бы смог[63].

– Но ведь победил Мстислав, – возразил Константин. – И он не убивал своего брата.

– Потому что тот далеко убежал, – хмыкнул недоверчиво Глеб. – Когда быстрый заяц уходит от погони, нельзя же сказать, что волк его по доброй воле отпустил.

– Но он его позвал и отдал ему Киев. Сам отдал, – не унимался узник.

– Верно, – кивнул Глеб. – Дабы тот поближе был к нему. Глядишь, и зельем черным извести удастся.

– Но ведь не извел.

– Кто сказал? А может, не вышло, хоть и пытался. Ныне тяжко доказать мое слово, но и на твое тоже видоков нет.

– А Андрей Боголюбский? Он ведь никого не убивал.

– Это так, – согласно кивнул головой Глеб, но последнее слово все равно оставил за собой: – Потому как не успел. Михалка с Всеволодом ранее утекли, чуя смерть.

– Но ведь не убил, – настаивал Константин.

– Не убил, – вновь согласился Глеб и опять все переиначил: – Потому убили именно его.

– Но не братья. Убили бояре. Кучковичи.

– А ты побожишься, что сделали это бояре не по наущению братьев? – И хищные клыки его блеснули еще раз в тусклом багровом свете немилосердно коптящего смоляного факела.

– Так по их повелению Кучковичей и казнили. Странная оплата за такое добро.

– Оплата была за зло. Они убили брата – ближнюю родню. Такое не прощают. Да и ни к чему им видоки живые. Усопшие-то намного лучше. А за добро тот же Всеволод ранее с ними расплатился. Золотом. Да и зачем так далеко вглубь лезть? Ты поближе взгляни, – почти ласково предложил Глеб Константину. – Сыновья Всеволода два года друг на дружку зуб точили и о прошлом лете все ж таки сошлись под Липицей. Славная сеча была. И согнал твой тезка князя Юрия с Владимира. Вон аж где, в Городце поселил.

– И опять скажу – согнал, но не убил, – усмехнулся торжествующе Константин.

– Не убил, – вновь не перечил Глеб. – Стало быть, вскорости его убьют, ежели только сам ранее Богу душу не отдаст. Поверь мне, брате. Князь князю волк. Так издавна было, и так вовеки будет. Жаден человек до сладостей жизни. Делиться ими хоть с кем для него – нож вострый в сердце. А княжья шапка на главе – самое сладкое изо всего, что бывает. Какой уж тут брат на уме.

– И кто же его убьет? Неужто Юрий, которому Константин жизнь подарил? – спросил узник.

– Может, и он, – кивнул, соглашаясь, Глеб. – Но если он, то зельем черным, а не в бою честном.

– Отчего ж?

– Трусоват Юрий для такого. Вот Ярослав, тот сможет как угодно. Этот – настоящий волк. За власть не одному брату в глотку вцепится и уж, как Константин, в живых после победы никого не оставит.

– Но он пока молчит.

– Так одно лето и прошло всего. Куда спешить. Он сейчас в Переяславле раны зализывает и верно делает, – кивнул Глеб, полностью соглашаясь с разумностью нынешнего поведения Ярослава. – Я бы и сам помалкивал. Негоже с раной свежей на новую охоту выходить, ежели особой нужды в том нет. Но вот помяни мое слово – случится беда какая у того же Константина или у Юрия, ежели тот во Владимире сядет, и Ярослав пальцем не пошевелит, дабы помощь оказать[64]. Потому как его черед следующим в стольный град ехать. Быть ему во Владимире рано или поздно, – подумав чуть, Глеб добавил равнодушно: – И дети у него такие же будут. У волков ягнята не рождаются.