«1212» передает - Хануш Бургер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я поехал к фрау Киселковой. Она оказалась дома. Да, действительно, доктор Штербова жила у нее на квартире до 12 мая 1942 года. Это была очень милая женщина. Чистоплотная! Домой приходила усталой. И, несмотря на это, всегда сама убиралась, а однажды даже просидела всю ночь у кровати фрау Киселковой, когда у нее был приступ астмы. Ничего не взяла с нее за это! В ночь на 12 мая два господина долго ждали ее прихода, а когда она на рассвете вернулась домой, они ее даже и в комнату не впустили. Больше хозяйка Евы ничего не знала. Все имущество доктора Штербовой состояло из крошечного чемоданчика, который забрали с собой гестаповцы.
Потеряв всякую надежду, я решил взглянуть на свою мансарду, где когда-то жил. По непонятным мне самому причинам я почему-то все время откладывал этот визит.
Шонесси настоял на том, что пойдет вместе со мной.
— Я должен видеть, как вы жили до войны! Честное слово!
Блейер тоже пошел с нами.
Весь дом пропах картофелем, капустой и эрзац-мылом. «Неужели этот запах был всегда?» Лестничная клетка казалась более мрачной и неприглядной, чем раньше. Между этажами виднелось окошко, на матовых стеклах которого были изображены полуодетые музы…
Остановившаяся американская машина всполошила весь дом, отовсюду выглядывали любопытные лица. На четвертом этаже я увидел дощечку владельца дома: «Полицейский советник Беднарж». Когда мы проходили мимо, дверь немного приоткрылась, но тотчас захлопнулась.
— Это ваши друзья? — поинтересовался Шонесси, когда я объяснил, кто здесь живет.
— Давайте хоть поздороваемся, — предложил он.
Я позвонил. За дверью послышались шаркающие шаги и приглушенное шушуканье. Наконец дверь снова приоткрылась и на мгновение показалось остроносое лицо старшей дочери полицейского советника. Но, увидев трех человек в военной форме, она испугалась, пробормотала что-то неразборчивое и захлопнула дверь. И снова послышались шаркающие шаги, приглушенный шепот, а затем нас все же впустили.
Пахло гуляшом и пивом. Мадлена Беднаржова (очевидно, за это время она вышла замуж) провела нас через прихожую, до невозможного заставленную всякими ящиками и чемоданами, в салон. К запахам гуляша и пива здесь прибавился запах дыма сигары и бриолина.
Стильная полированная мебель. На шезлонге толстая круглая подушка и кукла-негритянка из вылинявшего коричневого фетра. На стенах — картины, исключительно оригиналы. Здесь и натюрморты с кусочками дыни, похожими на нарезанный сыр, и жанровые картины. На одной из них итальянский уличный мальчишка восторженно впился взглядом в виноградную кисть. Тут же висел искусно выполненный диплом, выданный хозяину в 1937 году по случаю его двадцатипятилетней деятельности. Из диплома явствовало, что господин полицейский советник верой и правдой служил его величеству Францу-Иосифу, Чехословацкой республике и правительству протектората.
Супруга господина полицейского советника появилась в небрежно застегнутом платье из зеленой тафты с черным шитьем. Некогда она была хороша. До войны даже поговаривали, что у нее есть несколько любовников. Теперь же она сильно располнела, а ее нездоровая кожа под толстым слоем пудры казалась почти фиолетовой.
Слащаво улыбнувшись, хозяйка произнесла по-английски:
— Прошу…
Хозяин дома, мужчина лет пятидесяти пяти, тоже сильно потолстел. Сейчас он был одет в тщательно выглаженный гражданский костюм. Из верхнего кармана выглядывал уголок платка. Только косо повязанный галстук говорил о том, что хозяин одевался в спешке.
Он на удивление хорошо говорил по-английски, хотя и с довольно заметным акцентом. Он тоже начал с того, что спросил нас:
— Почему вы так поздно пришли?
Но мы уже привыкли к этому вопросу. Здесь каждый спрашивал нас об этом, и каждый — по-своему. В вопросе полицейского советника кроме откровенного сожаления прозвучала лакейская раболепная нотка.
— Я понимаю. Это, конечно, высокая политика. Господа, безусловно, имели на то свои причины… Но я осмелюсь утверждать, что это была явная ошибка. Будем надеяться, что все это не обернется…
Хозяин недоверчиво взглянул на меня. Видимо, в этот момент его полицейский ум лихорадочно работал. Он все еще не решил, куда бы меня усадить. Зато он прекрасно разбирался, кто здесь майор, а кто сержант.
— Ну, не все еще потеряно, — вежливо ответил Шонесси, и эта фраза прозвучала как-то неубедительно.
Шонесси угостил хозяина сигарой.
Глазки полицейского советника радостно заблестели, видимо, частично от слов майора, а может быть, от того, что ему дали сигару, которую он начал разрезать своим ножом.
— Да, это были тяжелые дни, — сказал он, выпустив изо рта густые клубы дыма. — Вы должны это понять. Временами мы уже думали, что нас бросили в беде. У нас еще и сегодня есть люди, которые так думают…
И он многозначительно посмотрел на нас. Супруга в этот момент дернула его за рукав.
— За последние недели на плечах моего мужа лежала такая ответственность. Никто не знал, кто… Если бы мы могли предполагать, что…
— Главное, — проникновенно начал Шонесси, — вы теперь свободны, не так ли? Наши союзники сделали все, не так ли? Это можно только приветствовать. Да в конце концов, не все ли равно, кто вас освободил?
— Разумеется, — спохватился полицейский советник и даже растерялся. Словно ища поддержки, он взглянул на меня. И в этот момент Беднарж узнал меня.
— Моя жена уже обращала ваше внимание на то… Не вы ли как-то здесь жили?… Кажется, это было перед войной?
— Мой сержант действительно раньше жил в этом доме. Именно поэтому мы и позволили себе нанести вам визит.
Как только Шонесси произнес эти слова, господин полицейский советник обрадованно схватил меня за руку:
— Какая удивительная встреча! И как только можно так забыть! Ведь вы же и есть… тот художник из… мансарды?…
— Да, из мансарды, — подтвердил я. — Во-первых, там была самая светлая комната и, во-вторых, — самая дешевая. Хотя зимой там было ужасно холодно.
— Действительно, — супруга полицейского советника пыталась как-то замять этот разговор и озарила нас любезной улыбкой. — Но в молодые годы так холода не чувствуешь, особенно если еще влюблен. Родненький, ты помнишь ту очаровательную фрейлейн, как ее звали?… — И, уже обращаясь к майору, она продолжала: — Прошло столько лет, что не грешно и забыть!
— Я, право, не помню… — пробормотал, заметно охладев, ее супруг.
Конечно, он не помнил! Не раз он пытался обнять Еву, подстерегая ее на темной лестнице. А однажды осенью 1937 года, когда Ева была в мансарде одна, он явился к ней и начал угрожать, что сообщит в больницу, где она работает, о том, что она коммунистка.
— Вы что-нибудь знаете о докторе Штербовой? — спросил я его как можно спокойнее.
— Ах, Штербова! Я что-то смутно помню ее. Такая стройная брюнеточка, да? Боюсь, что я ничего…
— Вы все время работали в управлении полиции, господин полицейский советник? — перебил его Шонесси.
Беднарж помедлил с ответом, видимо соображая, что этому американцу, собственно говоря, нужно. Шонесси развалился в кресле:
— Полицейские нужны в любое время: и в демократической республике, и при нацистах. Профессия эта, как и все другие…
Полицейский советник энергично закивал:
— Я криминалист, — скромно сказал он. — Ничто другое меня не интересовало. Нарушитель — в любом государстве нарушитель. Уж не думаете ли вы, что при протекторате ограбление кассовых сейфов вышло из моды?
— Мой муж никогда не занимался политикой.
Хозяйка дома достала из шкафа бутылку с зеленым ликером. Мадлена, остроносая дочь полицейского советника, моментально принесла поднос с шестью рюмками. Хозяин налил рюмки.
— За наших союзников! — многозначительно произнес он. А когда поставил рюмку на стол, извинился: — Эрзац, паршивый эрзац, а не ликер!
Ликер действительно сильно смахивал на эрзац.
Салон производил на меня удручающее впечатление. Что нам, собственно, здесь нужно? Мне лично хотелось поскорее уйти. В конце концов, я хотел всего-навсего побывать в своей мансарде, а не беседовать с полицейским…
Однако Шонесси и не думал прерывать начавшуюся беседу. А тут еще Блейер, который до этого сидел и молчал, вдруг вмешался в разговор.
— Скажите, а вы знали обер-инспектора Петрачека? — спросил он по-чешски.
Ошеломленный таким вопросом, полицейский советник уставился на него:
— А вы тоже местный?
— Из Моравска-Остравы. Мой отец был членом правления сталелитейного завода в Витковице. Блейер, Альфонс Блейер.
— Вы… Вы сын генерального директора Блейера? Это замечательно! Как поживает ваш отец? Я дважды имел удовольствие встречаться с ним. Вы вряд ли помните… Вы тогда были еще маленьким. — Он сделал вежливый жест и обратился по-английски к Шонесси: — А потом это неприятное дело 35… Извините, господин майор, но вам это наверняка неинтересно…
