Муравечество - Кауфман Чарли

— Да. Хотя я предпочитаю гендерно-нейтральное обращение «микс».

— Совершенно верно, — говорит он. — Вы можете войти, микс Розенберг.

Я захожу в кабинет. Заставил ли он меня зайти с помощью гипноза? Или я зашел, потому что он просто попросил? В любом случае, переступая порог, я чувствую, что теряю контроль над ситуацией. Стоит ли мне беспокоиться или это, наоборот, воодушевляет — что он, возможно, настолько хорош в своем ремесле, что я даже не замечаю, как он манипулирует мной?

Я сажусь на кушетку.

— Здесь сижу я, — говорит он.

— А, — говорю я. — Простите.

Поднимаюсь, оглядываю кабинет. Здесь больше нет мест, куда можно присесть, разве что за стол.

— Вы хотите, чтобы я сел за стол?

— Нет. Здесь тоже сижу я, хотя и не сейчас.

— Тогда где?

Он указывает на складной стул у стены.

— А.

— Лучше всего, когда клиенту не настолько комфортно, чтобы он уснул.

— Понимаю, — говорю я.

Раскладываю стул и сажусь.

— Добро пожаловать в мои офисные помещения, — говорит он. — То, что я здесь практикую, — не совсем гипноз. Я называю это «гипгноз».

— Гипноз?

— Нет. Гипгноз.

— Не слышу никакой разницы, — говорю я.

— Там еще одна буква.

— Какая буква?

— «Г».

— А.

— Нет. «Г», — поправляет он.

— Понял. И где она находится?

— А. Между «п» и «н».

— А. Понял. Типа как «гнозис», — говорю я.

— Вы сказали «гнозис» или «нозис»?

— Гнозис. Слова «нозис» не существует.

— Тогда да. Вам известно, что означает слово «гнозис»?

— Да.

— Что?

— Это какой-то экзамен? Знание. В основном в духовном смысле. Знание о Боге и о самом себе, — говорю я.

— Прекрасно, — говорит он. — Теперь расскажите, зачем вы пришли.

И — вот так просто — я чувствую сильное желание рассказать. Что за странной силой он обладает? Если уж совсем начистоту, должен признать, что при мысли о передаче ему власти над собой я почувствовал легкое волнение в паху.

— Мне нужно вспомнить фильм, настолько подробно, насколько это возможно.

— Интересно, — говорит он. — Конечно, я могу помочь. Я часто работаю с клиентами, которые пытаются восстановить воспоминания о насилии, утраченном времени или прошлых жизнях.

«Прошлых жизнях? — думаю я. — Он что, обкурился?»

— Я знаю, о чем вы думаете, — говорит он. — В конце концов, я умею читать мысли — я, как вы нас называете, телепат.

Он прав; я действительно называю таких, как он, телепатами. Еще я называю их шарлатанами.

— Или шарлатанами, — усмехаясь, говорит он. — Так вы нас тоже называете. Все это я уже слышал, микс Розенберг.

Кем бы он ни был на самом деле, он хорош.

— Слушайте, — продолжает он, — я могу вам помочь. Я введу вас в состояние гипгнотической релаксации и помогу получить доступ к воспоминаниям, которые вы считали навеки утраченными. Вам следует знать, что я работаю не только с теми, кого похищали инопланетяне, или с теми, кто хочет вспомнить свою прошлую жизнь, — я, кстати, верю и в то и в другое, — но и с полицией Нью-Йорка и несколькими другими крупными полицейскими департаментами.

— Ого. — Я впечатлен. — И каковы ваши успехи?

— Я у них занимаюсь оформлением документов, и я чертовски в этом хорош. Самое главное: чтобы все получилось, мне нужно ваше полное доверие. Возможно, у вас есть какие-то опасения насчет меня или моих методов, которые я мог бы развеять?

— Полагаю, я действительно опасаюсь, что, пока буду под гипнозом, вы внушите мне ложные воспоминания.

— Зачем мне это?

— Я не говорю, что вы обязательно так поступите. Просто отвечаю на ваш вопрос об опасениях. Это просто пришло мне в голову. Мне необходимо вспомнить фильм в деталях.

— Слушайте, — говорит он. — Я профессионал с учеными степенями. И мне не нравятся ваши обвинения.

— Что вы, никаких обвинений. Я вас не обвиняю. Просто надеялся, что вы меня успокоите.

— Знаете, кажется, у нас ничего не получится, — говорит он. — Вам лучше уйти.

— Но я не хочу уходить!

— Тогда возьмите свои слова обратно.

— Обратно?

— Возьмите обратно свои слова о том, что вы опасаетесь, будто я могу внушить вам ложные воспоминания.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Беру свои слова обратно.

— Значит, вы не думаете, будто я способен на такое?

— Полагаю, нет.

— Хорошо. Надеюсь, теперь вам легче. — Он улыбается.

И это странно, но мне действительно легче. Я еще раз проигрываю наш разговор в голове. Срабатывают все возможные системы оповещения об опасности. Однако я чувствую себя спокойным, открытым ему и готовым.

— Начнем, пожалуй? — спрашивает он.

— Да.

— Хорошо. Отлично. Фильм, который вам нужно вспомнить, — как он называется?

— На самом деле у него нет названия. Он выше любого названия.

— Но ведь мы должны как-то называть его во время наших разговоров?

— «Веселая погода», — говорю я, хотя и сам не знаю почему.

— Хорошо. «Веселая погода». «Веселая погода» существует у вас в сознании. Целиком. В первозданном виде. Неповрежденная. Вы можете видеть ее во всех деталях, как если бы снова смотрели на экране.

— Это правда? Просто я читал, что память совсем не похожа на запись, она скорее как…

— Так, все, немедленно выметайтесь.

— Но я не хочу.

— Тогда скажите, что это правда.

— Это правда.

И теперь я действительно думаю, что это правда. Странно. Я по натуре бунтарь. Моя главная рыночная ценность как кинокритика/теоретика — подвергать сомнению, оспаривать норму, свежевать киношные клише везде, где попадутся. И все же как только Барассини заставляет меня соглашаться с идеями, которые — я точно знаю — попросту неверны, неожиданно для самого себя я ему верю. Возможно, Барассини — это отец, которого у меня никогда не было, хотя отец у меня был и, надо сказать, очень похожий на Барассини. Может быть, Барассини — отец, который был у меня всегда. О, папочка.

— Великолепно, — говорит он. — Теперь я хочу, чтобы вы смотрели мне в глаза и внимательно слушали все, что я скажу. Почувствуйте, как мои слова проникают в ваше сознание. Откройтесь моим словам. Почувствуйте, как они глубоко входят в вас, касаются вашего ума там, где никто и никогда не касался. Вы благодарны за мои слова, за ту уверенность, что они вселяют. Вам спокойно оттого, что я вас контролирую. Мои слова ласкают вас. Они владеют вами. Чувствуете?

— Да.

— Хорошо. Вы же хотите доставить моим словам удовольствие?

— Да.

— Скажите вслух.

— Я хочу доставить удовольствие вашим словам.

— И доставите. Если окунетесь в себя так глубоко, как никогда раньше. Готовы?

— Да.

— Хорошо. Скажите, что вы видите.

— Магелланова пингвина. Он водится на Фолкленд…

— Глубже.

— «Выскочка», фильм 1999 года режиссера Александра Пэйна. Это…

— Глубже.

— Мать бьет меня, потому что я канючу. Вечно канючу.

— К этому мы еще вернемся. Глубже.

— Черно-белое изображение на экране.

— Рассказывайте.

— Я не знаю. Оно кажется огромным. Темное. Оно длится вечно. Снег на экране. Помехи.

— Теперь этот фильм — ваша частичка. Как только сливки попали в кофе, их уже не разделить.

— Я не понимаю, — говорю я.

— Фильм можно пересмотреть только в том виде, в котором он внедрился в ваш разум. Это закон энтропии.

— Я просто думал, это будет типа как когда вы помогаете свидетелю преступления вспомнить номер машины.

— Если это все, чего вы хотите, то вам к Гипно Бобу. Он прекрасно вас обслужит.

— Хорошо. — Я встаю и иду к двери.

— Но я думаю, вы хотите большего.

— Нет.

— Вам нужна правда.

— Ну да, но…

— Понятно. Видимо, я в вас ошибся. Вы обойдетесь и Гипно Бобом.

— Хорошо. — Я берусь за дверную ручку. — У вас есть его адрес или я увижу по витрине?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Позвольте, я скажу вот что: искусство привлекает нас только тем, что раскрывает самое тайное в нас самих.