Драконовы сны - Дмитрий Скирюк

Наконец над красной черепицей крыш замаячила плоская верхушка Толстой Берты.

— Это она? — спросил Вилли. Он остановился, снял берет и вытер пот со лба. Лютнист, похоже, не привык ходить так далеко и быстро уставал.

— Она, — Тил кивнул и поёжился — ему было не по себе. Во владениях Блошиной Канавы он всегда себя чувствовал неуютно, и даже недавнее примирение с Румпелем не прибавляло ему бодрости. Впрочем, сейчас он боялся не столько шайки Отто-Блотто, сколько уцелевших главарей большой Пятёрки. В глубине души Тил был даже рад, что Вилли плохо знает город — опасаясь, что его узнают, он заложил изрядный крюк, чтобы злополучный дом, ещё хранивший на себе следы недавнего пожара, остался далеко в стороне. Поход получился долгим, зато не скучным — Вильям, несмотря на свой акцент и странноватые манеры, оказался интересным собеседником.

Он оказался родом из маленького городка с совершенно непроизносимым названием Страттфорд-на-Эйвоне где-то на юге Британии, и, с детства имея склонность к сочинительству, отправился бродить по свету в поисках сюжетов для своих творений, да и вообще, как выразился Вилли, «посмотреть мир».

— А то, на месте сидя, разве много увидишь!

— Ну, и много ты повидал? — поинтересовался Телли.

— Всякое бывало, — многозначительно сказал тот.

— Ты что, записываешь всё, что услышишь?

— Да ну, ещё чего, — отмахнулся тот. — Таскай потом с собой… Записи мне ни к чему, у меня память хорошая — раз услышу, навек запомню.

— А песню ты сам сложил, которую на рынке пел?

— Я там много чего пел. Какую именно?

— Ну эту… про химер, которые на башне.

— А… Эту — нет.

— А про змею?

— И про змею — не я, — погрустнел тот.

— А ты-то что сочиняешь?

— Да я, вообще-то, песни не люблю. Только обрабатываю те, что услышал. А вообще я пьесы сочинять мечтаю. Сонеты… Это стихи такие, — пояснил он, видя недоумение своего собеседника. — Про любовь.

— А, — кивнул Телли. — Понятно. Похабные стишки.

— Ничего тебе не понятно! — рассердился тот, топорща свои узкие, подбритые по местной моде усики. — Это высокий штиль! Это настоящее искусство. Вот, послушай!

Вилли огляделся и, увидев у стены полуразломанную бочку, проворно на неё вскарабкался, отбросил за спину край плаща и, воздев руку к небесам, завыл дурным голосом:

Косматый Пирр, тот, чьё оружье чёрно,Как мысль его, и ночи той подобно,Когда в зловещем он лежал коне, —Свой мрачный облик ныне изукрасилЕщё страшней финифтью, ныне он —Сплошная червлень; весь расцвечен кровьюМужей и жён, сынов и дочерей,Запёкшейся от раскалённых улиц,Что льют…

— Хватит, хватит! — закричал Телли, с испугом замечая, что редкие прохожие уже косятся на поэта и замедляют шаг. — Слазь оттуда, люди ж смотрят!

— Я так и знал, что ты не поймёшь, — с горечью сказал тот. С бочки, однако, он слезать не спешил. — А люди… Что мне люди! Черни не дано понять искусство высшее такое! Им подавай чего-нибудь другое…

Не договорив, он потянул из-за спины свою лютню, которую, после того, как Олле чуть её не разбил, решил пока повсюду носить с собой. Народ помаленьку начал собирался возле бочки.

— Почтеннейшая публика! — провозгласил Вильям. — Послушайте балладу о приключеньях доблестного рыцаря сэра Джона де Борна, который был весёлый малый, но большой любитель выпить и подраться, не говоря уже о прочем, ездил в Палестину и вернулся невредимый…

— Хорош трепаться! — донеслось из толпы. — Музыку давай!

Вилли ударил по струнам:

Сэр Джон де Борн был рыцарь славный,И в доблести немногим равный.Он резво лез в любой скандал,Как всякий честный феодал.

Притом, он обожал скандалы,Как все честные феодалы.И при дворе он был в честиИ даже не урод почти.

Владел он замком величавым,Овеянным столетней славой,А та, что рухнула, стена,Была не очень и нужна.

Соседних рыцарей встречаяИ аккуратно побеждая,Он шлем подолгу не снимал —Под ним он синяки скрывал.

Вокруг красотки увивалисьИ на турнирах умилялись,Как он, не покладая рук,Рубил в капусту всех вокруг!

Однажды он и сам влюбилсяИ в гости к даме заявился,И сдерживая страсти пыл,В себя немало пива влил.

Игриво щёлкая зубами,Он песню пел прекрасной даме,Аккомпанируя себеНа барабане и трубе,

Но сей шедерв пропал напрасно.Сэр Джон расстроен был ужасно,А дама честь свою блюлаИ на ухо туга была.

Когда же страсти отгорели(И, кстати, бочки опустели),Сэр Джон де Борн побрёл домой,Поникнув гордой головой.

А раз, до чёртиков напившись,В кольчугу с лязгом облачившись,Сэр Джон, пыхтя, в седло полез —На подвиги попутал бес.

Но зря в окрестностях знакомыхИскал он львов или драконовОн географии не зналА стало быть, не там искал.

— Вот в результате он и рванул в Палестину! — не переставая играть, объявил Вильям под хохот слушателей. — Тут должен быть ещё куплет, но я его пока не придумал. В общем, его там поймали.

— Кто поймал? Драконы? — выкрикнул кто-то.

— Да нет, сарацины!

Он, правда, долго отбивалсяИ матом яростно ругался,Но сарацинские ребятаНе знали аглицкаго мата!

В глуши, во мраке заточенья,Он ел вишнёвое вареньеИ косточками в тех плевал,Кто дверь темницы открывал!

Лютня тренькнула в последний раз, Вилли с достоинством поклонился, забросил её за спину и, спрыгнув с бочки, деловито направился прочь.

— Эй, рифмач! — окликнули его. — А дальше-то чего?

Вилли обернулся на ходу и картинно развёл руками:

— Не обессудьте, господа хорошие, а только больше нету. Как-нибудь в другой раз… Пошли, Тил, и так задержались.

— А кто задержал-то! — проворчал тот. — Ишь, распелся… певчий дрозд.

— Певчий дрозд? — задумался Вильям. — Зингдроссель… Гм. Не так уж плохо.

— О чём это ты?

— Поэту нужно звучное имя, чтобы помнили. Вальтер фон дер Фогельвейде, например, или…

— Да ну, слюнтяйство какое-то, — скривился Телли. — Все эти пташки, лютики-цветочки. Прозвище должно быть острое и чтобы в точку, как стрела, как удар копья.