Замужество Сильвии - Эптон Синклер

Я уверена, что заслуживаю похвалы за то, как разыграла свою роль перед командой.

– Мне также очень жаль, – ответила я, – но я надеюсь, что мне удастся вернуться.

Затем наступил момент настоящего испытания.

– До свиданья, миссис Аббот, – произнес Дуглас ван Тьювер с величавым поклоном, и я, сделав над собой невероятное усилие, ответила ему.

Когда я заняла свое место на корме баркаса, он подозвал своего секретаря. Они пошептались о чем-то, и Дуглас ван Тьювер вернулся в моторную лодку. Он отдал приказание, и оба судна двинулись: лодка направилась к острову, а баркас – к материку. Секретарь остался со мной.

На этом оканчивается часть моей истории. Я описала Сильвию такой, какой она была, когда я познакомилась с ней, и высказала о ней свое мнение. И если читатель по этим описаниям решил, что я грубая, навязчивая особа, любящая вмешиваться в чужие дела, то теперь он получит полное удовлетворение, ибо меня вышвырнули со сцены, как негодную марионетку или как надоевшего оратора. Я не знаю, стоит ли описывать, как я шагала взад и вперед по пристани под бдительным оком секретаря и какие мелодраматические планы приходили мне в голову. То я собиралась добраться до моей Сильвии в лодке, обвязав весла, чтобы они не шумели, то придумывала способы проникнуть к ней ночью. Чувство юмора не позволяет мне распространяться на эту тему. Временно я отойду на задний план и передам только то, что сама Сильвия рассказала мне много времени спустя. О себе я не скажу больше ни слова, кроме того, что я проглотила это оскорбление и со следующим же поездом отправилась домой. В Нью-Йорк я вернулась куда более пессимистичным и трезвым социальным реформатором, чем была раньше.

КНИГА ТРЕТЬЯ

Прошло много времени, прежде чем Сильвия рассказала мне о том, что произошло между нею и мужем. Она отчаянно старалась избежать с ним объяснения, просто из чувства сострадания к нему. Но, несмотря на ее протесты, он сам пришел к ней в комнату и благодаря своей неумолимой настойчивости заставил ее выслушать себя. Если Дуглас ван Тьювер принимал какое-нибудь решение, то противиться ему было невозможно.

– Сильвия, – сказал он, – я знаю, что вы очень расстроены тем, что произошло. Я вполне понимаю ваше состояние. Но я должен кое о чем поговорить с вами. Спорить против этого бесполезно. Вы должны взять себя в руки и выслушать меня.

– Я хочу повидаться раньше с Мэри Аббот, – настойчиво повторяла она. – Быть может, вам это не нравится, но я требую чтобы ее допустили ко мне.

Тогда он сказал:

– Вы не можете увидеться с миссис Аббот. Она уехала в Нью-Йорк.

Заметив ее огорченный взгляд, ван Тьювер добавил:

– Об этом я тоже хотел поговорить с вами.

– Почему она уехала? – воскликнула Сильвия.

– Потому что я не хотел, чтобы она оставалась здесь.

– Вы хотите сказать, что выгнали ее?

– Я хочу сказать только одно – она поняла, что ее присутствие больше нежелательно.

Сильвия взволнованно отвернулась к окну. Он воспользовался этим и, подойдя ближе, пододвинул ей кресло.

– Сядьте, пожалуйста, – настойчиво повторил он несколько раз.

В конце концов она круто повернулась и села.

– Настало время, – торжественно начал он, – решить вопрос относительно этой миссис Аббот и влияния, которое она оказывает на вашу жизнь. Я пробовал убедить вас разумными доводами, но то, что произошло теперь, исключает всякую возможность каких-либо пререканий по этому поводу. Вы выросли в кругу людей изысканных и утонченных, и мне просто казалось невероятным, чтобы вы могли избрать себе в приятельницы такую женщину, как эта миссис Аббот, – женщину не только низкого происхождения, но, сверх того, лишенную всякого намека на утонченность и благородство, к которым вы привыкли. И вот теперь вы видите, к каким результатам привело нас то, что вы ввели ее в свой дом.

Он умолк. Сильвия не издала ни звука, и взгляд ее оставался прикованным к занавеске.

– Она оказалась здесь, – продолжал он, – когда на нас обрушилось тяжелое горе, когда мы больше чем когда-либо нуждаемся в сочувствии и внимании. Перед нами загадочная, ужасная болезнь, которая поставила в тупик лучших специалистов нашей страны. Но эта невежественная фермерша вообразила, что она одна знает, в чем дело. Она вступала по этому поводу в разговоры с каждым встречным, довела вашу бедную тетку почти до истерики и дала прислуге богатый материал для сплетен. Мы не знаем еще, что она тут наделала и что еще может наделать, прежде чем добьется своего. Я не могу указать, конечно, какую цель она преследует, но, по всей вероятности, шантаж…

– О, как вы можете! – невольно вырвалось у Сильвии. – Как вы можете говорить так о моем друге?

– Я могу ответить вам вопросом: как можете вы иметь такого друга? Ведь эта женщина утратила всякое представление о женской скромности и благопристойности. Как могла она сделаться близким другом дочери Кассельменов! Впрочем, я готов допустить, что она просто фанатичка. Доктор Перрин рассказывал мне, что муж ее был грубый фермер, дурно обращавшийся с ней. Вероятно, это и вызвало в ней ожесточение против всех мужчин, ожесточение, принявшее со временем характер мании. Вы видите, что она тотчас же нашла для постигшего нас несчастья самое гнусное и отвратительное объяснение, какое только можно себе представить. Она остановилась на нем, потому что оно могло запятнать честь мужчины.

Он снова умолк. Взгляд Сильвии опять приковался к занавеске.

– Я не собираюсь осквернять ваш слух, – продолжал он, – обсуждением ее предположений. Единственный компетентный судья в этих вопросах – врач, и, если вы хотите, доктор Перрин изложит вам все, что ему известно по этому поводу. Но я хочу, чтобы вы поняли, какое значение это имеет для меня.

Он заметил, что губы ее сжались плотнее.

– Доктора говорят мне, что вам нельзя волноваться. Но постарайтесь же и вы понять мое положение. Я приезжаю домой, подавленный горем за вас и ребенка, а эта сумасшедшая женщина выскакивает вперед, отталкивает в сторону вашу тетку и вашего врача и отправляется в баркасе встречать меня на станцию. А затем она обвиняет меня в том, что я причина слепоты ребенка, что я сознательно обманул свою жену. Подумайте же, какой прием я встретил дома!

– Дуглас! – горячо воскликнула она. – Мэри Аббот никогда не сделала бы этого, не имея оснований…

– Я не намерен защищаться, – холодно сказал он. – Если вас так интересуют эти вопросы, обратитесь к доктору Перрину. Он, как врач, скажет вам, что обвинение, возведенное на меня, не выдерживает критики. Он скажет вам, что даже в том случае, если предположение миссис Аббот правильно, все же заражение этой болезнью могло произойти самыми различными путями, без всякой вины с чьей-либо стороны. Всякий доктор знает, что чашки для питья, умывальные тазы, полотенца, даже пища могут служить передатчиками болезни. Он знает, что инфекцию может занести в дом любой человек – прислуга, няни, даже сами врачи. Объяснила ли вам это ваша сумасшедшая приятельница?