Возраст третьей любви - Анна Берсенева

Они уже вышли по Страстному бульвару к Петровским воротам.

– Все-таки совсем не похоже на деревню, – заметила Сона, когда начался Петровский бульвар. – Какой большой, какой огромный город! Неужели здесь можно жить?

– Можно, можно, – сказал Юра. – Моя мама, например, довольно быстро привыкла. Она из Чернигова приехала, в Строгановское собиралась поступать, но потом с папой познакомилась, потом замуж вышла… Всякие были обстоятельства – уже не смогла учиться. Но она говорит, что очень быстро привыкла к Москве.

– Почему? – спросила Сона.

– А ты сама ее спроси, она лучше объяснит. Говорит, потому что думала не о своей привычке или непривычке, а совсем о другом…

Юра понимал, что невозможно объяснить в двух словах все, что он чувствовал в своей маме, как невозможно за один вечер показать Соне свою Москву – всю Москву. Но ему хотелось это сделать, и он изо всех сил прислушивался: может, и ей хочется понять то, что есть в нем, в его прошлом и настоящем? И не мог расслышать…

Но она улыбалась, брала его под руку, и это было уже хорошо.

Юра не знал, что будет этой ночью, и старался об этом не думать. Боялся подумать…

– Ты поднимайся, я к родителям зайду на полчасика, – сказал он, когда они подошли к подъезду. – У отца нога болела вчера, просил посмотреть.

– Хорошо, – отводя глаза, кивнула Сона.

Наверное, слишком ясно все было написано у него на лице. Не оборачиваясь, Юра быстро пошел через двор.

Папины «Жигули» с инвалидным знаком на заднем стекле стояли у подъезда. Отец был дома один: мама с Полинкой с утра уехали в Кратово на электричке, а он, вернувшись с работы, ждал Еву из гостей, чтобы ехать с нею вместе.

– Ты, Юра? – из комнаты спросил отец, услышав, что открылась дверь. – Я тебе звонил, никого дома не было.

– Мы гуляли, – ответил Юра, входя в гостиную. – Сона уже домой пошла. Пап, выпить ничего нету у тебя?

– Есть, – улыбнулся Валентин Юрьевич. – К нам немцы вчера приезжали, «Смирновскую» преподнесли в качестве гуманитарной помощи. Повезло тебе!

Кампания по борьбе с алкоголем была в самом разгаре. По утрам вся Москва громыхала в троллейбусах пустыми бутылками, которые следовало сдавать в обмен на полные. На заводах вовсю сваривали самогонные аппараты. В конторах народ оживленно обменивался рецептами изготовления спиртного в домашних условиях и сведениями, где дают водку без талонов, но в обмен только на бутылки с винтом, а где по талонам, но зато даже тару не требуют.

– Вдохновляюще как выпиваешь! – усмехнулся Валентин Юрьевич, глядя, как сын быстро опрокидывает рюмку. – Жаль, ехать собираюсь, не могу поддержать. Заберешь, кстати, с собой, так что не гони. Тяжело, Юра? – помолчав, спросил он.

Можно было сделать вид, что он не понимает, о чем это… Но зачем? Перед папой с детства не надо было притворяться – ни чтобы обмануть, ни чтобы успокоить.

– Тяжело, – кивнул он. – Иногда совсем… Мне-то казалось, все стены разнесу, а получается не очень…

– Мы с мамой когда поженились, она меня совсем не любила, – вдруг сказал отец.

Юра остолбенел, держа в руке полную рюмку и не замечая, как водка проливается на пол. Впервые он это слышал, даже предположить не мог! Ничего себе…

– К-как это? – с трудом выговорил он.

– Да вот так. У нее ведь был… роман, или не знаю, как это назвать – ну, с Евиным отцом. Я ее подробно не расспрашивал никогда, но, по возрасту судя, это что-то совсем юное было, почти детское. Что-то очень романтическое, наверное. И Ева все-таки… Надя его ждала – или думала, что ждет. И замуж она только потому вышла, что пожалела меня, когда под машину попал. – Он помолчал, глядя на сына. – Это самое тяжелое, что было в моей жизни, Юра… Не нога, не все остальное, а вот это.

– И… что же? – с трудом выдавил из себя Юра. – Как же вы… как же ты?..

– Не знаю как, – пожал плечами Валентин Юрьевич. – А что я мог сделать? Только любить ее. Все равно же я не мог ее не любить…

– И долго это длилось? – спросил Юра.

– Долго. Уже ты у нас родился – и все равно… Нет, упрекнуть ее было не в чем. Нет других таких женщин! И жили мы с ней с самого начала – дай Бог каждому. Но я же чувствовал: так, как я ее люблю, она меня не любит. Я знаю, что ты хочешь спросить, – усмехнулся он, чуть исподлобья глядя на изумленное лицо сына. – Как я это выдержал? Не знаю, как. И когда это кончилось, когда она переменилась, – тоже не знаю. Это же только в кино – вдруг, в один прекрасный день. В общем… – Отец улыбнулся – как всегда неожиданно, расцветающей своей улыбкой. – Мораль сей басни проста как правда: такое в жизни бывает, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Так что, Юрочка, у тебя еще все не так страшно. Все-таки тут простые причины, понятные: стресс у Соны, конечно, сильнейший, да и жизнь у нее так резко переменилась… Ты подожди. И мама то же говорит, а она ведь как женщина понимает.

– А что она говорит? – наконец придя в себя после папиных слов, заинтересовался Юра.

– Да что же… Что тебя нельзя не полюбить. И по-моему, она права! Вот у Евы… У нее похуже будет. И ждать, судя по всему, нечего.

Лицо у отца помрачнело, когда он вспомнил о Еве – о ее печальном романе…

«В самом деле, – подумал Юра. – На что мне жаловаться? Действительно же все объяснимо, все излечимо, только время должно пройти, только время, я ведь даже как врач понимаю, что такое посттравматический синдром! Придумаем ей какую-нибудь работу, будет что-нибудь теоретическое в музыкальной школе преподавать, отвлечется немного… А Еве в самом деле гораздо тяжелее, хоть и кажется, что все у нее обычно с этим Денисом».

– Она у Баташова своего сейчас, что ли? – спросил он.

– Не сказала, – пожал плечами отец. – Наверное. А что мы можем сделать? Забирай, забирай водку, Юра, – напомнил он, когда сын поднялся, чтобы идти.

«Где это у нас Венера видна над домом? – подумал Юра, выйдя во двор. – Ева говорила…»

Розоватое городское небо над освещенными окнами было плоским и пустым. Он постоял посреди двора, словно пытаясь отсрочить ту минуту, когда войдет в квартиру, встретит Сонин отчужденный взгляд, ляжет с краю на широкую кровать…

«Но я же не выдумал все это, – с отчаянием подумал он. – Я не выдумал ее, свое чувство к ней, оно всего меня захватило! Я же представить не мог – как без нее… И что теперь?»

Теперь чувство не стало меньше, не отпустило его, но все превратилось в тупую, ноющую боль.

Свет в квартире был уже потушен. Юра взглянул на светящиеся стрелки своих часов: было всего одиннадцать. Он хотел неслышно пройти на кухню, прикрыть дверь и включить свет.

– Я не сплю, Юра, – услышал он Сонин голос. – Иди сюда…

Сердце у него забилось быстрее; он прошел через темную комнату, не различая очертаний предметов, и остановился у кровати.