Возраст третьей любви - Анна Берсенева

И ему она шептала теперь: «Мне было так хорошо!» – щекой прижавшись к его груди.

Все он забыл в эти минуты: бессонные ночи, ее пустые глаза, молчание, свое отчаяние – все! Была только она – любимая, наконец ему принадлежащая, и только ее взгляд – не испепеляющий и испепеленный, а полный нежности к нему.

Кажется, Сона устала. Юра и сам чувствовал усталость – не физическую, а ту, которую называют изнеможением. Его чувства так долго находились в напряжении, что теперь, когда оно наконец разрешилось, голова у него гудела и в груди было гулко.

– Ты поспи, моя любимая, – сказал он, целуя ее в висок, в заалевший шрам. – Поспи, я сейчас тоже усну.

– Юра… – Сона вдруг приподняла голову. – Помнишь, ты говорил, что мы потом можем пойти и пожениться?

– Конечно! – Сон мгновенно слетел с него при этих словах. – Конечно, говорил!

– Ты… не передумал?

– Завтра пойдем, – сглотнув вставший в горле ком, сказал он. – Спасибо тебе…

Вырваться среди дня в загс на улице Грибоедова, куда он предложил Соне подать заявление, оказалось нелегко. Юра с трудом выкроил время в тихий час, решив вечером задержаться с историями болезней.

Сонино утреннее лицо – спокойное, тронутое во сне улыбкой – стояло у него перед глазами так же ясно, как вся эта ночь. Больше всего Юра был благодарен судьбе за то, что она позволила ему не впасть в отчаяние, дождаться всего этого. Хотя он уже готов был так никогда и не дождаться, так и жить с ежедневной тяжестью…

Гринев быстро шел от ординаторской к лестнице, на ходу застегивая плащ. Он почти бежал, опасаясь, как бы не случилось именно сейчас что-нибудь срочное, что помешало бы ему испариться на два часа.

И, конечно, по закону подлости именно в эту минуту он кому-то понадобился!

– Юрий Валентинович! – услышал Гринев у себя за спиной, уже открывая дверь на лестницу. – Юрий Валентинович, подождите, к вам тут пришли!

Анестезиолог Русанова окликала его из другого конца коридора, от кабинета заведующего. Удивительно, как Юре удалось вслух не произнести все, что он произнес про себя!

«Может, не расслышать? – тоскливо подумал он. – Может, у меня в ушах серные пробки, несмотря на младые годы! Ну, потом найдут, если так уж сильно нужен».

– Что там, Вера Сергеевна? – отозвался Гринев, оборачиваясь и отпуская дверную ручку. – Кому я в тихий час-то понадобился?

– Вас в первой травме у нас искали, я привела, – сказала Русанова, когда он подошел к кабинету завотделением. – Вот, молодой человек, родственник чей-то.

Гринев взглянул на молодого человека, стоящего поодаль, и почувствовал, что руки у него холодеют и в груди разрастается страшная, невозможная пустота.

– Вы ко мне? – пустым голосом спросил он, пустыми глазами глядя на этого человека. – Вам… меня?

Паренек выглядел совсем молоденьким, несмотря на седые волосы, из-за которых казалось, что на его голову накинута серебристая сетка. Он был некрасив, горбонос, большеглаз, но во всем его облике чувствовалась что-то особенное, сразу привлекающее к нему внимание.

«Трепетный, – подумал Юра. – Трепетный, напряженный… Ожидающий».

– К вам, – кивнул паренек. – Юрий Валентинович, я хотел с вами поговорить… Где можно?

– На лестницу пойдемте, – тяжело произнес Гринев.

Ему казалось, что слова падают как камни – и его собственные, и этого паренька.

– Курите? – спросил он, когда вышли на лестницу – чтобы что-нибудь сказать.

– Да, – кивнул парень, тоже доставая сигареты.

Они закурили, еще помолчали. Больше молчать было незачем.

– Юрий Валентинович… – произнес наконец тот. – Меня зовут Тигран Самвелян.

– Я понял.

– Как? – удивленно спросил он.

– А вы бы не поняли? – усмехнулся Гринев.

– Да… Скажите… с ней все в порядке?

– Все. – Юра с трудом выдавливал из себя слова. – В порядке. Она здорова.

– Я спрашивал – там, этажом ниже, думал, она лежала на седьмом этаже. Мне нянечка рассказала… все. Которая на седьмом этаже. Что же теперь делать, Юрий Валентинович?

– Откуда вы взялись? – глухо спросил Юра. – Извините… Я запрашивал о вас, несколько раз запрашивал – и Ереван, и Ленинакан. Все отвечали, что вы погибли. У нее есть эти ответы.

– Так получилось, Юрий Валентинович! – горячо проговорил Тигран. – Меня сразу нашли, в первый же день. И как раз прилетели швейцарцы, самолет Красного Креста, меня отправили обратным рейсом. Я был без сознания, записали неправильную фамилию, перепутали списки. Но я не знал, я ничего этого не знал! В Женеве я ведь лежал в больнице под своим настоящим именем, я его сразу назвал, как только очнулся, я же не знал, что они не сообщили… Как же я мог думать, что получилась такая путаница? Я даже не понял толком, что произошло. Я вообще ничего не успел понять, когда все это случилось. Мне просто повезло: я ничего не понял…

– Да. Повезло, – тупо произнес Гринев.

– Что теперь делать? – повторил Тигран. – Я не виноват, что остался жив. И она не виновата… Но нельзя же делать вид, что меня нет, нельзя ее так обманывать, правильно, да?

– Правильно.

Все ему было уже понятно, ни о чем не хотелось говорить. Да и сил просто не было на то, чтобы притворяться, будто нужны еще какие-то слова.

– Вы разрешите мне с ней поговорить? – помолчав, спросил Тигран. – Юрий Валентинович, у вас сигарета догорела, пальцы…

– Да. – Юра погасил обжигающий пальцы окурок. – Я не могу вам разрешить или не разрешить.

– Вы можете, – тихо сказал он. – Если вы скажете «нет», я сегодня же уеду.

– Езжайте сейчас, – сказал Юра и, заметив, что тот вздрогнул, договорил: – Метро «Аэропорт», улица Черняховского… Она дома. Скажите ей, что я… Нет, ничего про меня не надо говорить.

Он повернулся и закрыл за собою дверь в отделение. Длинный, пахнущий лекарствами коридор показался ему бесконечным.

«Счастье, что родителей нет дома. Отец в командировке, мама с Евой в Кратове, Полинка… Где Полинка? Кажется, поехала на этюды. Или не на этюды? Куда это она поехала, интересно, что ее до ночи дома нет?»

Обрывки мыслей вертелись у него в голове, то и дело выступали из памяти, как спасительные гвоздики, за которые могло зацепиться холодеющее сознание.

Юра сидел в «вольтеровском» кресле, не двигаясь, не чувствуя, как затекают ноги, не слыша мерного боя часов в гостиной. Он старался не думать о том, что происходит сейчас в гарсоньерке: как она разговаривает с Тиграном, ходит по комнате, курит, может быть, плачет, а может быть… Не думать об этом было невозможно!

Единственное, что хорошо было в этих мыслях: что на них уходили силы, давая место спасительному оцепенению.

Когда зазвонил наконец телефон, Юре уже казалось, что не только чувства его онемели, но даже рука, снимающая трубку.