Финно-угорские этнографические исследования в России - А.Е Загребин

стал центром общественной жизни Великого княжества Финляндского. Несмотря на консерватив­ный настрой большинства членов университетской консистории, моло­дые преподаватели и студенты живо обсуждали насущные проблемы финской нации, существовавшей пока только в проекте. Сначала гёт­тингенский неогуманизм, затем идеи Фихте и Гегеля заставляют уни­верситетских людей по-новому взглянуть на финский народ и перспек­тивы его национальной культуры, а может быть и государственности. М.А. Кастрен также прошел начальную мировоззренческую школу в университетском кружке молодых патриотов восточно-ботнического землячества, где выступали будущие лидеры национального движе­ния доцент кафедры риторики И.Л. Рунеберг и доцент кафедры фи­лософии И.В. Снельман, регулярно бывал собиратель национального эпоса Э. Лённрот[28]. На одном из собраний, студенты решили создать особую комиссию по сбору и публикации произведений народной сло­весности, так было положено начало Финскому Литературному Обще­ству, и ныне являющемуся крупнейшим издателем филологической и ис­торико-культурологической литературы в Финляндии. Идеи финского романтического национализма начинают в этот период постепенно овла­девать обществом, во многом благодаря студентам, которые, выходя в самостоятельную жизнь, становясь приходскими пасторами, школьными учителями, врачами, юристами и профессиональными учеными, несли с собой и транслировали положительный национальный настрой.

Примечательно, что структурирование научных интересов сотруд­ников отделения этнографии РГО в 1845-1850 гг. пролегло по линии разграничения двух основных отраслей отечественной этнографии, отражая, в том числе национальные чувства оппонентов, а именно: с одной стороны, приоритетом была задача изучения русского народа, и с другой стороны, изучения других народов империи и сопредельных стран. Первоначально возобладала точка зрения представителей «ака­демического кружка» отцов-основателей этнографического отделения: К.М. Бэра, А.И. Шегрена и П.И. Кёппена, считавших, что, прежде всего, необходимо изучить стоящие на грани исчезновения и ассимиляции наро­ды, чей традиционный образ жизни и язык серьезно трансформируется под влиянием модернизирующейся среды обитания[29]. Данная позиция оказалась весьма полезна при обосновании ряда исследовательских про­ектов, имеющих непосредственное отношение к этнографическому изуче­нию финно-угорских (уральских) народов, опасаться за судьбу которых существовали весьма веские основания. Так, по инициативе академика Бэра, опасавшегося за судьбу малочисленных ливов в Лифляндии и Кур­ляндии, летом 1846 г. была организована экспедиция Шёгрена, на расходы которой отпустили тысячу рублей из правительственной субсидии[30].

Думается, что ученый кружок в романтический период состоялся в качестве нового типа исследовательского института, в виде свободной ассоциации ученых-гуманитариев, объединенных идеей патриотичес­кого служения. Участники кружков пытались до времени дистанциро­ваться от власти, но при случае не отказываются использовать ее воз­можности. Эта интеллигентская дружба/вражда с властью чаще всего проявлялась в организационно-популяризаторской работе научных кружков и просветительских обществ. Например, при поиске средств финансирования поездки А.И. Шегрена были задействованы средства Финляндского Сената, деньги на Сибирскую экспедицию М.А. Кастрена отпустила Императорская Санкт-Петербургская Академия наук. Вместе с тем, периодические и монографические издания румянцевс­кой «ученой дружины», альманахи туркуских романтиков, манифеста­ции «субботнего общества» и многие другие акции и периодические издания романтической эпохи, в своем народолюбии нередко заходили за рамки, допущенные официальной цензурой. Примечательно, что участники патриотических кружков, ставя перед собой, казалось бы, сугубо национальные цели в результате предпринятых поисков выхо­дили на иной уже интернациональный уровень. Финны и венгры, мечтая узнать свое прошлое, откроют для себя и мира затерянные на российских просторах родственные народы, а русские ученые получат ценные языковые и историко-этнографические материалы о своей мно­гонациональной стране.

Идея дороги-судьбы: В начале XIX в. начинается новый этап поле­вой деятельности по изучению территории, народонаселения и природ­ных богатств Российской империи. В эти годы в научно-исследователь­ский процесс втягиваются не только интеллектуальные и материальные ресурсы Санкт-Петербургской Академии наук, иных государственных ведомств, но и средства частных лиц-меценатов, поддерживающих ро­мантически настроенных энтузиастов, для которых экспедиционная до­рога стала, по сути дела, жизнью и судьбой. «Хронотоп» пути-дороги символизирует здесь некое испытание духа и тела ищущего, когда его личное мировосприятие укрепляется и набирается впечатлений, либо ломается под грузом обстоятельств. Рассказ ученого о предпринятом путешествии, отраженный в путевом журнале, личном дневнике, или письме, становится важнейшим носителем научной информации, однако в отличие от полевых текстов предыдущей эпохи, записи исследователя-романтика фиксируют не только эмпирическую составляющую прой­денного пути, но и нередко становятся своеобразным погружением в вымышленную реальность истории, легенд и фантазий.

А.И. Шегрен Дом семьи Шегренов Титульный лист книги А.И. Шёгрена Лист из путевого отчета А.И. Шёгрена М.А. Кастрен Титульный лист книги М.А. Кастрена Маршруты экспедиций М.А. Кастрена Дом семьи Регули А. Регули Э. Лённрот Ф.И. Видеман П. Хунфалви K.M. Бэр

Следует отметить, что путь, дорога, путешествие — одни из люби­мейших символов романтической философии и литературы. Причем этот путь открывается только человеку, способному пройти не только по тенистым аллеям ухоженных классических парков, но и по дрему­чим лесам, по каменистым уступам и пыльным проселкам. Стоит однажды отбросить постылую рутину повседневности, на что решился герой «Путевых записок» Ш. Петефи, «...которому чертовски надоела его почтенная должность, и он отправился путешествовать», чтобы наполниться свежими мыслями и впечатлениями, а затем поделиться ими с друзьями, как это сделал А.И. Арвидссон в своих «Письмах швед­ского путешественника из Финляндии». Иногда встреча с новой страной позволяла страннику почувствовать себя: «человеком, представителем человечества», как это случилось с Н.М. Карамзиным, оказавшимся на «земле свободы», на земле Руссо. Но, если литераторов больше влекла внешняя сторона и новизна путешествия, то ученых манило в дорогу исследовательское содержание поездки, представляющееся в общении с людьми, их историями и традициями. Готовность преодолеть не один десяток километров в поисках новой песни, обряда, или фольклорного сюжета, характеризуют большую часть ученых-финно-угроведов первой половины XIX в. Неслучайно, иронический образ «босоногого странни­ка», идущего пешком по руническим тропам, был избран современника­ми для символизации собирательской деятельности Э. Лённрота. По­жалуй, что данный образ подходит для всей романтической науки.

Движение ученого-путешественника можно рассматривать как символическую попытку «побега на волю» из столичного, салонного, искусственного мира в идеализированный мир патриархальной про­стоты и народной мудрости[31]. Маршрут и система координат,