Спартанский лев - Виктор Поротников

Однако Сперхий был иного мнения.

   — Однажды я беседовал с Демаратом глубокой ночью, когда Булис уже крепко спал, — сказал он. — Демарат поведал мне, что Ксеркс собирает войско для похода на Элладу. Царь намерен отомстить афинянам за позор своего отца Дария.

   — А про восстание вавилонян Демарат тебе не рассказывал? — проговорил Евксинефт, сверля Сперхия пристальным взглядом. — До нас дошёл слух, что персы с трудом одолели вавилонян в большой битве.

   — Демарат сказал мне и об этом, — кивнул Сперхий. — Я сам видел последствия восстания, проезжая но Месопотамии. Но к моменту нашей встречи с Ксерксом вавилоняне были уже разбиты.

   — Нет, скорее всего восстание в Месопотамии окончательно ещё не подавлено, — вставил эфор Архандр. — Персы захватили Вавилон и Борсиппу, это верно. Но в междуречье Тигра и Евфрата много и других городов. Кто знает, сколько ещё сил и времени потребуется персам, чтобы стать хозяевами положения в Вавилонии.

   — Вот для чего Ксерксу понадобилось собирать войско, — заметил Евксинефт. — А Демарат попросту морочил тебе голову. И наверняка с ведома Ксеркса, который хочет нагнать страху на спартанцев.

   — Не думаю, — нахмурив брови, промолвил Сперхий.

Однако чем старательнее Сперхий пытался убеждать эфоров в правоте своих слов, тем упрямее эфоры не желали его слушать. Их гораздо больше занимало, почему Ксеркс и Гидарн одарили спартанских послов таким щедрыми подарками.

   — Ты и Булис покидали Спарту, имея лишь одежду на себе. Вернулись же обладателями больших богатств, для перевозки которых понадобилась четырёхколёсная повозка, — сказал Евксинефт. — Как ты всё это объяснишь, Сперхий?

   — Как мне сказал Демарат, дары, полученные мною и Булисом от Ксеркса, есть самые обычные царские подношения любым послам, прибывавшим к персидскому владыке, — пожал плечами Сперхий.

   — Положим, Демарат не лгал и царские дары чужеземным послам — это персидский обычай, — опять заговорил Евксинефт. — Но чем объяснить щедрость Гидарна, вот в чём вопрос. Или Гидарн тоже следовал какому-то обычаю?

   — Я полагаю, что Гидарн желал добиться нашего расположения, только и всего. — Сперхий опять пожал плечами. — По своей натуре Гидарн очень щедрый человек.

   — А может, Гидарн пытался подкупать тебя и Булиса? — В голосе Евксинефта прозвучали вкрадчивые нотки.

Ни тон эфора-эпонима, ни выражение его глаз не понравились Сперхию, поэтому он ответил резко:

   — Ну, вы тут решайте, в чём я провинился перед Спартой, вернувшись из Азии с кучей персидских даров. А у меня нет желания выслушивать ваши глупые намёки! Меня ждут жена и друзья, по которым я соскучился.

Сперхий поднялся со стула и решительно направился к выходу. Никто не ожидал подобного поступка.

У самых дверей Сперхий обернулся и промолвил:

   — Как скоро вы забыли все мои прошлые заслуги, увидев это персидское золото. Видимо, прав был законодатель Ликург, говоривший, что личные добродетели и богатство несовместимы. Пока я был беден, то был хорош во всём. Ну, почти во всём, если припомнить ту злосчастную рану в спину. Обретя же богатство, стал в ваших глазах человеком, способным на предательство.

Сперхий скрылся за дверью.

   — А он держался вызывающе, — недовольно проронил эфор Архандр, переглянувшись с коллегами. — В Азию уезжал один Сперхий, а вернулся совсем другой.

   — Ещё бы! Он теперь богаче всех нас, вместе взятых, — заметил кто-то.

   — Что ж, теперь можно смело штрафовать Сперхия по всякому пустяку, ему есть чем расплачиваться, — раздалась чья-то насмешливая реплика.

   — Не будем опускаться до подобных слов, дабы нас не заподозрили в зависти, — хмуро проговорил Евксинефт и распустил заседание.

Однако Зависть уже расправила крылья над Булисом и Сперхием. Зависть ежедневно стучалась к ним в дом вместе с согражданами, приходившими в гости якобы расспросить бывших послов обо всём увиденном в Сузах. На деле же каждому незваному гостю хотелось своими глазами взглянуть на персидские подарки. Эти дары в доме Булиса лежали на видном месте и сразу бросались в глаза. Сперхий же убрал персидское золото в сундук и показывал гостям лишь малую его часть, полагая, что спартанцам более пристало любоваться позолоченным оружием, нежели расшитыми золотом тряпками, сосудами и грудой денег. Однако завистливые языки уже нашёптывали втихомолку, мол, Сперхий не зря прячет персидские дары. По всей видимости, сокровищ у него больше, чем у Булиса.

Желая положить конец слухам и домыслам, Сперхий сдал в казну все деньги, подаренные ему Ксерксом. Серебряные сосуды и роскошную мидийскую одежду Сперхий посвятил богине Афине, а золотые украшения отнёс в храм Аполлона в Карнах. Несколько золотых безделушек Сперхий подарил Дафне и её матери в благодарность, что они выходили его первенца. Не забыл Сперхий и про Горго, подарив ей золотую диадему, украшенную рубинами.

Булис в отличие от Сперхия никому ничего не дарил и тем более не собирался сдавать золото в казну или делать подношения в храмы.

«Это золото помогло мне заново родиться, — не без самодовольства говорил Булис друзьям и родственникам. — До поездки в Азию я был беден и прозябал в филархах. Теперь же я окружён почётом и уважением!»

Действительно, эфоры решили восстановить Сперхия в звания лохага, а Булиса из младших военачальников перевели в пентакосиархи. Оба были освобождены от всех налогов, а также получили право занимать самые почётные места на торжествах.

Сделать такое постановление эфоров вынудил старейшина Евриклид, который произнёс речь в защиту Сперхия и Булиса, желая отвести от них всякие подозрения в стяжательстве и недостойном поведении во время пребывания у персов.

   — Варвары в отличие от эллинов придают богатству гораздо большее значение, и щедрые царские подарки можно расценить как восхищение Ксеркса самоотверженностью Булиса и Сперхия, — говорил Евриклид. — То же самое можно сказать и про Гидарна. Людям никчёмным и трусливым Ксеркс и Гидарн вряд ли подарят хоть что-нибудь. Надо гордиться, что их щедрость по отношению к Булису и Сперхию есть прекрасное свидетельство того, что и варвары ценят в людях, даже враждебно к ним настроенных, мужество и благородство. Булис и Сперхий произвели благоприятное впечатление на Ксеркса, он наверняка после их смелого поступка стал более высокого мнения о лакедемонянах. Так нет же! Среди нас непременно отыщутся люди, которым и в благих делах мерещатся предательство и злой умысел. Неужели в Спарте кому-то в диковинку, что персидский царь богаче всех земных царей, что щедрость персов — есть обратная сторона их тщеславия. Я думаю, что даже если бы Ксерксу разъяснили, что в Лакедемоне чуждаются золота как источника гражданских смут, это не остановило бы царя царей от намерения осыпать Булиса и Сперхия подарками. Ибо варвар остаётся варваром. Ксерксу не понять идеалов гражданского воспитания в Спарте, но это простительно ему, властвующему над рабами. Непростительно нам, свободным людям, попрекать Булиса и Сперхия тем, что они привезли в Спарту золото Ксеркса. Это всё равно что попрекать их тем, что они вернулись живыми.

Старейшина Евриклид, как всегда, был эмоционален и убедителен. Во время прений в герусии никто из старейшин не осмелился возразить ему. Не посмели возражать и эфоры.

Небывалое потрясение пережила и Геро при виде Булиса, которого давным-давно похоронила. Она пожалела, что с такой поспешностью вышла замуж за Феретиада, богатства которого по сравнению с сокровищами, привезёнными Булисом из Азии, казались теперь корыстолюбивой Геро попросту нищенскими. Её одолевала лишь одна мысль, как бы расторгнуть брак с Феретиадом и вновь заполучить в мужья желанного теперь Булиса. И Геро принялась действовать.

Придя домой к Булису, Геро изобразила слёзы радости и одновременно раскаяния. Она валялась в ногах, прося прощения за то, что вышла замуж за Феретиада. При этом Геро постоянно повторяла, что связала себя браком с Феретиадом только ради своих детей.

Булис великодушно простил Геро, сказав, что уступает её Феретиаду вместе с детьми.

От изумления и возмущения Геро на какое-то время лишилась дара речи. Она взирала на Булиса и не узнавала его. Перед ней был человек, от которого так и веяло горделивым самодовольством. В каждом слове Булиса, в каждом жесте и повороте головы чувствовалась надменность. Обычной замкнутой угрюмости, к которой Геро так привыкла, не было и в помине. Даже доброжелательность Булиса и та была пропитана небрежной снисходительностью, с какой взрослые порой поучают детей. Это взбесило Геро, ибо в глубине души она по-прежнему считала Булиса недалёким и грубым существом, не способным тонко чувствовать. Не сдержавшись, Геро заметила Булису, что своей поездкой к персидскому царю он избавил Спарту от гнева богов, и тем не менее это деяние не наделило его бессмертием и не поставило вровень с богами.