Спартанский лев - Виктор Поротников

«Либо спартанцы крайне бедны, либо грубы и невежественны», — подумал царь.

Ксеркс окончательно уверился во втором своём предположении, когда увидел, что послы наотрез отказываются поклониться до земли. Царские телохранители попытались принудить послов к этому силой, но те сопротивлялись с такой яростью и упорством, что было очевидно: они готовы скорее умереть, чем согнуть спину перед владыкой персов.

Повинуясь приказу царя, телохранители оставили послов в покое.

Ксерксу не терпелось узнать, что привело к нему спартанцев.

«В конце концов, покорность Спарты для меня важнее, нежели земные поклоны двух этих невежд», — рассудил он.

Каково же было разочарование царя, когда один из послов заговорил.

   — Царь мидян! — толмач тут же переводил слова с греческого на персидский. — Послали нас лакедемоняне вместо умерщвлённых в Спарте персидских глашатаев, чтобы искупить их смерть. Мы в твоей власти, царь. И мы готовы умереть.

По знаку жезлоносца, означавшего, что царь царей ждёт совета от своих приближенных, наперебой посыпались мнения вельмож. Знатные персы не скрывали, что эти двое спартанцев заслуживают казни не только за давнишнее убийство их согражданами персидских глашатаев, но и за свой отказ склонить голову перед царём. Лишь Артабан воздержался от совета, по его лицу было видно, что он не согласен с мнением большинства советников.

Ксерксу тоже не понравилась кровожадность его вельмож. Он сказал, обращаясь к послам, что по своему великодушию он не поступит подобно лакедемонянам, которые, презрев обычай, священный для всех людей, предали смерти глашатаев. Он не желает подражать в том, что достойно порицания, и не умертвит послов, но снимет с лакедемонян вину за давнее злодеяние.

После что послам было позволено удалиться.

Ксеркс не только не причинил им никакого вреда, но и одарил их. Каждому из послов было подарено царём по серебряному вавилонскому таланту в чеканной монете, по акинаку в позолоченных ножнах, по два сосуда из чистого серебра. Ещё были подарены золотые украшения общей стоимостью в тысячу дариков, а также роскошная мидийская одежда.

Сознавая правоту Демарата и ценя его неизменную искренность, Ксеркс сделал щедрые подарки и ему. К тому же он позволил Демарату встретиться со спартанцами там, где он пожелает. Демарат пригласил послов к себе домой. Дом его находился на окраине Суз, неподалёку от высокого рукотворного холма, на котором возвышался царский дворец, господствующий над тесными городскими кварталами.

На обратном пути спартанцы опять задержались в Дамаске, но на этот раз всего на три дня.

Гидарн уже знал от своих людей, ездивших в Сузы вместе с послами, какова была истинная цель спартанского посольства. Знал Гидарн о неудачной попытке Ксеркса через Демарата склонить послов к тому, чтобы они по возвращении в Лакедемон убедили своих сограждан дать персидскому царю землю и воду.

Симпатизируя Сперхию, Гидарн обратился к нему с такими словами:

   — Почему вы, спартанцы, избегаете дружбы персидского царя? На моём примере, Сперхий, ты можешь видеть, какое я занимаю положение — царь царей умеет воздавать честь тем, кто ему верно служит. Так и вы подчинитесь Ксерксу, который, без сомнения, считает всех спартанцев доблестными мужами, царь царей поставит каждого из спартанцев властителем города или области в Элладе.

Сперхий ответил:

   — Твой совет, Гидарн, по-моему, не со всех сторон хорошо обдуман. Ведь ты даёшь его нам, имея опыт лишь в одном; в другом у тебя его нет. Тебе прекрасно известно, что значит быть рабом, склоняя спину перед Ксерксом, а о том, что такое свобода — сладка она или горька, — ты ничего не знаешь. Если бы тебе пришлось отведать свободы, то, пожалуй, ты дал бы нам совет сражаться за неё не только копьём, но и секирой.

Гидарн неплохо знал греческий язык, поэтому общался с послами без толмача. Ему, выросшему на мировоззрении азиатских племён, для которых царь является высшей властью и высшей справедливостью, ибо связан посредством культа зороастрийцев с божествами, охранявшими мир от злых духов, было непонятно стремление к свободе. Гидарн никак не мог взять в толк, почему эллины так цепляются за свою свободу, которая не только не сплачивает маленькие эллинские государства перед неотвратимой персидской угрозой с востока, но заставляет их постоянно враждовать друг с другом. Говоря о полной свободе, эллины тем не менее упоминают, что они слуги Закона. Это было и вовсе непонятно Гидарну, который считал, что законы пишут не боги, а люди, значит, любые законы, даже хорошие, не лишены погрешностей.

Вот почему персидские цари отказались от писаных законов, какие были некогда у вавилонских и эламских царей. Они полагали, что царский гнев вернее предостережёт судей от несправедливого приговора, нежели мёртвая буква Закона. К тому же законы можно изменять в угоду тому или иному обстоятельству либо целой группе людей, а божественная Справедливость, которой стараются следовать персидские цари, неизменна. Справедливость либо есть, либо её нет.

Так и расстались Сперхий и Гидарн, не понятые друг другом. Расстались, чтобы спустя три года встретиться вновь уже при совершенно иных обстоятельствах.

Головы Бел-Шиманни и Ламасум доставили в Сузы в особом каменном ящике со льдом. Артобазан постарался, желая сделать приятное своему царственному брату.

Ксеркс долго разглядывал мертвенно-бледные лица Ламасум и Бел-Шиманни. Две отрубленные головы лежали на подносах, которые держали два евнуха.

При этом присутствовали Артобазан и Ариомард, ожидавшие царских милостей за усмирение Вавилона. Тут же находились Атосса, мать царя, Артабан, его дядя, и Артавазд, начальник телохранителей.

   — Как они умерли? — после продолжительной паузы спросил Ксеркс, не поворачиваясь к братьям.

Вперёд выступил Артобазан.

   — Владыка, когда Вавилон был взят нашими непобедимыми войсками, то Бел-Шиманни бросился на меч, не желая сдаваться в плен. Ламасум выпила яд, поняв, что спастись ей не удастся. Вместе с Ламасум покончили с собой её сестра, мать и отец. А оба брата пали в сражении.

Опять водворялось долгое томительное молчание, которое нарушил Ксеркс, глухо промолвив:

   — Достойная смерть.

Было непонятно, кого имеет в виду царь, Ламасум или Бел-Шиманни?

Артобазан и Ариомард незаметно переглянулись. Они видели, что Ксеркс скорее опечален, чем обрадован таким подарком. И уже не знали, чего им ожидать. Особенно беспокоился в глубине души Артобазан, усмирявший восставших с крайней жестокостью. Ариомард, знавший, что Вавилон всегда был дорог Ксерксу, наоборот, старался не зверствовать. И не прогадал.

Ксеркс одарил Артобазана богатыми подарками и повелел ему немедленно удалиться в Персеполь, где тот и жил до того, как на него пало подозрение в покушении на жизнь царя. Когда Артобазан и его приближенные удалились из зала, Ксеркс наградил Ариомарда ещё более щедро и назначил сатрапом Вавилонии вместо погибшего Сисамна.

Это не понравилось Артавазду, который втайне надеялся, что Ксеркс поставит сатрапом Вавилона его родного брата, состоявшего в свите царя. Заметив торжествующую ухмылку Артабана, Артобазан мигом догадался, что тут не обошлось без его козней. Со смертью Ламасум Артобазан мог больше не опасаться интриг Артавазда и Реомифра. Более того, он, по всей видимости, собирался отплатить той же монетой.

Ксеркс распорядился похоронить тела погибших вавилонян, и в первую очередь тела Ламасум и Бел-Шиманни, со всеми полагающимися обрядами. Распоряжение предназначалось для Ариомарда, которому предстояло заняться восстановлением бывшей мятежной сатрапии.

Мудрая Атосса похвалила сына за великодушие и доброту, когда вдобавок к сказанному Ксеркс повелел освободить всех пленных с прощением их вины за недавний мятеж.

Ксеркс действительно дорожил Вавилоном. Выказывая милость, царь надеялся, что его снисхождение в будущем удержит вавилонян от новых восстаний.

«Царство укрепляют не войска и крепости, а милость к побеждённым», — любил говорить Дарий. Ксеркс по привычке следовал советам отца.

Часть вторая

ЗОЛОТО КСЕРКСА

В Лакедемоне по закону родственники умершего могли носить траур лишь в течение десяти дней. Кто не снимал траурных одежд дольше этого срока, должен был платить штраф государству в размере одной драхмы[125] за каждый день траура сверх установленных законом скорбных дней.

Дафна облеклась в траур на другой же день после отплытия Сперхия и Булиса в Азию.