Спартанский лев - Виктор Поротников

Иненни ещё долго перечисляла с ожесточённым недовольством деяния Дария и его сына Ксеркса, делая акцент на то, что будь среди подданных персидских царей лишь дикие племена вроде кадусиев и саков, не было бы ныне и блестящего величия царей-ахеменидов, воплощённого в городах, дворцах, статуях и победных наскальных надписях.

Затем вдруг Иненни заглянула сестре в глаза и тихо спросила:

   — Признайся, ты смогла бы отравить Ксеркса?

   — Ради спасения своей жизни, наверное, смогла бы, — удивлённо произнесла Ламасум.

   — Ты... любишь Ксеркса? — ещё тише спросила Иненни.

   — Не знаю. — Ламасум пожала плечами. — Скорее всего, нет.

   — Ксеркс унижал тебя? Бил?

   — Бить — не бил, но унижал.

   — Ты не боишься, что в один момент Ксеркс вдруг охладеет к тебе и подарит тебя кому-нибудь из своих вельмож?

   — Всё может быть, — вздохнула Ламасум. — Я и сама могу умереть от яда или петли, не выходя из царского дворца.

   — Как это ужасно — находиться в чьей-то полной власти! — воскликнула Иненни. — Вот и наша страна пребывает под владычеством персов уже много лет и страдает от этого.

Ламасум показалось, что сестра чего-то не договаривает. Вернее, хочет что-то сказать, но не решается.

   — В твоих речах злой ветер, сестра, — с беспокойством промолвила Ламасум. — Я чувствую, ты говоришь со мной чужими устами. Чьими?

   — Я говорю с тобой устами нашего отца и наших братьев, — ответила Иненни. — Они и многие знатные люди Вавилона задумали убить Ксеркса и избавить нашу страну от персидского господства. Готова ли ты помочь этим смелым людям, сестра?

   — Помочь?.. — Ламасум была изумлена и растеряна. — Но что я могу?

   — Я дам тебе яду, — твёрдо и непреклонно произнесла Иненни. — Ты должна при случае отравить Ксеркса. Это и станет сигналом к восстанию в Вавилоне.

Ламасум почувствовала, как у неё в груди разлился холод, а ладоням, наоборот, стало жарко. Взгляд сестры пугал, но ещё больше пугали слова. Мыслимое ли это дело — убить Ксеркса!

   — Если хочешь знать, сестра, наш отец именно с этой целью отдал тебя в наложницы Ксерксу, — сказала Иненни таинственным голосом. — Заговор в Вавилоне зреет уже давно. Наш отец присоединился к заговорщикам ещё при жизни царя Дария. При Дарии силы заговорщиков были ещё слишком малы, зато теперь всё готово к восстанию. Нужно только убить Ксеркса. Затем начнётся грызня его братьев за трон, наступит смута в державе Ахеменидов, и персам будет явно не до Вавилона. Видишь, сестра, как много от тебя зависит.

От услышанного Ламасум и вовсе стало нехорошо. По сути дела, ей отводилась чуть ли не решающая роль в заговоре.

   — Как я тебе завидую! — сказала Иненни.

Взгляд её говорил, что она не лжёт.

   — Нашла чему завидовать, — проворчала Ламасум растерянно. — Я вся дрожу от страха.

   — Глупая! — Иненни вскочила со скамьи, её миловидное лицо озарилось пламенной решимостью. — Надо переступить через страх, через жалость, через нерешительность, чтобы насладиться смертью деспота, поработившего нашу страну. Надо разбудить в себе смелость, чтобы быть достойной своего отца и братьев, которые, рискуя жизнью, на протяжении нескольких лет вовлекали в заговор всё новых людей. Они затеяли великое дело, сестра! Не только весь народ Вавилонии возликует, даже прах древних царей возрадуется, если мы победим. Вот! — Иненни сняла с безымянного пальца левой руки золотой перстень с изумрудом. — Под камнем находится капля сильнейшего яда. Изумруд легко вынимается и вставляется обратно.

   — Ну! Бери же. — Иненни, видя колебания Ламасум, с угрозой добавила: — Если не возьмёшь, ты мне больше не сестра!

И Ламасум взяла перстень.

С этого дня начались душевные мучения. Перстень с изумрудом жёг руку. Ламасум казалось, что этот перстень всем бросается в глаза, что если Ксеркс увидит его, то непременно заинтересуется, откуда он взялся. О приходе во дворец Иненни Ламасум должна была молчать. С другой стороны, подарки она получала только от царя, чтобы не угодить в неловкую ситуацию, Ламасум сняла перстень с руки, спрятав его под платьем. Она прикрепила злосчастный подарок сестры тонкой бечёвкой под коленом правой ноги.

Ламасум понимала, что коль она взяла перстень, значит, должна придумывать способ, чтобы приготовить для Ксеркса смертельное зелье. Поскольку в Ламасум не было и в помине того высокого порыва, той жертвенности, какой была объята её сестра, поэтому все душевные силы уходили на борьбу с самой собой. Подвести отца и братьев, а также прочих заговорщиков Ламасум не хотела. В то же время она не находила в себе сил стать убийцей Ксеркса, от которого всё-таки видела больше добра, чем зла.

Так проходили дни, мучительные и тревожные.

Неизвестно, в какой тупик завели бы Ламасум душевные страдания, если бы не случай.

Как-то раз Ксеркс завтракал в дворцовом парке под сенью деревьев в окружении прислуживающих евнухов и рабынь. Вместе с царём за столом находилась Ламасум. После ночи, проведённой с любимой наложницей, он пребывал в приподнятом настроении. Ламасум же, наоборот, выглядела подавленной. Во-первых, она не выспалась. Во-вторых, она так и не смогла подсыпать яд в питье Ксерксу, хотя у неё была такая возможность. Более того, Ламасум стало ясно, что ей не по силам такой поступок.

В разгар утренней трапезы перед царём предстал дворецкий Бел-Шиманни.

Ксеркс пожелал, чтобы Бел-Шиманни сделал устный отчёт о денежных затратах на строительство и отделку дворца. Дворецкий накануне уже предоставил письменный отчёт о потраченной денежной сумме главному царскому казначею. Казначей, ознакомившись с отчётом, обвинял Бел-Шиманни в излишней растрате царских денег. Поэтому Ксеркс, благоволивший к Бел-Шиманни, пожелал за завтраком самолично выслушать объяснения дворецкого.

Ламасум и прежде видела Бел-Шиманни, но только издали. Дворецкий сразу ей чем-то приглянулся. Теперь появилась возможность разглядеть Бел-Шиманни как следует.

Это был мужчина лет сорока пяти, среднего роста, мускулистого телосложения, державшийся со спокойным достоинством. Его слегка вытянутое горбоносое лицо с тёмно-карими глазами и завитой чёрной бородой показалось Ламасум идеалом мужской красоты.

Вот почему она беззастенчиво пожирала дворецкого глазами на протяжении всей его беседы с царём, и даже кокетливо улыбнулась Бел-Шиманни, когда тот удостоился милости разделить с Ксерксом трапезу.

Мужчины вели разговор то о ремонте старого дворца Навуходоносора, то о дамбах, разрушенных последним разливом Евфрата, то о царских землях близ Вавилона, отданных в аренду богатым земледельцам. Одним из этих арендаторов, оказывается, был и Бел-Шиманни.

После завтрака Ксеркс пожелал ещё раз уединиться с Ламасум в опочивальне.

Когда Ламасум оказалась с царём наедине, случилось то, чего она никак не ожидала и что потрясло её до глубины души. Ксеркс стал оскорблять её грязными словами, называя потаскухой, блудливой ослицей и прочими унизительными прозвищами. При этом царь таскал Ламасум за волосы, бил её по щекам, порвал на ней платье. До такой степени Ксеркса взбесила одна-единственная улыбка, подаренная наложницей дворецкому. В довершение всего Ксеркс велел запереть рыдающую Ламасум в тёмном холодном подвале, где обычно держали провинившихся рабов.

В подвале Ламасум просидела до позднего вечера. Пребывая в заточении, она вдруг обрела решимость отомстить за своё унижение. Все добрые чувства, какие питала к царю Ламасум, после побоев сменились лютой ненавистью и жаждой мести. Даже забота Ксеркса о любимой наложнице, приславшего к ней врача и массажиста, не охладили в сердце Ламасум ненависти.

Прошло не меньше десяти дней, прежде чем Ламасум оправилась от побоев. За это время Ксеркс несколько раз навещал её, всякий раз ожидая униженного раболепства, слезливой покорности и мольб о прощении. Поскольку Ламасум читала по глазам Ксеркса все его желания, поэтому она искусно изображала глубокое раскаяние, валяясь в ногах у царя и целуя край его длинного кандия. Ксеркс и не догадывался о том, какую месть готовит ему любимая наложница.

Наконец, наступил тот момент, когда прощённая Ламасум опять оказалась в царской опочивальне. Как обычно, евнухи привели её туда ещё до появления царя, который совершал омовение перед вечерней молитвой. Евнухи застелили постель, зажгли масляные светильники, принесли воду в серебряном сосуде на случай, если царя ночью станет мучить жажда. Ксеркс по ночам не пил вина. Рядом с сосудом с водой была поставлена большая глиняная тарелка с фруктами. Затем евнухи удалились, оставив Ламасум одну.

Не колеблясь ни мгновения, Ламасум бросила смертельное зелье на дно чаши, из которой обычно пил Ксеркс. Потом Ламасум улеглась на ложе, стараясь унять учащённое сердцебиение. Она не знала, что станет делать, если вдруг Ксеркс посреди ночи умрёт. Скорее всего подозрение в отравлении Ксеркса падёт именно на неё и жизнь её на другой же день прервётся в жутких мучениях. Однако Ламасум это мало волновало, так ей хотелось увидеть у своих ног издыхающего царя.