Четыре года в Сибири - Теодор Крёгер

Как только мы добрались до гостиницы, как меня позвали к телефону. Я безотлагательно должен прибыть на допрос.

Я вхожу во вместительный зал судебного заседания, за мной, как две тени, оба вооруженных конвоира. Их просят выйти из зала. Зачитывается протокол уже состоявшихся заседаний, начинается мой допрос. Глаза прокурора и заместителей градоначальника с любопытством, интересом и строгостью поворачиваются ко мне. Военный трибунал приводит меня к присяге. Однако выясняется, что я, как немец во вражеской стране, по военным законам нахожусь по своему статусу вне каких-либо прав и уставов. Потому моя клятва недействительна. Воцарилось всеобщее смущение.

Я должен предъявить роковую расписку на 25 рублей. и подтверждение карточного долга в размере 196 рублей. Они передаются из рук в руки и снова возвращаются к прокурору.

- Почему вы дали Игнатьеву деньги? – спрашивает он коротко и резко.

- Потому что он попросил об этом. Ему нигде больше не давали кредит, на него должны были подать в суд за его долги, и он не видел никакого другого выхода.

- Обещал ли он вам за это поблажки?

- Да, он обещал никогда больше не устраивать обыск в моей квартире, он клялся мне в этом и обещал, что всегда будет к моим услугам.

- Были ли у вас вследствие этого какие-нибудь преимущества?

- Нет, наоборот, Игнатьев после этого снова обшарил мою квартиру, да, он даже вскоре после этого пытался меня застрелить, чтобы избавиться от меня и тем самым, пожалуй, всего обличающего его.

- Есть ли у вас свидетели этой попытки покушения?

- Да. А вот тут есть от зацепившей пули. Все склоняются над моей рукой.

Вызывают Лопатина, приводят к присяге и опрашивают о деле, причем прокурор определенно обращает его внимание на значение данной клятвы.

- Расписывались ли вы за сто рублей, которые были приложены к делу заключенного Крёгера? Когда и где это было?

- При принятии заключенного и его дела, которые конвой вручил мне в закрытой сумке на железнодорожной станции Ивдель. Я, правда, не видел эти сто рублей, но видел обыкновенный запечатанный конверт, на котором было точно указано его содержимое. Я не был уполномочен открывать официально запечатанное дело.

- Есть ли у вас свидетели этого?

- Солдат Кузьмичев присутствовал там.

Палец прокурора скользит по строкам и останавливается, пожалуй, на указанном там имени, затем задает следующий вопрос: – Вы при этом не заметили ничего необычного, может быть, какую-то незначительную мелочь?

- Нет. Ни конверт, ни печать не были повреждены. На них был штемпель «Шлиссельбургская крепость», и если бы замок был поврежден, то я согласно инструкции тут же сообщил бы об этом. Я заметил лишь необычно большую сумму. Заключенным к их делам прилагается, самое большее, десять рублей. Эта сумма исходит в большинстве случаев от их родственников, или это плата за выполненную работу.

- Знаете ли вы о назначении этих денег?

- Да, господин прокурор. В случае освобождения заключенный может располагать ими, чтобы отправить весточку о себе и воспользоваться ими для оплаты за жилье, ночлег и пропитание.

- Однако, Игнатьев утверждает, что не видел как раз этот конверт с деньгами, даже если он и расписался за его получение. Подозрение падает на вас...

- Совершенно исключено, господин прокурор! – отвечает усердный Лопатин, немного громче. – Игнатьев проверял каждое отдельное дело в моем присутствии и нашел содержимое сумки правильным. Но в тот день я должен был доставить только заключенного Крёгера и его сопроводительные документы!

- Есть ли у вас какие-нибудь долги?

- Нет! – отвечает Лопатин возмущенно.

Его отпускают, вызывают Кузьмичева, который говорит то же самое под присягой.

- Видел ли ты, – обращается прокурор к нему, – как унтер-офицер Лопатин брал себе ключ от портфеля?

- Да, ваше высокоблагородие!

- Открывал ли кто-то из вас эту сумку по дороге?

- Никто. Унтер-офицер Лопатин привязал ключ к веревке его креста, а потом спрятал и то и другое под рубашкой. Так он вошел и в здание полицейского управления. Солдату приходится точно описать конверт с деньгами и, наконец, он заявляет: – Печать с царским орлом тоже была цела. На этот конверт у нас обращают особое внимание. И наш господин капитан тоже снова и снова напоминает нам об этом и обращает внимание на самые тяжелые наказания, если...

- Ты можешь идти, но подожди снаружи.

Солдат выпрямляется и облегчено вздыхает.

- Хорошо! – обращается прокурор снова ко мне. – Вы должны оставаться в Омске так долго, пока мы вас не отпустим.

- Слушаюсь!

- Вы должны хранить молчание о причине вашего допроса.

- Я считаю это само собой разумеющимся!

Я выхожу из зала. Снаружи стоят мои оба часовых, вокруг них толпа любопытных. Теперь они глазеют на меня. Меня ведут в гостиницу.

- Мы должны остаться здесь на несколько дней, Фаиме. Военный суд еще не отпускает меня, вероятно, меня вызовут для показаний еще раз. Тебе не нужно бояться за меня.

- Это правда, Петр...? Мне не нужно за тебя бояться?

-Нет, нисколечко, дитя мое.

Мы едва успели покончить с обедом в нашем номере, как часовой открыл дверь, и вошел хорошо одетый господин среднего возраста, уже несколько располневший.

- Меня зовут Попов, господин доктор Крёгер. Я очень хорошо знаю господина вашего отца, с которым я уладил одно большое дело. Я – директор Государственных шахт Омска. Мое почтение.

- Я с радостью слышу, что вы в это время неприязни и озлобленности помните еще о немце, господин Попов. С этими словами я подаю мужчине руку. – Это моя жена, – представляю я Фаиме.

- О, совершенно очаровательная и экзотическая дама, господин Крёгер.

Вдруг мужчина подыскивает слова. – Впрочем... я прибыл к вам, чтобы составить вам, если вы это мне позволите... небольшое общество... Прокурор, который допрашивал вас, – мой личный друг. Я слышал от него, что вам придется на несколько дней остаться в Омске. Хоть мы живем здесь не так, как в Петербурге, но у нас есть все же несколько очень скромных возможностей для развлечения. Не хотите ли вы провести время за этим? Я охотно пригласил бы Вас, вы должны быть моим гостем, как я часто был вашим в Петербурге.

- Это очень любезно, господин Попов. Времена изменились, к сожалению, и в вашем великодушном жесте вы забываете, что у меня теперь нет никакой хорошей репутации в вашей стране. Вы занимаете столь важную и заметную должность во время войны, что такая любезность могла бы только навредить вам. Я был бы очень огорчен этим.

- Я уже подумал об этом, но пусть это будет моей заботой. Я хотел бы только знать, отвергаете ли вы мое предложение, господин Крёгер?