Четыре года в Сибири - Теодор Крёгер

Только один человек при этом ничего больше не делал, не проронил ни капли пота: Иван Иванович. Этот великан монополизировал мое предложение переложить всю работу на плечи своих подчиненных, прямо-таки во всех областях. Строгий глаз полиции наблюдал за работой – самому Ивану вовсе не приходилось работать больше. В этом он был очень талантлив, мой дорогой толстый друг! Теперь его обычно столь добродушные глаза становились лукавыми и хитрыми, однако, официально – полными «наибольшей строгости»!

За это время начальника канцелярии Игнатьева осудили в Омске. Он был приговорен к тюремному заключению и тяжелой работе в забайкальских шахтах. Его преемник был жемчужиной усердия, порядочности и скромности. Городок Никитино вздохнул облегченно, так как тяжелая работа в шахтах была смертным приговором.

Часто Иван Иванович со своей женой трапезничал у меня. Оба охотно ели хорошо и много. Батареи бутылок, во всех величинах и вариациях, из никогда не иссякающего источника братьев Исламкуловых, всегда любезно улыбались у меня дородному мужчине. Напрасно его маленькая, полная женщина просила его идти с нею домой, он оставался верным мне и «батареям».

- Солдат любит свою батарею больше, чем собственную жену, – говорил тогда хитро он, и при этом оставался, и пусть даже погибнет весь мир.

Нередко бывало так, что мой друг Иван уже в полдень действительно был уставшим, «ничего не выпив», как он часто утверждал, хотя от него несло, «непонятно почему», алкоголем. Тогда для него наступало самое прекрасное мгновение. В комнате, в которой я в большинстве случаев принимал своих гостей, и которую я особенно тщательно исследовал на предмет паразитов – это была не тайна – он погружался в полуденную дрему. Он нигде не мог бы так же хорошо выспаться, как у меня, как он говорил, когда снова просыпался после нескольких часов.

Нередко он на следующий день походил ко мне со словами: – Скажи-ка, мой дорогой, я снова нашел в рукаве моего мундира ассигнацию!

- Ах, чего только не бывает, Иван.

- Позволь мне задать менее скромный и нерешительный, чем любопытный вопрос: эти деньги, к примеру, не от тебя ли?

- Нет, совершенно исключено!

- Тогда, однако, от того, кто оплатил мой счет за продукты у Исламкуловых, да? Ты хочешь заставить меня поверить в привидения, чудеса и сверхъестественное? Нет, нет, со мной такого не получится, я же, мой дорогой, не дохожу до бреда, даже если сердце и доставляет мне большие хлопоты.

- Я ничего не знаю, Иван, я этого не делал.

- Ты великолепный парень, Крёгер, ты не делал этого? И ты говоришь это с таким честным выражением лица? И Иван грозил мне пальцем, толстым как сосиска. – Но, странно, что у меня дома или в другом месте, где я тоже вешаю свой мундир, деньги никогда не попадают в рукав, а только тогда, когда я был у тебя. Смотри, смотри, ты уже смеешься, значит, я прав! И через некоторое время он лукаво подмигивает: – Если честно, Федя, знаешь, между нами, я вовсе не сержусь на тебя из-за этого. У тебя ведь всего достаточно, больше чем достаточно.

- Тогда все в порядке, дорогой мой Иван!

Если Иван Иванович задерживался у меня, никто не мог помешать ему. Если прибегал полицейский с каким-либо сообщением, то он нежно на него рычал. Одной рукой он грозил ему бутылкой, а другой бросал наполовину выкуренную сигарету в незваного гостя.

- Сейчас у меня нет времени, разве ты не видишь? Уходи! Никогда не нужно мешать человеку, когда он пьет, это не идет ему на пользу. Твое донесение может подождать, я сейчас приду!

Сначала жена полицейского капитана серьезно злилась на меня, так как ее муж приходил домой только в моем сопровождении и в прошлое время, к сожалению, нередко в довольно неподобающем виде. Я заботился о том, чтобы это происходило, по возможности ночью, чтобы всемогущий не утратил своего ореола у населения. Так как для меня дружба этого мужчины была исключительно важна, я должен был радовать также его жену мелочами всякого рода. Я дарил ей самые сладкие как сахар романы, которые она читала снова и снова с никогда не кончающимся воодушевлением, особенно, если в них двусмысленными словами изображались эротические моменты. Я дарил ей духи и сладости, потом у братьев Исламкуловых была особенно подходящая для нее ткань, которую никто, пожалуй, кроме нее не мог бы носить в Никитино; теперь она была полностью в восторге от меня, и у маленькой женщины всегда возникало пикантное ощущение, когда мы только вдвоем были в квартире или когда я провожал вечером ее домой. Она тогда сентиментальным голосом утверждала, что у меня было поразительное сходство то с одним, то с другим героем романа. Так мы тоже снова стали действительно хорошими друзьями, но обещание, которое она когда-то дала мне, и его выполнение я снова и снова умело отодвигал.

Еще одного человека я причислял к моим друзьям, генерала, который в дни своей старости впал в немилость, Иллариона Николаевича Протопопова, коменданта лагеря военнопленных. Он происходил из действительно хорошего общества, но он ничего больше не хотел знать о мире. Идеалом его было «умереть как седой солдат на ответственном посту в дикой местности и быть погребенным незаметно и без шума», и тогда «только простой крест» должен был украсить его могилу.

Солнце горело много дней. На небе ни облачка, жара невыносима. Днем Никитино как вымирает, так как все убегает от тропически горячего солнечного жара. Вода теплая, нигде не найти прохалды. Ночью невозможно спать, так как подушки горячие, любое движение снова вызывает потоотделение по всему телу. Ночью температура опускается едва ли на десять градусов. Люди и животные стали апатичными, каждое движение требует усилия воли.

Все готовятся к отражению возможного лесного пожара, так как это самая большая опасность в сибирской тайге.

Если горячий ветер дует над землей, он поднимает чудовищные массы уличной пыли, глаза почти ничего не видят, все предметы покрыты толстым слоем пыли. К жаре добавляются еще постоянные мучения из-за комаров и мух. Если вы ищете прохлады в близком лесу, на вас мгновенно нападают мириады крохотных животных, которые заползают в глаза, нос, уши, повсюду. Даже купание в реке больше не приносит облегчения. Несколько человек умерли от теплового удара.

Стрелка барометра опускается чудовищно быстро.

К вечеру на горизонте черная гряда облаков стоит, гром гремит, молнии сверкают. Несколько часов спустя нам кажется, что наступил конец света. Абсолютно темно, в беспрерывной последовательности, со всех сторон сверкают молнии, беспрерывный гром нас почти оглушает. Облака уличной пыли летают по воздуху, она барабанит по стеклам, как будто град. Иногда поднятые ветром камни настолько велики, что разбивают стекла. Тогда все от сквозняка в комнате летает кувырком, как будто при землетрясении.