Четыре года в Сибири - Теодор Крёгер

- Барин, я не предал ни вас, ни вашу красивую, добрую жену, даже если бы Попов мог распять меня.

- Почему все же, Лопатин?

- Попов расспрашивал меня, что вы делаете в Никитино, чем занимаетесь и как вы себя ведете. Потом он хотел знать, получил ли я уже ваши деньги. Я точно знаю, чего он хотел.

- И что ты сказал ему?

- Я сказал ему, что вы сидите все время дома с женой, только идете за покупками, всегда печальны, и тогда я сказал ему самое главное: вы настолько жадны, что вы едва ли покупаете себе что-то из еды, все должна оплачивать ваша жена. Я говорил это ему, и подвыпивший Кузьмичев повторял мои слова как попугай: «Немец жадный. Всегда он жадный, даже когда спит, потому что он даже не храпит из-за скупости. Я часто стоял на посту перед его окном». В конце концов, я сказал господину Попову, что я сразу сообщил бы, если бы вы дали мне деньги, это была бы взятка, а меня нельзя подкупить, только для добрых слов я доступен.

- Я не забуду это, Лопатин.

- Но, барин, вы всегда были добры ко мне. Пусть вы и немец, но тут ничего не поделаешь, это ошибка ваших родителей, не ваша. Но, все же, вы человек как все другие. Вы хороший человек. Неужели вы думаете, например, что мои люди дадут мне просто так, даром, что-то поесть, как делаете вы и ваша жена? И я ведь ничего не делал для вас, я должен только охранять вас, лишить вас еще некоторой свободы. Мне это постепенно становится неудобным.

Он неловко протянул мне свою правую руку, мои руки охватили его сильную руку, которая просто лежала в моей, без пожатия, как была подана. Только когда Фаиме похлопала его по руке, его глаз стал сначала хмурым, но потом засверкал неописуемым блеском. Внезапно он схватил ее руки, держал их осторожно между своими и шептал:

- Вы, вы, барыня [госпожа], добры как наш Бог. Я видел это, когда вы заботились о барине... как вам было тогда больно. Вы преграждали мне дорогу, однако, я должен был видеть барина, так как под присягой я должен был докладывать обо всем начальству. Вы стояли передо мной и просили меня... Я только единственный раз посмотрел вам в глаза, и это было мне... Ах, что я там говорю?... Ладно. Во всяком случае, я каждый день клятвенно докладывал начальству, что я якобы сам видел барина. Он опустил голову и стоял передо мной, погрузившись в мысли.

- Почему у нас русских нет никого, кто любил бы нас? Разве мы не люди, бедные, темные люди? Почему нам дают только шипы? Ни одного приветливого слова? Это... тяжело... эхма!

- Ивдель! Конечная станция! – Фаиме бросается мне на шею, целует меня, пока мы оба совсем не запыхались.

Все пакеты лежат на платформе, и мы нерешительно стоим рядом с ними. Нерешительными кажутся и стоящие вокруг нас. Как нам упаковать все это в старый тарантас? Лошадь со второй телегой нельзя достать и за деньги, как раз сегодня.

- Барин, – замечает с важным выражением лица Лопатин, – мой двоюродный брат и я загрузим не поместившиеся пакеты на наших лошадей. Здесь мы – господа!

- Договорились! – говорю я весело.

Маленькие лошадки снова бегут рысью, час за часом. Издалека вечером второго дня приветствует нас деревня Закоулок. Сегодня хозяин встречает нас с большим доверием, громко смеется, и солнце тоже дружелюбно улыбается нам.

К вечеру следующего дня кресты церквей Никитино светятся в лучах заходящего солнца. Издали сюда доносится церковный звон. Неудержимая радость возникает в наших сердцах.

Полностью загруженный тарантас останавливается перед домом, Наташа и Ольга выходят, сияя улыбками. Снова меня окружают ставшие привычными помещения. Стол накрыт, цветы стоят на нем. Фаиме хлопочет, время от времени роняя влюбленное, доброе слово, поддразнивание, озорной взгляд.

Наконец, мы сидим за столом. Еда вкусна, и мы наслаждаемся ею как здоровые, молодые люди. Сбоку стоят Наташа и Ольга, в руках они держат привезенные подарки, и их лица соперничают в сиянии с ослепительно белыми фартуками на их крестьянских, полных фигурах.

Наконец, мы снова дома!

Побег?

Реальность далеко превзошла мои пророчества о воздействии новой школы на городок Никитино.

Со всех сторон устремились сюда родители, приводившие своих детей в школу. Так как расстояния были в большинстве случаев очень велики, дети должны были остаться жить в городке. Так возникла новая область деятельности – сдача комнат внаем. Для учителей уже были построены новые дома, их семьи постепенно переезжали. В различных домах увеличивали число комнат, но места снова и снова не хватало.

Газеты в дикой местности появлялись очень редко, но с быстротой молнии пронесся слух, что в Никитино можно заработать деньги ремесленникам, купцам и всем прочим, кто прежде, как правило, вел вялую и однообразную жизнь. Отовсюду они прибывали теперь, с женами, детям, лошадьми, скотом, каждый хотел разбогатеть в один миг. Прибыло также и много нищих.

Обычно мирно дремлющий городок не был готов к такому наплыву. Каждый приехавший должен был временно располагаться почти под открытым небом, ибо каждый амбар, каждая конюшня были использованы для ночлега, и так как многие очень хорошо могли обращаться с топором и пилой, то началось большое строительство. Леса было достаточно, он был близко, Господь Бог уже позаботился об этом, деревья нужно было лишь спилить и соединить, построив маленькие избы.

Машины, которые когда-то с большим усердием способствовали строительству гимназии, снова были доставлены, и снова они неутомимо днем и ночью вгрызались в лес. Землю не экономили, каждый ставил себе домик там, где ему нравилось. Вросшие в землю развалюхи на окраине городка были уже давно снесены, их жители прилежно трудились на чужих новостройках, зарабатывали деньги и ставили где-то уже свои собственные новые избы.

Новые жильцы давали всем работу и хлеб, одна рука поддерживала другую, и так они давали друг другу заработок.

Маленький почтамт также больше не был готов к длительному наплыву людей, он вырос. У муниципалитета возникло множество забот, ему пришлось прекратить «медвежью спячку», и его работники тоже, проснувшись, терли себе глаза. Настроение было всюду превосходным, и если бы все продолжилось таким образом... да, то Никитино через какое-то количество лет должно было бы стать больше Омска со смешным населением в 160 000 жителей!

Только один человек при этом ничего больше не делал, не проронил ни капли пота: Иван Иванович. Этот великан монополизировал мое предложение переложить всю работу на плечи своих подчиненных, прямо-таки во всех областях. Строгий глаз полиции наблюдал за работой – самому Ивану вовсе не приходилось работать больше. В этом он был очень талантлив, мой дорогой толстый друг! Теперь его обычно столь добродушные глаза становились лукавыми и хитрыми, однако, официально – полными «наибольшей строгости»!