Сценарий собственных ошибок - Олег Рой

Инна, конечно, сначала мялась, бормотала что-то про какие-то дела, но Марина всегда умела выпросить то, что ей было нужно. Ах, еще и Алина дома? Ну и отлично. Бери дочь – и ко мне. Ну и что, что машина барахлит? Такси вызови. А еще лучше – пусть вас привезет Володя, я так давно его не видела, соскучилась… Ну все, значит, договорились, жду.

Тот факт, что безотказный Володя жил не под боком, на Рублевке, как они с Инной, а в Москве, на Дорогомиловской, Марину не слишком смущал. Как и то, что у него, свободного мужчины, могли быть свои планы. Она позвонила другу покойного мужа и дала четкие инструкции: тотчас смотаться за Гаренковыми и доставить их к ней домой. Володя, как и следовало ожидать, безропотно согласился и сразу отправился разогревать свою «железную лошадку».

Володя за рулем, уверенно и с удовольствием ведет машину. Алина рядом с ним, на заднем сиденье Инна.

– Осторожнее! – волнуется Инна. – На дорогах гололедица…

– Ну что ты, мам, прямо как прогноз погоды! – смеется Алина. – Дядя Володя – классный водитель, ему любая гололедица хоть бы хны. Правда, дядь Володь?

Володя кивает, но улыбка его сдержанна. Сосредоточенным взглядом он смотрит в лобовое стекло и крепко держит руль. Эти загородные трассы – опасная штука: никогда не знаешь, чего от них ожидать… Тем более сейчас, в такую погоду, когда днем светит солнце, а как стемнеет, все, что оно успело растопить, превращается в настоящий каток…

Впрочем, ему и гололед не страшен. За рулем Володя, как и в архитектуре, – царь и бог. Нигде ему не бывает так спокойно и уютно. Порой он спрашивает себя, была ли в его жизни женщина, с которой ему было так же спокойно и уютно – и не находит ответа. Пожалуй, нет. Ни одна из трех жен не давала ему полной надежности и уверенности – и ни одна, заметьте, не разделяла его увлечение автомобильными путешествиями. Казалось бы, авангардная нестандартная Жанна способна была сделать усилие и проникнуться его увлечением? Но – нет. Значит, не захотела. А если так, нечего и жалеть о несостоявшейся семейной жизни! Надо просто принять как данность, что он – всесветный бродяга, судьба которого в том, чтобы проектировать дома, в которых он никогда не будет жить. Почему? Не из-за того, что не в силах платить за квартиру. Просто потому, что оседлость убивает в нем что-то важное, тот бродяжий вольный дух степных кочевников, который благодаря какой-то причуде генетики проснулся в нем.

Ему нравится бесцельно ехать вперед, открывая для себя новые города, новые лица, новые памятники и природу. Но не менее – мчаться вперед, имея перед собой ясную цель. А если эта цель – выполнить просьбу женщины, тогда еще лучше. В такие минуты Володя мысленно надевает на себя рыцарские доспехи. Главное для рыцаря – чтобы конь не подвел!

А конь у него – надежный. Точнее, даже не разберешь, что такое для него машина – конь или броня. «Или-или» здесь нет: и то и другое сразу. Конь – потому, что несет вперед. Броня – потому, что защищает от снега и дождя, от перепадов температуры, от всего заоконного мира унылой России. Потому что в этом его черепашьем панцире его не достанут никакие неприя…

Мир заскрежетал, взвился на дыбы. Пространство накренилось, заполнилось болью, которая жгучим наждаком скребнула по лицу, рукам, сердцу… Почему-то сердце оказалось в этом вихре страдания менее чувствительным, чем кожа… «Вот так, с поверхности кожи, уходит из меня жизнь», – понял Володя и рванулся вслед потоку, который он начинал видеть: серебристое сияние, металлический вихрь нездешних пчел. На миг все стало так прекрасно и так болезненно, и до стискивающей жути не захотелось отпускать этих насекомых, которые, оказывается, роились в нем, плодились в нем, создавали свои соты… А чем он их заполнил? Каким медом? Что в нем было такого, чем он поделился бы с другими?

«Я строил дома для людей!» – вскрикнул Володя, но пчелы улетали, улетали прочь, расправляя блестящие алюминиевые крылышки, пчел невозможно было приманить тем, что составляло для него приятную игру, средство самоутверждения, возможность возвыситься над собратьями по ремеслу. Что-то другое нужно было этим прихотливым насекомым, и Володя, чувствуя, как все глубже врезается в него железо, совсем недавно бывшее любимой машиной, искал и искал… «Любовь! Любовь!» – найдя единственно верное решение, словно подсказанное сверху кем-то доброжелательным, пытался Володя вспомнить: кого же он любил? Так любил, что – до смертного часа, до отдачи правой руки, до тотальнейшего самопожертвования? «Лия, Жанна, Анжела», – подворачивались необязательные имена, превращавшиеся на лету в обугленные клочки бумаги, на которых уже и не разобрать, что написано… Неужели все, что он успел здесь на земле полюбить – неживое? Бумага, карандаши, чертежи, ластики, проекты, здания… Машина, будь она проклята… Маши…

Наверное, все пчелы улетели, потому что мир вокруг не освещался больше сиянием их крылышек. Володя стоял на пустынной платформе под пасмурным небом. Вокруг царил один глухой серый цвет. Серый бетон платформы. Серые столбы. Темно-серый, чуть темнее окружающего безотрадия, лес вдали. Серое и сырое небо. Парадокс: хотя небо было сплошь затянуто тучами, откуда-то угадывалось, что дождь не пойдет. Володя, все еще снедаемый жаром на коже, дождю бы обрадовался! Но, похоже, здесь никогда не бывает осадков.

«Гризайль», – пришло Володе на ум давно забытое слово из лексикона художников. Гризайль – картина, выполненная краской одного цвета. Значит, и он?.. Значит, этот цвет свойствен и ему? Мысль останавливалась.

На горизонте – там, где сходятся рельсы – назрело быстро увеличивающееся в размерах пятно. Бесшумно двигавшийся поезд оказался тоже темно-серым, с более светлой полосой вдоль вагонов. Москва – Озерск, – значилось на полосе. Растянувшись вдоль платформы, состав остановился и распахнул дверь – прямо напротив Володи.

– Это ошибка, – сказал Володя. – У меня своя машина. Я не пользуюсь железнодорожным транспортом.

Дверь по-прежнему отверзала свое зияние. За окнами во внутренности вагона виднелись откидные полки; на них – неподвижные человеческие фигуры, похожие на манекены. «Манекены, облитые кетчупом», – почему-то именно такое сравнение пришло на ум.

– Я никогда не езжу в одном вагоне с манекенами! Я вообще никогда не езжу на поездах!

Поезд испустил глубокий вздох, доказывавший, что сейчас двери закроются. И что дальше? Он останется один на этой платформе и будет ждать… чего? Машина за ним не приедет. Значит, следующего поезда… И окажется ли тот, другой, более приемлемым, чем предыдущий?

Володя тоже вздохнул – правда, не так громко, как поезд. И ступил в вагон…

С отчаянно скачущим в горле сердцем, с холодеющими руками и ногами Игорь снова уставился на экран. Может, это ошибка? Может, что-то не так увиделось в этом фильме, который – ясно на сто процентов – не просто запись на диске? Голову обморачивала дурнота, в глазах кружились рои черных мух, как в преддверии обморока, но он не обращал на это внимания. Его тело в эти минуты существовало отдельно от него, и наплевать было Игорю, что станется с этим конгломератом костей и мяса. Он весь влился, воплотился во взгляд. Глаза снова заслезились, как во время первого просмотра, но теперь Игорь не собирался унимать слезотечение. Он не мог определить, какая боль рождает эти слезы: физическая? Или иная, худшая, переворачивающая все нутро?

Зимняя подмосковная дорога, огни светофора на перекрестке. Внезапно прямо перед машиной перебегает дорогу человек в клетчатом пиджаке и спортивных штанах с лампасами. Володя пытается избежать наезда, дергает руль в сторону. На скользкой дороге машину заносит, она врезается в идущую навстречу фуру…

Отчаянно, как рожающая женщина, голосит Инна на заднем сиденье. Треснувшие очки поранили ей лицо; рука зажата между креслом и перекосившейся дверью, неестественно вывернута. Володя и Алина молчат. Изрезанные осколками лобового стекла, зажатые в тисках сплющенного в гармошку металла, они неподвижны. Они похожи на поврежденных манекенов, облитых коричневатым, с гнилинкой, томатным соком. Они похожи… на что или на кого угодно, только не на самих себя. Но самое ужасное, что отдельные прижизненные черты еще сохраняются, еще позволяют их распознать – в этих искромсанных телах, которые перестали быть жилищем духа…

Это невозможно вытерпеть! Игорь снова схватился за мобильный.

Ну вот, наконец-то! Телефон Марины больше не занят. Может, аварию все-таки удастся предотвратить?

– Марина!

– Игорек? – защебетала в трубку Марина. – Какой ты добрый, что позвонил! Как ты узнал о моей болезни? Тебе, наверное, Инна звонила или Володя? Врачи говорят, что это скоро пройдет и осложнений быть не должно…

– Помолчи! Володя с Инной – они к тебе едут?

– Да, уже выехали, – растерянно пискнула Марина.