Величья нашего заря. Том 2. Пусть консулы будут бдительны - Василий Звягинцев

На верхнем этаже Рысь предложила войти во вторую от пересечения пугающих коридоров дверь, справа. То есть расположенное за ней помещение должно быть обращёно окнами во двор, а не на улицу.

За дверью Лютенс увидел приёмную с оборудованным по самым высшим стандартам рабочим местом секретарши (или секретаря, в зависимости от вкусов руководства). Расплодились последнее время кое-где при мужчинах-начальниках секретари-референты с внешностью персонажей порнографических открыток начала прошлого века. Ещё там было несколько массивных, тоже старого фасона, стульев для ожидающих приёма лиц и уголок с журнальным столиком, удобными креслами и большим аквариумом, возле которого, любуясь рыбками, могла бы скоротать ожидание раньше назначенного времени явившаяся VIP-персона. Сейчас здесь никого не было, ни секретарей, ни посетителей, только лениво шевелящие хвостами и плавниками макрорусы, или как их там, тычущиеся глупыми мордами в толстое стекло.

Рысь нажала на столе кнопку селектора.

– Мы здесь, Вадим Петрович, – доложила она, как будто хозяин кабинета давным-давно не наблюдал за ними, с самого въезда во двор по расставленным небось через каждый метр видеокамерам. А то и раньше.

– Здесь – так вводите, – прозвучал из динамика молодой и, пожалуй, весёлый голос. А чего грустить человеку, дела у которого идут самым великолепным образом?

– Мне – тоже? – спросила Рысь.

– Зачем? Мы тут сами. Ты просто подежурь, отдохни, на связи побудь и чего-нито перекусить сообрази, я с утра на ногах и голодный.

Это демонстративное «чего-нито» якобы должно было обозначить в говорившем связь с «малой родиной», Владимирской, скорее всего, областью, но прозвучало резким диссонансом с остальным, явно петербургским произношением и, главное, манерой говорить.

Насчёт великорусских говоров Лютенс был большой специалист, а их изучение и знание требовало гораздо больше трудов и тщательности, чем у германиста или китаеведа. Там разница в диалектах разительная, отличить баварца от пруссака или кантонца от синцзянца не сможет только с детства глухонемой, а вот костромича от тверяка и ростовчанина-на-Дону от ставропольца – тут нужно слухом Ойстраха обладать. И изучить массу трудов, начиная от сталинского «Введения в языкознание».

В не менее просторном, чем приёмная, кабинете, оформленном без всяких «хай-теков», строго в административном стиле «заката Российской империи» 1900–1913 годов, у полуоткрытой балконной двери, с которой задувал прохладный, без всякого кондиционера освежавший помещение ветерок, стоял с сигаретой в руках молодой сравнительно, едва за тридцать, мужчина, одетый в совершенно неконкретный штатский костюм так называемого «спортивного стиля».

Если не обращать внимание на некоторые специфические детали, вроде размера и покроя карманов, ширины брюк, качества и выделки ткани, её расцветки, он почти так же естественно, как сегодня, выглядел бы и в начале прошлого века. В любом случае – в подходящей обстановке в глаза бы не бросался.

Сшит из бледно-кофейной чесучи[112], да ещё и с золотистым отливом при изменении угла падения света, что говорило о крайней дороговизне этой ткани ручной выделки. В целом выглядел мужчина вполне аристократично – не чета Лютенсу с его нынешним обличьем. Впрочем, и в самом дорогом смокинге Лерой всё равно смотрелся коряво. Странное такое свойство, отчего ни смокингов, ни фраков и даже военных мундиров Лерой не носил. А у этого всё в порядке – и лицо, одновременно тщательно вылепленное, но и в меру грубоватое, без карамельной слащавости, присущей, например, оперным тенорам или «секс-символам эстрадной тусовки минувшего сезона». Ростом вровень с Лютенсом, то есть шесть футов с дюймом примерно[113], светлый шатен, коротко, по-армейски подстрижен, носит так называемые «английские» усы, бывшие в моде тоже в начале века, но в России и сейчас весьма популярные, в отличие от большинства «цивилизованных» стран, не считая южноевропейских и латиноамериканских, но там фасон другой.

Глаза тёмно-серые в голубизну, внимательные, но без злобы, фанатизма или стандартного англосаксонского безразличия ко всему на свете, кроме некоторых сугубо личных моментов. Человеческие глаза. У садистов или «палачей по должности» таких не бывает.

Губы очевидным образом готовы к дружелюбной улыбке, это чувствуется, даже когда они сжаты.

Одним словом – лучший из типичных образцов великорусской нации, фенотип, без особых изменений дошедший ещё с домонгольских времён. На Западе, и не только, сложилось представление, что «настоящий» русский – это светловолосый широколицый богатырь, зачастую – курносый, голубоглазый, очень сильный, но несколько неуклюжий. «Весело-придурковатый», по определению Петра Великого. Одним словом – слегка очеловеченный медведь. А ведь на самом деле всё названное – черты, привнесённые при смешении со всякого рода угро-финнами и иными ныне стопроцентно ассимилированными племенами, населявшими территорию восточнее Днепра и до самого Тихого океана, куда русские не спеша, то пешком, то по рекам, добрались уже в шестнадцатом веке, когда тех же «американцев» (что северных, что южных) ещё и в помине не было. Да и англичанам до покорения Индии две сотни лет подождать пришлось.

Вот и этот мужчина – стопроцентный великоросс явно хорошего происхождения, если и не природный Рюрикович, то близко к тому. Как его назвала байкерша Рысь – «Вадим Петрович»? Всё понятно – он самый, Вадим Петрович Ляхов, топ-менеджер всемирной, точнее – транснациональной «Комиссии по изучению и рационализации паранормальных явлений». Впервые о Ляхове Лютенс услышал с месяц назад от своего «агента влияния на жалованьи», звезды столичной журналистики и «протестного движения» Михаила Воловича, в связи с тем что этот самый Ляхов несколько раз подбрасывал репортёру интересные темы, не столько для публикации, как «к размышлению». Вот и осело в памяти, по профессиональной привычке. Но именно «паранормальной составляющей» этого человека он тогда не заинтересовался. Мало ли что добровольные информаторы наболтают…

А вот Крейг, получается, отнёсся к информации более внимательно. Возможно, в тех кругах московской «несистемной оппозиции», где посол любил вращаться, регулярно устраивая приёмы (они же – кукиши в кармане действующей власти) в своей на весь свободолюбивый мир известной резиденции, об этой организации разговаривать было модно. Не всё же «кровавый режим» проклинать и будущие министерские посты делить, надо бы и о возвышенном. А то не собрания «истинно креативных» людей получатся, а неизящная смесь клуба «пикейных жилетов» с «Союзом меча и орала»[114].