Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

– К кому? – растерялся Павел Петрович.

– К деду моему. К Ираклию. Честное слово, не пожалеете. И дочка его, тётя Катя, тоже очень интересный человек. Жалко Гиви нет, его на картошку отправили, но я вас с ним позже познакомлю… Поедемте! Стол накрыт… Вино у деда домашнее. Такого "Мукузани" ни в каком "Елисеевском" не купишь, а шашлык!..

Гамреклидзе от сладкого предвкушение закрыл глаза и зацокал языком.

– Тоже домашний? – полюбопытствовал отставной комбриг.

– Почти, – тут же нашёлся Автандил. – Барашка я на Центральном рынке купил. Там мой кум Зураб мясом торгует и для своих самое лучшее оставляет… Поедемте. Ну что вы в своей гарнизонной гостинице делать будете? Имейте в виду, Лариса Михайловна очень знойная женщина и в покое вас просто так не оставит. А я заметил, крашенные блондинки после сорока не в вашем вкусе. Угадал?

– Увы!.. – рассмеялся Троицкий.

– Значит, решено – едем! – грузин впился в него как клещ.

– Но мы же Москву собирались смотреть, – слабо сопротивлялся Троицкий. Перспектива предстоящего вечера наедине с Ларисой Михайловной в самом деле приводила его в замешательство.

– Сейчас поздно, что в такой темноте увидишь? – наседал на него Гамреклидзе. – Поехали?..

Голос его был таким жалобным, а выражение лица таким трогательным, что отказать ему было "практически невозможно".

Когда сели в машину, довольный водитель тут же заверил своего пассажира:

– А Москву я вам завтра покажу. Завтра и послезавтра я выходной, времени у нас с вами – навалом!.. С самого раннего утра буду в вашем полном распоряжении, товарищ генерал. Жена моя Варвара поехала бабушку Нину навестить, поэтому собой я могу свободно распоряжаться! Никто меня не ждёт!.. Не только на работе, но и дома. Никому я, бедный, не нужен… Честное слово!.. Совершенно уникальная ситуация. Сын – на картошке, жена – в Алаверди!..

И тут Троицкий решил задать вопрос, которого очень стеснялся: не хотел предстать перед Автандилом полным невеждой.

– А на какую картошку вашего Гиви отправили?.. "Картошка" – это, вероятно, какой-то современный жаргон?..

– Какой жаргон, генацвале?!.. – расхохотался грузин. – Да разве вы не знаете?.. – и тут же сам оборвал себя. – Конечно, не знаете: до войны таких порядков, наверное, не было. А сейчас каждую осень студентов младших курсов всех вузов нашей необъятной родины отправляют в колхозы, чтобы помогли колхозникам картошку убрать. У бедняг собственных сил не хватает. Умирает деревня, товарищ генерал, ещё несколько лет, и некому будет не то, чтобы убрать, посадить – никого днём с огнём не найдёшь. Я знаю, сам в таких командировках два раза был. Ну вот и всё – приехали.

Дед лучшего знатока Москвы жил на Третьей Мещанской улице. Он сам и его дочь занимали правую половину первого этажа старого, вросшего в землю по самые окна, деревянного дома. И дом этот был такой ветхий, такой древний, что, казалось, только дунь, и раскатится старикан в разные стороны по брёвнышку.

Вопреки постановлению Моссовета, Гамреклидзе, подъехав к дому, протяжно просигналил, и на порог вышла высокая пожилая грузинка. Длинное чёрное платье, перехваченное на талии поясом, спускалось с её плеч почти по щиколотку. Из-под чёрного платка, завязанного сзади, выбивалась серебряная прядь седых волос.

– Познакомьтесь, тётя Кэто. Это и есть мой сегодняшний клиент – товарищ генерал…

– Никакой я не генерал, – с досадой перебил его Троицкий. – Просто Павел… Павел Петрович…

Грузинка молча протянула руку. Пальцы у неё были длинные, тонкие, с матовыми розоватыми ногтями, и Павел Петрович, прежде чем поцеловать протянутую руку, на секунду замер, любуясь этой красотой, от которой отвык в своём отлучении от мира.

Еще с детства он привык при знакомстве первым делом обращать внимание на руки того, с кем его знакомили. Человеческая рука может рассказать о человеке гораздо больше, чем самая подробная анкета или служебная характеристика. Руки могут быть жадными, грубыми, нахальными, застенчивыми, нежными. Они могут утешить в горе, приласкать, а могут сделать больно, изувечить или даже убить. Да что говорить?.. Сколько людей на Земле, столько разных рук, и ни одна пара на другую совсем не похожа.

Павел Троицкий почтительно поцеловал руку тёти Кати и, целуя, уловил тонкий аромат лаванды, который исходил от прозрачной с тонкими, чуть голубоватыми прожилками кожи.

Боже мой! Какой родной запах! Зиночка тоже любила лаванду и даже мужа заставляла после бритья освежать кожу не "Шипром", который он предпочитал всем остальным одеколонам, а именно лавандой.

– Милости просим, – у неё оказался удивительно молодой голос. – Отец давно ждёт вас.

Они вошли в дом.

Половицы под ногами жалобно скрипели на разные лады, словно умоляли: "Ступайте осторожней! Нам столько лет, мы под вами треснуть, а не то и вовсе рассыпаться можем!.."

В большой просторной комнате, что была справа от входа, за накрытым столом, в глубоком кресле сидел старик с пушистой гривой белоснежных волос на голове. По тому, как он высоко держал подбородок и смотрел неподвижными зрачками поверх голов вошедших, было ясно: старик ничего не видит.

– Кэто, дай дорогому гостю умыть руки с дороги, – его слегка надтреснутый бас был наполнен удивительной силой.

На табурете около двери краснел выдраенный до зеркального блеска медный таз. Красавица-грузинка подняла с пола такой же сверкающий высокий кувшин, украшенный старинной чеканкой. Павел Петрович засучил рукава, и тонкая струйка воды полилась из изогнутого горлышка. Вытирая руки чистым полотняным полотенцем, Троицкий подумал о том, что этот торжественный обряд омовения не имеет ничего общего с обычным мытьём рук под водопроводным краном и создаёт в душе человека особенное, праздничное настроение.

– А теперь, дорогой, мы с тобой познакомиться должны. Меня зовут Ираклий. Так и будешь меня впредь называть, – они пожали друг другу руки. – А тебя, Авто говорил, в честь апостола Павла родители окрестили?

Троицкий согласно кивнул, но тут же спохватился: старик не мог увидеть его кивок, и поспешно добавил.

– Так точно, Павлом.

– Садись, Павел, рядом, – Ираклий указал на стул, что стоял по правую руку от него. – Авто, налей мне вина. Тебе сколько лет?

– Пятьдесят четыре, – ответил Павел.

– А мне в декабре девяносто восемь исполнится. Долго живу, но умирать что-то не хочется. На тот свет я торопиться не собираюсь. Хочу полный век прожить, но… Один Господь знает, сколько лет мне на этой грешной земле отпущено.

– Да вы всех нас переживёте, – Автандил почтительно вложил в крепкую морщинистую руку деда простую глиняную чашу, в которой плескалось тёмное вино.

– Запомни, Авто, лесть никого не может украсить. Ни того, кому льстят, ни того, кто по своей глупости это делает. Лесть унижает обоих. А пока помолчи, я хочу несколько слов сказать.

В комнате стало очень тихо. Только старинные ходики, висевшие не стене между окнами, отщёлкивали секунду за секундой, да древний дом изредка поскрипывал иссохшими половицами, то ли жаловался, то ли сокрушался о чём-то своём, что нам простым смертным было неведомо.

– "Никому на жизнь земную невозможно положиться: и моргнуть мы не успеем, как она уже промчится…" Так сказал наш великий Шота Руставели почти восемь столетий тому назад. И я, спустя такой долгий срок, повторяю эти вещие слова и с горечью соглашаюсь. Моя долгая жизнь была необыкновенно длинной и до смешного короткой. Я не помню часа своего рождения, не могу увидеть того, что происходит перед моими незрячими глазами сейчас, но своим мысленным взором я, слава Богу, могу уноситься в то далёкое счастливое прошлое, когда отец сажал меня на плечи и мне казалось, что бегущие по небу пушистые белые облака гладят меня по волосам, а горный ветер вот-вот подхватит на своё могучее крыло и умчит в бездонную синеву. И нежные руки моей незабвенной матери укладывают меня в колыбель, а её ласковый голос убаюкивает меня, и откуда-то издалека приходит и обволакивает меня сладкий радостный сон. Почему только младенцы бывают так безконечно счастливы?.. У каждого свой ответ на этот вопрос, но мне ясно одно: неисповедимы пути Господа нашего. Каждому из нас посылает Он испытания, и у каждого из нас – свой удел на этой грешной земле.

Старик замолчал. Откинул голову далеко назад и некоторое время сидел неподвижно.

– Долго у меня детей не было – не давал Господь. И только, когда я в сорок лет первый раз овдовел и через год второй раз женился, появились у меня наследники. Семерых родила мне красавица моя Софико. Шестерых мальчиков и одну девочку – Екатерину. Двоих ещё младенцами мы схоронили, а четверых Господь забрал у нас, когда все они и до середины своего жизненного пути дойти не успели… Трое – Реваз, Симон и Тицианна фронте героями пали. Реваз и Симон под Москвой в сорок первом, а Тициан, самый младший из братьев, двух недель до победы не дожил… Вечная им память! – он широко, не торопясь, трижды перекрестился. – А вот его отец, – Ираклий кивнул в сторону Автандила, – и мой первенец Георгий ещё до войны, в тридцать втором, сгинул. Пропал, словно и не жил на этой земле. Утром ушёл на работу, а вечером домой не вернулся. Так и не узнали мы, что с ним… Погиб?.. Арестован?.. Сегодня ровно четверть века прошло с того скорбного дня. Двадцать пять лет не сидит он с нами за этим столом. И вот я держу в руке эту чашу, полную вина, и не знаю, за что мне пить сегодня… За здравие раба Божьего Георгия или же за упокой его прекрасной души…