Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл

куда более безобразному, чем у Фицджеральдов, их эгоизм казался куда более абсолютным и неприятным – но все же роман был явно автобиографическим. Скотт прямо цитировал их с Зельдой ссоры и включил в повествование почти дословные выдержки из ее писем и дневников. Сами Фицджеральды пока не стали Глорией и Энтони, но отношения вымышленной пары предостерегали о возможном будущем.

Осенью супруги вернулись на Манхэттен и сняли небольшую квартиру на Западной 59-й улице. Здесь впервые в жизни на Зельду легла ответственность по поддержанию порядка в доме, и она поняла, что не умеет и не хочет этим заниматься. Она искренне поражалась, как быстро возникал беспорядок: накапливалась грязная одежда, пустые бутылки, груды бумаг и стопки книг, грязная посуда с остатками еды, которую они заказывали в ближайшей кулинарии.

Она некоторое время задумывалась, не заняться ли творческой деятельностью: в школе она проявляла способности к рисованию и сочинительству. Думала последовать примеру своей сестры Розалинды, ведущей колонки светской хроники в «Монтгомери Джорнал», или поэтессы Эдны Сент-Винсент Миллей [85], по которой сходили с ума Эдмунд Уилсон и Джон Пил Бишоп. Зельда воспринимала Миллей как соперницу – обе были красивы и известны, – но все же чужой талант не смог мотивировать ее на собственное творчество. В квартире царил такой кавардак, что не хотелось садиться за стол и работать; похолодало, близилась зима, и проводить время на улице казалось намного веселее, чем дома. Она ходила в парикмахерскую на Пятой авеню или по магазинам за новой одеждой. Она нашла свой нью-йоркский стиль и с удовольствием разглядывала витрины в поисках идеального платья. Той осенью ей приглянулась шубка за 750 долларов, и она упрашивала Скотта, пока тот не согласился ее купить.

В Нью-Йорке все словно сговорились и тратили деньги, которых у них не было. За театром следовали вечера в «Джангл Клаб», заведении, где подавали «свежевыжатые соки»; в клубе царила элегантная атмосфера эпохи до введения сухого закона, а метрдотель щеголял белым смокингом. Вечеринки длились бесконечно и не поддавались счету. Вышел первый сборник рассказов Фицджеральда «Флэпперы и философы», и они с Зельдой вновь оказались в центре внимания. Друзьям казалось, что они везде и сразу и нарочно ведут себя так, чтобы попасть на первые страницы газет: Зельда эротично танцевала, Скотт паясничал, они целовались и скандалили на людях. Друг Фицджеральдов писатель Алекс Маккэйг замечал, что поведение, которое еще полгода назад казалось естественным и спонтанным, теперь выглядело как уловка «для поддержания легенды».

В интервью журналу «Шэдоуленд» в январе 1921 года Скотт подчеркивал, что Зельда повлияла на образы героинь его рассказов. «Они флиртуют, целуются, сквернословят и не краснеют, ходят по краю» – она послужила прототипом для героини, которую он окрестил «малышкой-вамп». Но всего через месяц Зельде внезапно пришлось примерить на себя новую, более взрослую роль.

Между ними существовала негласная договоренность, что однажды у них будут дети. Скотт вырос в католической семье, Зельда весьма туманно представляла, когда женщина может зачать, а когда нет [86], и, вероятно, избежать беременности они не пытались. И все же, когда Зельда узнала, что забеременела, она почувствовала себя совсем к этому не готовой. У нее почти не было близких подруг, с кем можно было бы обсудить все связанное с младенцами и материнством; она знала лишь одно – ей ни в коем случае не хотелось превратиться в одну из «маленьких женщин» и походить на своих знакомых из Монтгомери. Она не собиралась отказываться от своей свободы и решила провести беременность по-своему.

В состоянии полного отрицания она поехала домой сообщить новость родным. В городе проводился традиционный ежегодный маскарад, и она намеревалась быть в центре внимания, как и всегда. Надела гавайскую юбку из травы, раскачивала бедрами под звуки оркестра и чувственно приподнимала юбку, демонстрируя голые ноги и шелковые трусики. Хотя на ней была маска, ошеломленные жители Монтгомери без труда узнали в ней роковую красотку Зельду – она ни капли не изменилась.

Позже летом она еще раз приехала в Монтгомери уже на шестом месяце беременности и вела себя абсолютно так же. Женщинам в ее положении полагалось одеваться максимально закрыто, но было жарко, и она решила охладиться в местном бассейне. Округлившийся живот прекрасно просматривался под купальником. Она смело вошла в воду и испытала не только досаду, но и торжество, когда охранник велел ей выйти и прикрыться.

Зельда решила, что во время беременности вести будет себя так, как ей нравится, а еще они со Скоттом с самого начала решили, что их ребенок родится в самом красивом месте на Земле. Нью-Йорк казался слишком брутальным для новорожденного, и в мае они отправились в Европу подыскивать более «исторический… и романтичный уголок». Они впервые поехали за границу и окружили себя роскошью, выкупив каюту первого класса на лайнере Кунардов «Аквитания». Однако реальность вновь вмешалась в фантазию о путешествии. Они сделали первую остановку в Лондоне, где Зельда с упоением окунулась в трущобную романтику доков Ист-Энда, надела мужские брюки и твидовое кепи и рассчитывала встретить реальных криминальных типов из негритянского квартала Лаймхаус. Но у нее был токсикоз, ее тошнило и смотреть достопримечательности совсем не было настроения, а Скотт оказался не слишком любознательным путешественником.

Он изначально был настроен против Лондона: его первый роман не пользовался в Англии большим успехом. Но даже Париж, Венеция и Рим показались Скотту «интересными лишь для антикваров», «сплошной скукой и разочарованием». «У нас тут совсем нет знакомых», – добавлял он. Через несколько лет он будет презрительно отзываться о грубых и нелюбознательных американских туристах, наводнивших Европу, но в ту поездку ему самому отчаянно не хватало привычных американских удобств. По возвращении в Америку он предложил Зельде «перестраховаться» и на время родов поехать в его родной Сент-Пол [87].

В сентябре они приехали в Сент-Пол, и там, что удивительно, Зельда впервые познакомилась с родителями Скотта. Она долго противилась этому знакомству: боялась, что они отнесутся к ней с неодобрением, а Скотт не настаивал. Своей семьи он немного стеснялся: Эдвард Фицджеральд был человеком старомодным, промотавшим капитал в безрассудных бизнес-аферах, а его жена Молли отличалась бесхитростным простодушием, говорила, что думает, и вульгарно одевалась. Скотт полагал, что Зельде будет сложно с его родителями, и он не ошибся. Эдвард и Молли отнеслись к ней с теплотой, но она воспринимала их как чудаков и старых неудачников. Ей сразу не понравился их дом. Архитектура Сент-Пола казалась ей примитивной и безобразной, а нравы – безнадежно провинциальными. Стоило ей пройтись по улице с