Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина - Александр Пыльцын

«Такой способ разведки я ненавидел всеми фибрами души – и не только потому, что батальоны несут при этом большие потери, но и потому, что подобные вылазки настораживают противника, побуждают его заранее принять меры против нашего возможного наступления».

Генерал упоминает и об указаниях маршала Рокоссовского, который требовал: «для сохранения внезапности и экономии боеприпасов, разведки боем накануне наступления не предпринимать».

Видимо, наш комбат, к тому времени уже полковник Осипов, хорошо усвоил суворовскую «науку побеждать», которой так уверенно владели и маршал Рокоссовский, и генерал Горбатов.

По замыслу комбата, наша 1-я рота и подразделения роты ПТР, которой тогда командовал капитан Василий Цигичко, отличавшийся удивительно пухлыми губами и обладавший негромким, но сочным басом, на участке, где оборонялся мой взвод, мы должны были создать шумовую «видимость» (если можно так определить задуманное) строительства моста или переправы через реку.

Болотистая местность и эти гиблые места, которые нашим войскам предстояло пройти с боями стремительно, почти безостановочно, предполагали, как естественно могли думать и немцы, необходимость строить хотя бы настилы или укладывать гати из жердей и бревен даже для легких орудий и нетяжелых автомобилей.

С этой целью на берег мы притащили несколько бревен (благо часть лесного завала уже была неопасна, мины там я поснимал!) и малыми саперными лопатками стали по ним стучать, имитируя то ли обтесывание бревен, то ли их сколачивание. А на противоположном берегу в прибрежных кустах, прямо напротив этого места, организовали мощную, хорошо замаскированную засаду из 8 человек моего взвода. Прикрывать наши действия было поручено соседней 2-й роте капитана Павла Тавлуя.

В первую ночь «улова» не было. Зато во вторую, выдавшуюся светлой от почти полной луны, наши наблюдатели заметили группу немцев, ползком пробиравшихся по болотистому берегу к месту «строительства». Тихо, без шума, накрыла их наша засада. Закололи штык-ножами от «СВТ» (самозарядные винтовки Токарева) гитлеровцев, сопротивлявшихся и пытавшихся подать сигнал своим. А троих с кляпами во рту, связанными доставили на этот берег, а потом отправили дальше – в штаб батальона.

Сразу три языка, и один из них офицер! И пошел на 8 штрафников, участвовавших в засаде, материал на полную досрочную реабилитацию (и тоже без «искупления кровью»!) и на награждение, пусть не орденами, а только медалями некоторых из них.

К тому времени, фактически перед началом наступления, в батальоне насчитывалось 630 бойцов-переменников, в том числе:

Командиров полков – 1

Замкомполка и им равных – 5

Начштабов дивизий, полков – 43

Комбатов и им равных – 20

Их заместителей – 9

Комрот, батарей, эскадрилий – 103

Их заместителей – 28

Комвзводов и им равных – 202

С других должностей – 219

После участия в удачном захвате вражеских «языков», чувствуя какой то необычайный душевный подъем перед нашим переходом в наступление, я написал заявление о приеме в члены партии. Одну рекомендацию дал мне мой командир роты капитан Матвиенко Иван Владимирович, а вторую – начальник штаба майор Лозовой Василий Афанасьевич. В партию тогда принимали прежде всего воинов, отличившихся в боях. Быть коммунистом считалось не столько почетным, сколько ответственным. И не только за себя, но и за порученное тебе дело, за доверенных тебе людей и за выполнение боевых задач.

Одна привилегия была у тех, кто по-настоящему дорожил этим званием, – первым вставать в атаку, первым идти под пули врага. А заявления писали немногословные: «Хочу быть в первых рядах защитников Родины…»

Это уже потом, значительно позднее, я стал отличать коммунистов реальных, истинных, от тех, кто вступал в ВКП(б), а потом и в КПСС ради карьеры или чтобы пролезть хоть и в небольшие (батальонные, полковые, а на гражданке – в районные), но руководящие партийные органы, на более или менее высокие должности. Особенно они стали наглеть, эти псевдокоммунисты, во времена Брежнева – Горбачева. Но и там, на фронте, они выделялись своей неискренностью и лицемерием.

Примеры этого многим из нас были видны уже тогда. Разгадывали мы их без особого труда. Были они, эти люди, откровенно чужеродными в среде боевых офицеров, над ними открыто подтрунивали, их сторонились, но с них – как с гуся вода. Хотя кандидатом в члены ВКП(б) я был с осени 1943 года, но только теперь, когда мне присвоили очередное воинское звание, а на моей груди красовался боевой орден, я решил, что мне не стыдно вступать в члены большевистской партии. Я и теперь, в начале XXI века, горжусь тем, что именно тогда, перед решительными боями, за один день до перехода в наступление, в политотделе 38-й гвардейской дивизии мне вручили новенький партбилет. Это было для меня равноценно самой высокой правительственной награде.

Интересно, что несколькими днями раньше, находясь в волнительном ожидании этого события, я увидел во сне Ленина и Сталина, в своей землянке. Как я тогда был окрылен этим сновидением! И еще долгое время этот сон как-то придавал мне силы и уверенность в себе. Партия тогда для всех нас была партией Ленина – Сталина, и мы твердо верили, что Сталин – это Ленин сегодня. Такова тогда была вера и в эти имена, и в партию. Эта вера поднимала нас, умножала наши силы и, в конечном счете, ускоряла приближение Победы. Как теперь известно, 3 миллиона коммунистов отдали свои жизни за Родину.

И я считаю: те, кто теперь говорит о том, что тогда, вставая в атаку, не кричали «За Родину», «За Сталина!», а если эти слова и произносились, то только политруками, – лукавят. Просто им самим никогда не приходилось личным примером поднимать взводы или роты в атаку. Не часто звучали эти слова и у нас, не всегда для них были подходящие обстоятельства, но я, например, не раз произносил их, хотя и не был политработником по должности. Наверное, каждый боевой офицер-коммунист считал себя немного комиссаром в лучшем смысле этого слова. Так было.

И не стоит теперь открещиваться от этого. Не стоит и корректировать свои тогдашние чувства во времени, как делали и делают, ставя себе такую мимикрию в заслугу, многие наши политики и историки. Как это делал один из главных в прошлом коммунистических идеологов академик Александр Яковлев. Да и не менее главный (тоже в прошлом) политработник Советской Армии генерал Дмитрий Волкогонов. Не будем о покойниках говорить плохо. Хотя хороших слов для них у меня просто нет.

Вот и закончился мой, будем считать, начальный период фронтовой жизни. Теперь она пойдет под другими ощущениями, под другими собственными оценками. Ведь теперь я коммунист, и на мне лежит гораздо больше ответственности за успехи, а еще больше – за неудачи или промахи. Теперь я во сто крат больше должен служить личным примером в бою. Да и не только в бою, во всем остальном – тоже. И я был горд этой возросшей моей ответственностью…