Марий и Сулла - Милий Езерский

Начались спешные работы по укреплению города. Несмотря на дождь, шедший уже вторые сутки, мужчины рыли окопы, а женщины таскали на носилках камень, щебень и землю, превратившуюся в липкую грязь. Рабы, под наблюдением греков-строителей, укрепляли стены, устанавливали на них баллисты и катапульты. Сенат разослал гонцов во все города Италии, оставшиеся верными Риму, с требованием немедленной помощи.

XX

Долгие месяцы Марий скитался, гонимый и преследуемый, как зверь: он блуждал с друзьями по морю, его корабль трепали бури, он умирал с голоду, бежал от погонь и скрывался в болоте возле Минтурн. Здесь был он схвачен, отведен к магистратам и осужден на смерть.

Были сумерки, и в кубикулюме, где он лежал, запертый, предметы пропадали в сгущавшейся темноте.

Вошел галл с мечом в руке, чтобы привести приговор в исполнение, но громовый голос, донесшийся из угла, остановил его:

— И ты, несчастный, дерзаешь поднять руку на Гая Мария?

Уронив меч, варвар выбежал на улицу с криком:

— Нет, нет! Я не могу его убить! Собралась толпа. Зашумела:

— Как, убить Мария, третьего основателя Рима?

— Убить спасителя Италии?

— О, бессовестные магистраты! Крики возмущения усиливались.

— Пусть уходит, куда хочет, — предложил один старик, — пусть удар судьбы поразит его в другом месте, но да никто не скажет, что мы выгнали из своего города нагого и беспомощного Мария!

И граждане решили проводить его до моря.

Дорогу пересекала роща Марики, древнеиталийской нимфы, и ее нужно было обходить, но тот же старик крикнул:

— Нет священных и непроходимых дорог, если они могут спасти Мария! Давай, странник, вещи!

И он первый вошел в рощу, таща на себе тяжелый груз.

Долго блуждал Марий по морю, прежде чем добраться до Карфагена, но и здесь не было старику покоя. Пропретор Африки велел ему убираться, пригрозив поступить с ним как с врагом римского народа.

Марий тяжело вздохнул и сказал рабу, дожидавшемуся ответа:

— Скажи пропретору, что ты видел изгнанника Мария, сидящего на развалинах Карфагена.

В этот день высадился на берег Марий Младший, который бежал вначале с друзьями к Гиемпсалу, нумидийскому царю, и принужден был потом спасаться от него, — Гиемпсал колебался, как поступить с ними, и только влюбившаяся в Мария царская наложница помогла им бежать из Нумидии.

— Беседовать будем потом, — сказал старый Марий, — не пора ли собираться? Нептун нам поможет.

Они добрались до острова Керкины, где оставались до получения благоприятных вестей из Рима: консулы опять начали между собой борьбу, и Цинна, изгнанный из Рима после уличного боя, собирал наспех войско в разных областях Италии, чтобы возобновить войну.

— Слава богам! — воскликнул Марий и принес благодарственную жертву. — На Рим! На Рим! И теперь, думаю, уже навсегда. Рыжий пес отправился против Митридата, а Цинна — популяр и верный коллега.

Взяв с собой отряд, состоявший из мавританской конницы и италийских беглецов, он сел с ними на корабль и высадился в Теламоне, надеясь значительно увеличить свое войско невольниками, которые встречались на каждом шагу (все работы в Этрурии исполнялись ими).

— Дарую свободу всем рабам, — объявил Марий и разослал гонцов в глубь области.

Слава его имени носилась над Этрурией, и земледельцы, пастухи и невольники сбегались к нему толпами. Отбирая наспех самых сильных, он приказывал трибунам обучать их, а сам отправился собирать корабли.

— У нас сорок вооруженных трирем, — сказал он, возвратившись после долгого отсутствия, — и мы можем начать борьбу. Присоединимся же к нашему дорогому коллеге Цинне — да хранят его боги!

Он послал к Цинне Мульвия, повелев сказать, что признает его консулом и готов ему подчиниться.

Мульвий не замедлил вернуться с ответом.

«Отправляя тебе фасции и знаки консульского достоинства, — писал Цинна, — прошу тебя принять звание проконсула и немедленно ехать ко мне».

Марий засмеялся — смех семидесятилетнего старика, дикого, взлохмаченного, не стригшегося со времени бегства и одетого в рубище, был страшен.

— Мне, изгнаннику, фасции и все эти знаки? — прошептал он. — Мне, нищему, эти детские побрякушки? Видите, боги? Я жажду сурового возмездия, хочу упиться кровью подлых оптиматов, этих псов и свиней, и когда они будут уничтожены, я примусь сооружать новое здание — ха-ха-ха! — царство Сатурна, на страх угнетателям!

Он злобно сжал губы и, взобравшись с помощью Мульвия на лошадь, медленно поехал к Цинне, размышляя, как наказать римлян, не поддержавших его во время борьбы с Суллою.

XXI

Ненависть к Сулле терзала Мария.

«Не остановлюсь ни перед чем, — думал он, сидя в шатре рядом с Цинною, — все разрушу, а оптиматов истреблю, как мышей и крыс! Сто раз ошибался, сто раз упускал возможность совершить переворот, но теперь не пожалею и жизни…»

Его сын сидел тут же, пил медленными глотками вино и беседовал вполголоса с Цинною.

— Итак, отец, — обратился он к Марию, — все сделано: твои корабли отрезали подвоз хлеба в столицу много приморских городов занято, а Остия разграблена и большая часть населения перебита. Почему же мы медлим?

— Мы должны перекинуть мост через Тибр, — ответил Марий. — Работу закончат через два дня, а к этому времени подойдут самниты.

Марий и Цинна, согласившись удовлетворить требования самнитов, отвергнутые сенатом, ожидали обещанных подкреплений, и хотя Серторий находил притязания союзников чрезмерными, пришлось их принять. Переговоры вел сам Цинна. Он обещал Телезину, прибывшему во главе самнитского посольства, дарование гражданских прав, возвращение захваченной военной добычи, пленных и перебежчиков.

Самнитская конница появилась перед лагерем Цинны на третий день.

Однако постройка моста затянулась, и легионы смогли выступить лишь спустя неделю.

В городе начался голод и моровая язва. Граждане гибли сотнями. Даже легионы Гнея Помпея Страбона, стоявшие у Колинских ворот, чтобы защищать Рим, подверглись опустошительной болезни: погибло около одиннадцати тысяч воинов и сам Страбон.

Накануне похода прибыло в лагерь сенатское посольство.

Цинна в консульской одежде сидел в шатре на курульном кресле и занимался делами. Возле него стоял.

Марий, усердно счищая мохнатыми пальцами грязь с тоги.

Выступил вперед старый сенатор. Заклиная Цинну богами, он просил пощадить жизнь граждан в случае падения города.

— Не довольно ли смут и кровопролитий перед лицом богов? Народ жаждет мира и спокойного труда, а борьба мешает земледельцам и ремесленникам. Будь милосерден, консул, к римлянам!

Цинна привстал:

— Неужели отцы государства считают нас убийцами? Разве мы не стремимся к благоденствию родины? И я заверяю сенат, что не буду причиною чьей-либо смерти.

— Поклянись!

— Нет. Пусть успокоятся отцы государства и отправляются с миром в город Ромула!

Марий молчал. На его суровом лице мрачно вспыхивали медвежьи глаза, губы кривились в злобную улыбку. Послы смотрели на него с испугом.

— Ты сказал, консул, но твой коллега, — указал старший сенатор на Мария, — молчит. Может быть, и он заверит сенат в своем дружелюбии?

Цинна взглянул на Мария:

— Не желаешь ли, Гай Марий, успокоить отцов государства и граждан?

Марий молчал, потом медленно выговорил:

— Я успокою их завтра…

В его голосе слышалась угроза, и встревоженное посольство поспешно покинуло лагерь.

А на другой день Цинна, во главе пятнадцати легионов, вошел в город. Окруженный молодыми магистратами, разодетыми в дорогие тоги, он гордо ехал по улице рядом со своим другом Фимбрией, поглядывая на выстроившихся по сторонам граждан, и на лице его блуждала кроткая улыбка.

Народ приветствовал его радостными криками. Цинна кивал, оглядываясь поминутно назад. Он искал глазами Мария.

А тот остановился в воротах. Позади виднелась толпа бардиэев — иллирийских рабов, ставших воинами.

— Я бедный изгнанник, — говорил он магистратам, вышедшим к нему навстречу, явно издеваясь над ними, — и мне запрещено законом возвращение на родину.

По если присутствие мое необходимо, пусть комиции отменят старое решение и попросят меня войти в город.

— Будет исполнено, — испуганно сказал старый магистрат и распорядился созвать народ на форум.

Но Марий, не дожидаясь решения комиций, приказал бардиэям вступить в Рим.

— Кому я не буду отвечать на поклон, — предупредил он их, — того убивайте.

И он поехал впереди.

Лицо его было мрачно. Оглядывая народ, он не отвечал на приветствия оптиматов, и бардиэи сбивали их с ног и рубили мечами.