Сила обстоятельств: Мемуары - Симона де Бовуар

Отель нам понравился, и мы остались там на несколько дней. Вокруг просторного патио шла галерея, куда выходили двери комнат. По утрам я работала на террасе; к одиннадцати часам небо раскалялось, и я пряталась в тень. После полудня мы совершали прогулки в другие мозабитские города по соседству от Гардаи, более провинциальные, но тоже прекрасные: Бени-Изген, Мелика. Нам хотелось бы уметь рисовать, чтобы получить предлог часами стоять, любуясь ими. Офицеры попросили Сартра прочитать лекцию, и он согласился. Мы были против колонизаторской системы, но не имели предубеждений против людей, управлявших местными делами или руководивших строительством дорог.

Я была взволнована, когда на рассвете садилась в кабину нашего первого грузовика: настоящее начало — это редкость, даже во время путешествия. Мне не забыть, как в тот момент, когда наше суденышко, взяв курс на острова, покидало Пирей, из-за острова Эгина поднималась огромная оранжевая луна. Вот и в то утро, когда грузовик взобрался на крутую скалу, перегораживавшую долину, из земли появилась гигантская смородина: солнце — простодушное, словно воспоминание детства. Сартр смотрел на него с тем же ликованием, что и я. В небе сияли удивительно чистые, девственные радости, к которым мы будем приобщаться вместе. Это солнце, словно символ былых радостей, тоже врезалось мне в память.

Обедали мы в бордже[28] и два раза прокололи шину, это были приятные остановки. Арабы соскакивали на землю, отыскивали среди камней колючки, мигом разводили огонь и ставили на него чайник; воду они наливали из бурдюка, висевшего на борту грузовика, она пахла овечьей шерстью, но чай в раскрашенных стаканах, которым они нас угощали, был превосходен. После замены колеса они затаптывали костер и убирали свое снаряжение.

Триста двадцать километров — такова была неспешная протяженность дня. Потом прошли еще три точно таких же дня, до самого Таманрассета, с двумя остановками в Эль Толеа и Айн-Салахе. Ни разу время не показалось нам слишком длинным: мы познавали мир.

За исключением пути через хамаду, каменистую пустыню темно-серого цвета на выезде из Эль-Голеа, где решительно не на что было смотреть, Сахара являла собой картину такую же живую, как море. Краски дюн менялись в зависимости от времени дня и угла освещения: золотистые, как абрикосы, издалека, они становились кремовыми, когда мы подъезжали, и розовыми, когда мы оставляли их позади; состав пород, от песка до скал, менялся так же, как оттенки; извилистые или острые, их формы до бесконечности преображали обманчивую монотонность эрга[29]. Временами возникал дрожащий мираж с металлическими отблесками; застыв на мгновение, он исчезал. Изредка налетали самумы, их яростный вихрь кружил, не нарушая неподвижности окрестного мира.

Нам повстречалось два или три каравана: от размеренного шага верблюдов пустыня казалась еще необъятней; по крайней мере, число людей, животных, поклажи соответствовало ее размаху. Но откуда шел и куда направлялся этот человек, который возникал вдруг ниоткуда и шагал широко? Мы следили за ним глазами, пока его не поглощала обступавшая нас величавая пустота.

Последние дни мы катили по ущельям, у подножия гигантских цитаделей, зубцов, исполинских, темных, словно лава, стен; мы пересекали белые песчаные плато, щетинившиеся черными пиками и узорами: атмосферу словно сдуло, земля превратилась в луну. «Невероятно!» — говорили мы себе.

Вечером мы прибыли в конечный пункт этого первого путешествия: маленький отель в Таманрассете.

Общество Таманрассета было очень замкнутым; жены офицеров и чиновников жили как в Роморантене, они носили шляпы, следили друг за другом, злословили. Мы поняли, что к нам относятся не слишком благосклонно. И все-таки нам повезло, нас взяли под защиту учителя, супруги Б., и исследователь Анри Лот. Учениками мадам и месье Б. были французы и туареги. Последние, рассказывали они, сообразительные, но слишком возбудимые и неуравновешенные, к тому же родители посылали их в школу нерегулярно. В некоторых горных деревнях, в двух или трех днях пути, дети не получали никакого образования, поэтому были созданы разъездные классы, так, в данный момент один учитель временно жил в горах.

Анри Лот путешествовал по Ахаггару в поисках наскальных изображений; он привез большую коллекцию фотографий и набросков, подлинность которых в то время отчасти оспаривалась. Его рассказы тоже вызывали некоторые сомнения: раз сто он чуть не погиб, попадая в поразительно драматические перипетии. Например, однажды, умирая от жажды, он добрался до колодца, где на самом дне поблескивала вода, а веревка, на которой висело ведро, оказалась чересчур короткой. Тогда он сделал ее из своей одежды и, утолив жажду, нагой, снова отправился в путь через эрг: почему, спрашивается, солнце не спалило его до смерти? Но все это не важно, в его вымыслах было столько чарующего лиризма.

В Таманрассете мы провели больше недели, узнали все сплетни, которые ходят между Лагуатом и Ахаггаром. В ночь, предшествовавшую нашему отъезду, эти пересуды европейцев, разбросанных на головокружительных просторах, не давали мне спать допоздна. После ужина мы поднялись на террасу посмотреть на Южный Крест.

Три часа самолета. Сверху разнообразие Сахары стиралось, она выглядела монотонной; но одинаковость, такая бесцветная, если она отражает повторение человеческого усилия, завораживает меня, когда я обнаруживаю в ней самобытный облик нашей планеты, например вечные снега, безукоризненно голубое небо, скопище облаков под крылом самолета, пустыню. В течение всего перелета я не отрывала глаз от рыжей поверхности земли. Я была не избалована: лететь над Нигером казалось мне чудом, он представлял собой широкую дорогу грязной воды, а когда самолет, спускаясь, разворачивался, напротив золотистого песчаного берега я увидела бледно-коралловый островок: в этом месте река походила на голубую эмаль. «Какая удача, — говорила я себе, — жить именно сейчас и видеть все это своими глазами!» Земля, однако, разочаровала меня, она уже не была чистым минералом, ее пятнали чахлые травы и невзрачные кустики. Едва я сошла с самолета, как солнце сразу обрушилось на меня; мы укрылись под навесом. Между тем небо было серым, вроде реки. Нас предупреждали: «Там никакой голубизны: вместо неба — колпак». Купол, образуемый испарениями, не смягчая неистовую силу солнца, приглушал его свет. Когда мы вышли из автобуса, хозяйка отеля воскликнула: «Вам нужны шлемы, иначе к вечеру вы будете трупами!» Несмотря на свое отвращение к туристическим переодеваниям, мы отправились на базар, который она нам указала, но, едва пройдя несколько метров, почувствовали, что, того и гляди, рухнем. В тени термометр показывал сорок градусов. «Это можно вынести, потому что здесь сухо», — говорили нам люди; да, было сухо, но вынести это было совсем не легко. Согласно нашим планам, мы должны были приехать в Гао тремя неделями раньше, однако Сартру пришлось задержаться, и мы подумали: «Всего-то на три недели!» На самом деле здесь три недели значили много: движение по Нигеру только что было прервано на несколько месяцев.