Дальний поход - Андрей Посняков

– Ничего, Тертятку посидеть попросит. Та не откажет – девка добрая.

Проснувшись, Митаюки-нэ посмотрела на спящего рядом мужа. Справный казак был Матвей Серьга, сильный, уверенный в себе мужчина, с мощными руками и широкой, испещренной многочисленными шрамами, грудью. К невенчанной жене своей он привязался вполне искренне… вернее, это Митаюки его к себе привязала колдовством своим, а еще больше – постелью. Ох, не зря в доме девичества обучили ее древнему искусству плотской любви – вот и пригодилось! И сама спаслась, и даже кое-чего добилась… и продолжала добиваться, и до цели-то нынче оставалось совсем чуть-чуть! Ловко все получилось: и с отъездом казаков с ясаком, и с болезнью придуманной. Впрочем, не совсем придуманной – четырех-то парней, тех, что постарше, пришлось уморить – больно умные оказались, ведовству поддавались плохо, могли навредить. Вот и пришлось… Конечно, в иное время можно было б и любовью их к себе привязать, запросто. Да только вдруг Матвей узнает? Не простит, нет. Убьет и ее и их… так пусть лучше они одни погибнут за-ради благого дела. Славно, славно вышло – испугались все не на шутку, молебен было хотели затеять, да никто толком требы не знал. Главный-то колдун – отец Амвросий – с казаками, с ясаком отправился, туда же хитрая Митаюки-нэ многих ватажников, кто ей не верил, мешал – или помешать мог, – спровадила, крови своей на колдовство не жалея, даже ведьму Нине-пухуця о помощи пришлось просить – спасибо, не отказала, старая, правда, заметила, что долг платежом красен. Правда, покуда об этом не напоминала, но в любой миг вспомнить могла.

Славно, славно тогда вышло – из справных, всеми уважаемых, казаков в остроге один Матвей Серьга остался, остальные так, молодняк – муж подружки, Тертятки, Ухтымко да другие парни, из которых веревки вить. Славно! Еще бы сейчас все, как задумано, сладилось! Помоги, великая Праматерь Неве-Хеге, а ты, почтенный кровавый Нга-Хородонг – не препятствуй. Четыре жертвы тебе подарила… И еще подарю, не думай!

Матвей Серьга во сне заворочался, заскрипел зубами – видать, что-то нехорошее привиделось. Юная ведьма покосилась на него, на всякий случай натянув на лицо улыбку. Любила ли она своего бледнолицего дикаря – мужа? Скорее нет, нежели да. Да за что было любить? За то, что когда-то он – в числе многих других – взял ее силой? За то, что разграбил родное селение Яхаивар, причинив много зла не чужому для колдуньи народу?! Убить за такое мало! Однако не настало еще время – убить, и, может быть, не настанет. Пока супруг послушен, пока делает все, что ему нашептывает молодая, искусная в плотских утехах женушка.

– О боже! – Вздрогнув, Матвей распахнул глаза и, приподнявшись, затряс головой. – Привиделось, будто драконы на нас напали!

– А хоть бы и напали! – улыбнулась супруга. – Ты, мой могучий богатырь, всех разом бы их победил. Ну, ведь правда?

Матвей хмыкнул и, ничего не ответив, прикрыл глаза, ощущая, как Митаюки-нэ гладит его по груди теплой ладонью, как прижимается жарким нагим телом, извивается, трется… Нет, ну кто ж такое вынесет-то?

Резко открыв глаза, казак обнял жену, поглаживая ее по спинке и чувствуя, как упругие соски юной женщины царапают кожу. Вот Митаюки отпрянула, привстала и, склонившись над мужем, принялась покрывать его тело поцелуями, настолько жаркими и стыдными, что Серьгу бросило в пот… и было очень, очень приятно. И он знал, что так будет!

Нежные пальчики любвеобильной супруги, пробежавшись по груди, спустились ниже… Матвей застонал, чувствуя, как Митаюки дернулась, отклонилась назад… и вновь уперлась в грудь казака своими жаркими упругими сосками, кои хотелось целовать и ласкать беспрерывно, всегда…

Ах, как стало сладко, какая нега охватила обоих, когда щемяще-ноющая тяжесть, возникшая внизу живота, вдруг устремилась высоко-высоко в небо!

– Милая моя, – хрипло дыша, Матвей погладил приникшую к нему жену по спине. – Люба!

В такие моменты – довольно-таки частые! – он чувствовал себя самым счастливым на свете, за что искренне благодарил Господа, Богородицу-деву и всех святых, и каждый раз все собирался уговорить женушку принять крещение, чтоб дальше жить уже не в грехе, а в истинном благоверье и счастье, воспитывая будущих детей. Должны, должны бы уже народиться, детки-то – скоро!

Улучив момент, Матвей мягко погладил животик супруги, и та, резко отпрянув, вдруг сверкнула глазами, бросив в голову мужа заклятье – чтоб ни о детях не вспоминал, ни о крещении, чтоб только одно б помнил – то неземное блаженство, что получал от любимой жены и за что был бы бесконечно благодарен.

О, хитрая Митаюки-нэ прекрасно освоила учение дома девичества: мужа надобно так ублажать, с таким тщанием, чтоб он ежели б на чужих баб и посматривал бы – так лишь с холодным презрением. Ну, кто еще ему доставит… такое?! Эти, что ль, бледнолицые поганки, что лежат в постели, как бревна, не умея толком ублажить мужа? Да уж, будут они стараться, как же! По их вере такое – грех, и они в это верят – вот ведь дурищи-то!

Истинно – глупые нерпы.

Над головою, сквозь прожженные искрами костра прорехи в шатре, сверкали далекие звезды, слышно было, как с шумом пролетела над головой крупная ночная птица… вот где-то в отдалении закуковала кукушка, вот кто-то вспорхнул… и послышались чьи-то шаги.

– Стой, кто идет! – донесся негромкий возглас.

– Свои, Яша. Ухтымко я, с дозора иду. Важная весть атаману.

– Так спит еще атаман. Прикажешь будить?

– Хм… – в приглушенном голосе молодого ватажника прозвучала растерянность. – Просто он просил, ежели что вдруг в кустах непонятное увидим, так… Ладно, подожду до утра. Скоро уж.

– Во-во, пожди. А то сразу – будить! Ежели по всякому пустяку…

– Бог в помощь! – наслав на Матвея крепкий предутренний сон, Митаюки-нэ проворно накинула оленью рубаху и выглянула из шатра. – Как Тертятко твоя, Ухтымко? Поздорову ли?

– Да, слава господу, поздорову, – перекрестился казак. – Спасибо тебе, Ми, за поддержку, за помощь.

– Хэ-э! – Юная ведьма выбралась наружу, присела к догорающему костру. – Ох, уважаемый Ухтымко, ты меня лучше в благодарность на праздник, как сын у вас родится, позови.

– Конечно, позову! – парень дернул плечами и, понизив голос, смущенно переспросил: – Так ты думаешь, сын будет?

– Сын, сын, – хохотнула колдунья. – Я не думаю, я по животу Тертятко вижу – моей подруги доброй и твоей жены. Ах… непонятно, говоришь, видел? А что? Где?

– Там вон, – Ухтымка махнул рукой. – Вниз по реке с полверсты, в орешнике. Там, средь орешника-то, да вдруг рябины, вместе растут, как будто специально, сноровку, посажены. А вершины – сплетены!

Рябиновый наговор!

Скрывая радость, Митаюки опустила глаза. Как раз такой в родном Яхаиваре и был – не то чтобы очень уж сильный, но врагов да зверье отведет, кругами бродить заставит, плутать. Главное, наговор этот хоть и слабенький, но стойкий – не кровью, а рябиновым соком питается, в обновляющих заклятьях не нуждается… почти.

О, великая Неве-Хеге, Праматерь! Неужели – пришли? Неужели – дома? Надо бы подружку, Тертятко, предупредить, чтоб не показывала б вида, что узнала родные места, не радовалась бы открыто. Хотя… с другой стороны – пускай радуется. Все равно все всё узнают… И пусть!

А на рябины взглянуть все равно надо, как раз сейчас – в предрассветный час. Слава великим богам, длинный летний день, когда слабое желтое солнце, не заходя, ходит по кругу, закончился, а до полярной ночи еще далеко… Да и не бывает ее здесь, полярной-то ночи – жаркое колдовское солнце на что?!

Чувство гордости за свой древний народ, за могучее колдовство его, вдруг наполнило всю душу Митаюки-нэ! В уголках глаз выступили слезы, запершило в горле…

– Пойду выкупаюсь, – вскочив на ноги, улыбнулась юная ведьма. – В речке теплая должна быть вода.

– Да не очень-то теплая, по правде сказать, – покусав губу, Ухтымка покачал головой. – Думай, что хочешь Ми, а я тебя одну на реку-то не отпущу! Вдруг там кто?

– Чудовища, думаешь? – девушка негромко расхохоталась, оглянувшись на шатер со спящим супругом. – Нет! Нет там никого. Раз уж рябина…

– А при чем тут рябина? – удивился казак.

– При том… Ладно! – Митаюки махнула рукой. – Вместе пошли. Только ты не посматривай!

– Надо мне больно!

Уже начинало светать, и край неба золотился зарею, колыхаясь радостными сполохами рассвета. Юная ведьма шла впереди, словно хорошо знала, куда… так ведь и знала – чуяла!

Вот остановилась, словно бы к чему-то прислушиваясь, обернулась:

– Здесь хорошо. Омуток! Отвернись, да.

– Не гляжу я…

Казак поспешно отвернулся, а колдунья, быстро скинув одежку, нырнула в реку… наслав на Ухтымку заклятье – чтоб возвращался к костру, зачем за подружкой жены приглядывать?

Даже не дожидаясь, когда ватажник скроется из виду, Митаюки-нэ выскользнула из воды и побежала к орешнику – уверенная в себе, ловкая, наглая, сильная, словно вышедшая на охоту самка молодой росомахи. Нагое тело ее, мокрое от воды, быстро высыхало, многочисленные колючки вовсе не задевали кожу, и ветки не били в глаза – юная ведьма ведь была у себя дома! Знала, как и куда идти.