Дальний поход - Андрей Посняков

– И впрямь долго, – пригладив выбившиеся из-под легкого платка волосы, Олена с подозрением оглядела подруг:

– Вот что, девки, чегой-то наши казачки сами не свои стали!

– Чего ж не свои-то? – пожала плечами Онисья. – Просто мало их – почитай, один молодняк и остался.

– Вот взяли они, и вдруг ни с того ни с сего с места снялись, ушли из острога, – оглянувшись по сторонам, продолжала Олена. – Понимаю, мор – уходить, переждать лихоманку надобно. Не понимаю только – зачем так далеко-то? В деревне этой селиться, частоколы устраивать, будто всегда здесь жить собралися.

– Да как же всегда-то? А наши вернутся? Острог?

Девушка покачала головой:

– Да сами-то посудите! Что, глаз нету?

– Верно она говорит, – поддержала Настя. – Я вот мужу весточку в остроге оставила, написала – что да как.

– Весточку? – девчата переглянулись. – Вот это славно!

– Просто подумала – вдруг да наши раньше вернутся? А мы-то, как Матвей сказал – до поздней осени пережидать будем.

– Вот-вот, девоньки, – Олена хмыкнула. – До осени поздней… А кабы не до весны! Кабы не удумали тут, в деревне этой, новый острог ладить.

– Да с чего бы новый-то?

– А с того, что Матвей Серьга сам себя головным атаманом почуял! Я даже догадываюсь, с чьего голоса так… Митаюка все, женушка его невенчанная, ведунья!

– Митаюка? – рыженькая Авраамка повела плечом, искоса взглянув на сопящего в берестяной люльке ребенка. – И что ей с того, что Матвейко старшим станет? Ведь не царем же, и она – не царицею. Вон, Настена-то, хоть и атаманова, честь по чести, жена – а завсегда вместе со всеми работает, рыбу чистит, солит, заготовки на зиму делает.

– Все правильно! – Олена погладила Настю по плечу. – Тако и должно – потому что мало нас, и бояр из себя посейчас нечего строить – время да место не то. Каждый человек ценен, каждые работящие руки. Верно, Настюша?

– Угу, – Настя неловко улыбнулась, застеснялась даже – не очень-то жаловала такое к себе внимание, тем более сейчас, на сносях: свои-то свои, да ведь невзначай будущее-то дитя и сглазить могут!

– Вот Настя это понимает, потому как своя, между тем не унималась Олена. – А Митаюка эта… колдуны-то здешние своим обычьем живут, ни в чем с нашим не схожим. Вот и хочет ведьма черноокая Матвея вроде как царем сделать, а сама – царицею!

– Царицею! – Настя хмыкнула. – Ой, не смеши.

– Ну, не царицею, так боярыней. Попомните, подруженьки, с Митаюкой еще наплачемся! И с девками этими… чувствуете, как еще в остроге дело пошло?

Авраама покусала губу:

– Это ты к чему, Оленка?

– А к тому! – Не стесняясь подруг, дородная казачка высказала все, что давно уже наболело… впрочем, судя по реакции остальных, не только у нее одной. – Ране-то как было? Мы себя хоть и не блюли истинно, по-христиански, хоть и грешили, да меру знали – сразу с тремя не гуляли и в постель не ложилися, да и в постели вели себя благостно, безо всякого непотребства… А эти чернавки? Господи, прости и помилуй! Рассказать вам, чего они с парнями нашими вытворяют? Вот ведь нехристи-то!

– Так ведь нехристи и есть – язычницы!

– Вот-вот – язычницы. А иные же казаки совсем головы от них потеряли… Да что вы, не знаете о чем говорю? – махнув рукой, Олена неожиданно сникла. – Вы поймите, я не о себе печалуюсь, на мой век, чай, мужиков хватит, как и на ваш. Одначе казачки-то нынче – не те! Что им бабы – сожительницы их языческие – скажут, то и делают, ни единым словом не прекословят! Зачем? А чтоб самим властвовать!

– Бабы над мужиками? – недоверчиво усмехнулась Онисья. – Ну, ты и скажешь.

– Так язычницы же, колдуньи – ага!

– А нас, нас-то они тогда зачем с собой взяли? – Настя вскинула голову, машинально погладив живот. – Бросили бы в остроге – и все.

– Не знаю зачем, – покачала головою Олена. – Думаю, не так явно все, скрытно. Раз уж все от мора-лихоманки спасаются – значит, всем и уходить, никак иначе. К тому ж откуда мы знаем, что там с нами дальше будет? Может, колдуны вернутся да в жертву нас идолам своим поганым принесут!

– Типун тебе на язык! – рассердилась темненькая Устинья, Ус-нэ, до того сидевшая тихо и вовсе не подававшая голоса.

Олену она с давних пор недолюбливала, и было за что, да и разговоры о язычниках ей очень не нравились – Маюни-то был язычник, нехристь… хоть и хороший человек, жаль, вот только молод слишком. Ничего – вырастет, дай бог, вернулся бы… Все бы вернулись!

– Ты вот к чему все это говорила, Олена? – негромко продолжала Ус-нэ. – Ну, пусть даже и так все… так нам-то что делать? Уйти? А как? Нет. Я-то могу, и Онисья может, а им, – девушка кивнула на Настю с Авраамой. – На сносях, с дитем малым. Не уйти, не-ет.

– То-то и оно, что нет, – согласно вздохнула Олена. – Давайте-ко, девоньки, вместе решать – что нам теперь делать? Как казачков из-под сглаза колдовского вывести… кого еще можно.

– От девок отвлечь одним только и можно, – хмыкнув, Онисья перекрестилась. – Господи, прости меня, грешную. Самим, что ль, казаков завлекать? Так то неможно, Настя – беременна, Авраамка – с дитем – и жены они замужние… да и мы, чай, не курвищи, хоть и, что говорить, не без греха.

– Не-ет с девами надо что-то другое удумать…

– О родных бы напомнить казачкам-то! – Настя вдруг встрепенулась, сверкнула глазами. – О доме…

– О доме?

– Ну, к примеру, молиться почаще, песни петь. Тут ведь не наше, чужое все, а песня добрая – она и о доме, и о вере напомнит.

– А ведь верно. Вот славно-то придумала, Настюха! Пока так и начнем, а уж потом будем смотреть, что еще сделать можно. Ну? – Олена подбоченилась. – Кто какие песни знает?

– Я – про Илью Муромца.

– А я – «Шел да шел удалой купец».

– Про Илью Муромца – грустно больно, – усмехнулась Настя. – Давайте, девки – купца! Олена, у тя голос звонкий – а ну, запевай!

Ой шел да шел удалой купец!Удалой купец да торговый гостьС дальней стороны да с чужой сторонушки!

Выйдя на опушку леса, Семка Короедов насторожился, прислушался, даже приложил к уху потную, в натертых веслом мозолях, ладонь.

– Ты что это, Сема? – подобрался сзади Сиверов Костька. – Увидел что?

– Да нет, – вздрогнув, Семка подал плечами. – Просто помстилось вдруг… вроде как где-то там – далеко-далеко – песню пели.

– Песню? – Сиверов тоже прислушался. – Не. Вроде ничего такого не слышу.

– И я не слышу, – согласно кивнул Короед. – Говорю же – помстилось.

Костька хлопнул парня по плечу:

– Ладно, идем, атаману доложим.

– О песне?

– Да не о песне, а об этой вот сосне! – хохотнул Сиверов. – Больно уж она приметная – у меня почему-то такое чувство, будто я ее разок уже видел… как и ту рябиновую рощицу.

– Какая рощица? Где?

– Идем!

Присоединившись к основному отряду, высланные в разведку ватажники доложили атаману о подозрительной сосне, а подумав и о песнях… правда, тут уж Семка Короедов не знал – точно ли слышал.

– Да уж верно, показалось, – махнул рукой Афоня. – С чего нашим песни-то орать? В этакой-то чаще! Еще накличешь на свою голову какую-нибудь зубастую чуму, упаси, Господи!

– А сосна, атамане? – не отставал дотошный Костька. – Вроде такая ж была… с утра еще.

– Добро, – подумав, Иван махнул рукой. – Идем, на сосну вашу взглянем.

Росшая на опушке сосна была как сосна – в меру кривоватая, невысокая, толстая, вкусно пахнущая теплой янтарной смолою…

– Вот она! – показал пальцем Семка.

– А может, вот эта, – ухмыльнулся рыжий немец Штраубе, кивая на стоявшую в отдалении сосну, точно такую же узловатую и кривую. – Или вон та.

– Да-а-а… – Короедов озадаченно замотал головой. – Что и сказать – не знаю.

– А я ж говорил – ты думай сперва! Сосны у него… песни… Ух!

Костька Сиверов хотел было от души закатить парню затрещину, да тот, зараза, оказался слишком уж ловким – увернулся, еще и засмеялся, собака! Хорошо, язык не показал.

– Ла-адно, – отмахнулся Сиверов. – Вдругорядь смотри лучше да уши почем зря не развешивай, ага.

Атаман уже собирался дать остальным отмашку, чтоб спокойно шли себе дальше, вперед, без оглядки на всякие там сосны, но…

А чем черт не шутит, пока Господь спит? Вдруг да и… Нет! Невероятно, но… На то он и атаман, чтоб из всякой невероятности нужное вычленить да вытянуть на общий обзор, как говорят – за ушко да на солнышко!

Вот и сейчас, подспудно подумал Иван, все может быть и не так, как предполагал он, а так, как показалось – или не показалось – Семке… пусть Семка и совсем еще младой парень, отрок почти, однако, когда за всю ватагу, за всех своих людей отвечаешь, не грех и отроку поверить… или проверить хотя бы. Если атаман, так это вовсе не значит, что ум твой обязательно острее, чем у других, руки сильнее, а глаза – зорче видят. Атаман частенько чужими глазами видит, чужими головами думает – точнее, к чужим мыслям прислушивается, а уж выводы делает сам и решение сам принимает, опять же. Общий круг – он для мирной жизни, в походе одна голова должна быть!