Зори над городом (Повесть о верном сердце - 3) - Александр Кононов

- Что имени моего бати ты не знаешь, это еще туда-сюда, это простительно. Но ты, оказывается, и мое имя позабыл.

- Твое имя?!

- Ну да. Меня зовут Антониной. Нина - это уменьшительное.

- От Антонины уменьшительное будет Тоня.

- У кого Тоня, а у меня - Нина. Я не виновата, так уж с детства повелось.

Она поглядела на растерянное Гришино лицо и рассмеялась:

- Ну, рассказывай теперь, как ты живешь.

И начался разговор, не очень связный, не очень умный, но весь пронизанный солнцем, как благоухающий смолою сосновый цвет, что все летел и летел сверху и падал на них и тонул в легком золоте Нининых волос...

- Рассказывай же! - велела она.

Гриша, стесняясь немножко и от этого без нужды подтрунивая над самим собой, начал рассказывать об университете, об артели грузчиков, о том, как он - мученик - продавал журнал "Наш путь".

Нина выслушала его и сказала:

- Я была торговкой раньше тебя.

- Когда ж это ты успела? - недоверчиво усмехнулся Гриша.

- Когда успела? Мне тогда седьмой год шел. Отец в Ригу уехал искать места. А меня у тетки оставили, она и послала меня на рынок продавать подсолнухи. Вот так я и стала торговкой.

- И что ж... были у тебя успехи на этом поприще? - спросил Гриша, чувствуя, что шутка его не удалась.

- Были. Один раз какой-то франт в суконной тройке вытряс себе в карманы почти весь мой мешочек с подсолнушками, погладил меня ласково так по голове и дал целый двугривенный. Вот счастье-то! Помнишь, чего стоили в те времена двадцать копеек?

- Помню.

- Как я обрадовалась! Схватила монетку, да скорей домой, к тетке! Отдала ей деньги... Ну, думаю, сейчас похвалит меня. Мало - похвалит даст в награду ну уж никак не меньше чем леденец. Тетка взяла двугривенный, поднесла его к окошку, поглядела, на зуб попробовала. Потом сняла со стены ремень и высекла меня. До сих пор помню - рука у ней была тяжелая и сечь она умела. Двугривенный оказался фальшивым - из олова.

Гриша низко опустил голову. Ему представилось - до боли ясно маленькая девочка с худеньким личиком, освещенным доверчиво ждущими глазами. И в ответ на это доверие ее побили безжалостно: она на седьмом году жизни не научилась отличать серебро от олова.

Нина наклонилась, заглянула сбоку в Гришино лицо и легонько погладила пальчиком его брови:

- Ну, разгладь свои сердитки!

Гриша вскочил и, задохнувшись от волнения, протянул к ней руки.

Но она уже отвернулась - заинтересовалась вдруг кустом розоватых цветов, росших среди зарослей крапивы, в трех шагах от скамейки.

- Ты не знаешь, как называются эти цветы?

- Крейц-роза, - обиженно ответил Гриша.

- Крейц? Роза - это понятно. А крейц?

- Это латышское название.

- А по-русски не знаешь, как эти цветы называются? А я-то думала, что ты теперь такой образованный, что все знаешь: названия всех цветов, всех птиц...

- На юридическом ботанику не изучают. А как птиц зовут, я знаю не потому, что образованный, а потому, что рос в деревне.

- Тогда скажи: кто это поет?

Гриша прислушался.

В листве березы нежно, сиротливо звенела невидимая веснянка.

- Пеночка, - сказал он. - Ее у нас еще веснянкой зовут. За то, что она встречает и провожает весну. Скоро она перестанет петь.

Нина смело взяла его за руку - этого было достаточно, чтобы он перестал обижаться.

Они пошли по тропинке. Где-то низким голосом пела славка. Подождав, ей ответил бойкой россыпью зяблик.

- Не обижаешься больше? - тихонько спросила Нина.

- Нет.

"Разгладь свои сердитки"... Все в нем сейчас пело: "Разгладь свои сердитки"!

Как он мог до сих пор думать что его жизнь полна? Только с сегодняшнего дня ее озарило счастье! "Разгладь свои сердитки"...

- Смотри! - вскрикнула Нина.

На полянке, солидно ступая, путешествовало целое семейство скворцов.

Увидев людей, они не очень-то испугались - отлетели совсем недалеко и продолжали ходить по траве, деловито приглядываясь к земле, разыскивая добычу.

- А синичку я узнала! - обрадовалась Нина. - Вот она! - и показала на дерево.

Да, это была синичка... И пестрый дятел тукал по стволу сосны. И легкие солнечные капли неслышно летели сверху, - сосны дарили им мало заметные глазу последние свои цветы...

- За что мне обижаться? - сказал Гриша. - Разве только за то, что я вот искал тебя как умел... а ты, конечно, и не подумала меня разыскивать.

- Я - женщина, - сказала она лукаво.

- Женщина? Девчонка ты... - Гриша нечаянно произнес эти слова с такой глубокой нежностью, что оба они смутились и долго не решались поднять глаза - шли и смотрели себе под ноги.

Они вообще побаивались друг друга.

Это не помешало им встречаться теперь каждое воскресенье.

Гриша познакомил Нину с Катей Трофимовой, и они втроем часто уезжали на острова, или в Павловск, или в Красное Село, - там у Нины, как оказалось, жили двоюродные сестры - работали на бумажной фабрике.

С этими сестрами Нина и гуляла в памятный июньский день.

- Я ж тебе всегда говорила: Талановы роднёй богаты, - смеялась она.

Катю Трофимову не узнать было - от деревенской ее робости и следа не осталось.

Она охотно встречалась в свободное время с Шумовым и Талановой, много рассказывала о своей фабрике... Потом пригляделась к ним - и свободного времени у ней вдруг не оказалось.

Пришлось им тогда в воскресные вечера уезжать на острова вдвоем. А уходили они оттуда пешком - трамваи уже отдыхали в этот час в своих депо, улицы становились пустынными, дома казались призрачными, невесомыми, крыши их улетали в жемчужную полумглу.

С непередаваемой томительной грустью отгорали последние белые ночи.

Бледные огни на Стрелке отражались в спокойной воде. Деревья стояли неподвижно, заколдованные, - все было словно во сне.

Взявшись за руки, как дети, они бродили по безлюдным аллеям.

Это был их час: разошлась и разъехалась уставшая от веселья нарядная публика, рысаки увезли поздних седоков, огни ночных ресторанов гасли...

Все вокруг становилось необыкновенным.

Только сам Григорий Шумов казался себе слишком будничным, неуклюжим рядом с Ниной, всегда такой праздничной в светлом ситцевом платье. Судя по всему, она была даже умней его.

Однажды он сказал об этом и неожиданно вызвал ее гнев.

- Ты ведь хотел бы, - спросила сердито Нина, - чтобы я была самая красивая? Нет, я не так сказала: я не самая красивая, но ты должен считать, что для тебя я - самая прекрасная девушка на свете. А мне нужно, чтобы ты был умней и лучше всех. И, уж во всяком случае, умней меня.

- Значит, если б я был неумным, ты меня не могла бы полюбить?

- Какой бы там ни был для других, для меня, если б я полюбила тебя, ты стал бы самым умным.

- Если б? Значит, на самом деле...

Он не закончил: не надо лгать - Нина ведь сказала "разгладь свои сердитки", это и было их объяснение.

При ней нельзя было лгать.

Как-то раз, уже под утро, когда в необозримой перламутровой дали еле заметно просочился розовый свет - заря поднималась над спящим городом, где-то за деревьями послышались голоса.

Как, они не одни здесь?!

Сочный баритон, растягивая слова, продекламировал по-актерски:

- Пре-элесть моя! Разве я мог забыть чарующие дни нашего дивного прошлого?

- Ой, ой! - Нина застонала, как от зубной боли. - Какая гадость! Пойдем скорее отсюда!

Она не выносила фальши. Ни в чем! И сама бывала прямой - до бесстрашия.

- А знаешь, - спросила она однажды, - что я сказала в тот раз своим двоюродным сестрам?

Гриша понял: "в тот раз" - значит, при первой их встрече в Красном Селе.

- Я им сказала: вон там сидит мой суженый. Это про тебя.

- Нина!

- Погоди. Я слово "суженый" толкую по-своему. Помнишь, я рассказывала тебе на вокзале сказку о латышской девушке Розе? Она умерла, оставшись верной своему суженому...

- Суженый - это тот, за кого девушке суждено выйти замуж.

- А я не хочу такого толкования! Мы с тобой никогда не поженимся.

- Это почему ж?

- Потому. Мы можем пожениться, только если весь мир перевернется.

- Нина! Я тебе обещаю: он перевернется!

- Не болтай глупостей.

- А говорила: я самый умный.

- Да. И рядом с этим умным, образованным Григорием Шумовым не хочу я состоять женой-недоучкой.

- Что ты городишь! Идиотизм какой-то!

- А говорил - я умней тебя. И в самом деле, уж в этих-то делах я посмышленей тебя. Давай лучше помолчим.

Но через минуту сама же первая нарушила молчание:

- Что, если действительно все перевернется, и дочка слесаря сможет получить образование?

- А ты разве не уверена в такой перемене?

- Уверена. Но она может наступить, а я уже буду старой девой.

- Интересно!

- Кстати: очень интересно иногда подумать о словах. Судьба. Суждено. Суженый. Тот, кого суждено считать... ну, как это... своим избранником. Сердцу суждено, понимаешь? Но, кроме сердца, есть разум. И разум - не велит.

- "Кстати"... Хорошее "кстати"! Ты что же, хочешь только разума слушаться?