Поцелуй Однажды: Глава Мафии - Ольга Манилова

дурь из меня выбьет. Давненько мы не дрались, кучу лет, на самом деле. Теперь только бабло и дела. А тут прекрасная дама во флеш рояле.

— Вы — оба сумасшедшие, — ворчит Кира.

— Это способ выживания, — важным тоном начинает Николай, но затем прищуривается: — А не вы ли, прекрасная дама, еще недавно целились в него пистолетом?

Они оба смеются, и такими их находит вернувшийся Роман. Он поднимает брови, осматривая веселящуюся девушку.

— В своем репертуаре, — бормочит он, бросая негодующий взгляд на друга и тоже выпивает вино залпом.

— Не всем быть угрюмыми увальнями. Так на сколько вы тут?

— В понедельник вечером уезжаем обратно.

— Можно завтра я оторву его у вас на пару обеденных часов? — учтиво обращается к ней Николай и она согласно кивает головой.

— Ему нужно всегда сначала говорить «нет», а только потом «да», — рекомендует Роман. — Даже если просит передать салфетку.

— Теперь ты понимаешь, почему мы так долго дружим, — заговорчески громко шепчет ей Фрезь, и Кира виновато смотрит на любовника, потому что смех сдержать не может.

— // —

.

В номере они неторопливо раздеваются, готовясь ко сну. Кира с трудом стягивает босоножки: на тонких ремешках дурацкие замочки.

Рома проворно ловит ее за правую ступню, когда девушка едва не заваливается на кровать боком.

— Опять натоптыш на том же месте, — бурчит он, пристально рассматривая покрасневшую кожу.

— Я сюда клеить пластырь не могу, — объясняет Кира. — Отдай обратно.

— Никогда не понимал этого фут фетиша, но вот съел бы твои ноги, — он шутливо кусает короткие пальцы.

— Она же грязная! Вот реально пещерный ты.

Они посмеиваются, и Рома возвращает девушке ногу обратно. Веселье Фрезя удивительным образом заразительно. Атмосфера, заданная им, распространяется за пределы личного присутствия.

— Вы действительно такие хорошие друзья?

— Как сказать. У Коли вместо сердца — общежитие. Знаю одного гопника-барыгу с Пищанского района, с которым он постоянно общается. На короткой ноге с десятком миллиардеров. К Папе Римскому небось заходит чаи гонять, как и ко всем школьным училкам. Уверяю тебя, в ресторане половина присутствующих были с ним знакомы.

— Но да, — продолжает он, переключая кондиционирование на отельном планшете, — мы давно очень друг друга знаем. Я на его выкрутасы не ведусь.

— Ты заметил, как он много пил? Или это нормально?

Роман стягивает часы, и наблюдает как она выбирает ночнушку.

— Заметил, и нет, не нормально. Он малопьющий всегда был.

— Был момент, — закусывает губу Кира, так как не хочется выглядеть глупой, — совсем короткий. Он выглядел странно. Очень грустным. Просто на фоне всего остального…

Он задумчиво смотрит в открытый балкон на западной стороне.

— Да, теперь когда ты сказала… Может не один момент какой-то. И не только сейчас. Я виделся с ним где-то полгода тому назад в последний раз. Тогда что-то похожее промелькнуло, но я не придал этому значения. Надеюсь, ты будешь делить надвое то, что Коля тебе наговорил про несчастного меня.

С ворохом вещей в руках и большой косметичкой для ванной, она колеблется перед тем, как сесть обратно на покрывало.

— Ничего делить надвое не надо. Ничего особенного он не сказал. В пределах того, что я и сама понимала.

— Кира, не вздумай забывать кто я есть, и не ищи мне оправданий. — Он засовывает руки карманы, прислонившись боком к письменному столу. Половина его лица остается в тени. — Нет никаких жалостливых историй из детства, оправдывающих кого-либо. Я — самое что ни на есть реальное чудовище, утопившее людей в крови и мучениях. Никогда не получал удовольствия от этого, но даже спокойствие нынешних времен не смягчит сделанного.

Рома говорит беспристрастно и ладно. В груди у нее щемит и что-то трещит по краям, и раскол — словно предвестник землетрясения на баллов десять, не меньше. Обмануть ее ему не удается, хоть и половина из сказанного — правда.

Кира не верит, что стоит бояться монстров.

Она верит, что бояться нужно тех, кто их создает.

— Я здесь не представитель судебно-исполнительной власти, Карелин. Я пытаюсь понять. Наверно, понять то, что произошло.

— Понять, — усмехается он и качает головой, но затем резко поднимает на девушку глаза. — Тебе незачем это делать. Забудь.

— С чего ты решил, что к этому всему отношение имеет Фрезь?

— Вот потому что знаю этого помешанного давно. И сорт вермишели, что он готов навешать на уши всем слушающим.

— Я польщена твоими ценными указаниями и самокритикой, но я как-то сама разберусь что мне думать и не думать.

Как будто она в состоянии забыть, что каждый день спит, ест и целуется с человеком, убившем ее отца.

Она не высушивает голову после душа; они занимаются любовью впопыхах, а ее мокрые волосы приятно холодят кожу. Оба кончают слишком стремительно, и Кира сразу же отрубается.

Просыпается она посреди ночи. Бесшумный сон Карелина некоторое время зачаровывает ее тишиной. Но все-таки решает подняться, кое-как укутываясь в простынь, и ноги ведут девушку к западному балкону.

Здесь темнее всего, и проглядывается лишь уголок моря. Тусклый лунный свет напоминает люстру с одной работающей лампочкой.

Кире есть о чем поразмыслить, но даже сознание затянуто сентябрьской негой. Какая тихая, прекрасная ночь.

За спиной Карелин тоже просыпается и через некоторое время подходит к балкону обнаженным. Его эрегированный член пружинит, когда плечо соприкасается с дверной створкой.

— Что высматриваешь? — хрипит он.

— Моряка какого-нибудь, жениха себе ищу.

Его пальцы крутят ее локон, словно разгадывая некую тайну.

— Мордобои с моряками у меня бывали, так что пожалей какого-то невинного смертника.

— Это правда, что ты убил прошлого мэра брусом в порту?

— Нет, — широко улыбается он, видимо, еще не отошедший от сна. — Нет, конечно. Бога ради, нахрена он мне нужен.

Она рассматривает безоблачное небо, застывшее разлитыми чернилами среди сверкающих камней.

— Иди сюда, Кира, — тихо приказывает Роман.

На кровати он осторожно входит в нее сбоку, обвивая тонкое бледное тело неумолимыми руками.

Степенные, но жесткие толчки погружают ее в плен невесомости — она чувствует скольжение бархатной плоти до каждого миллиметра, но удовольствие закупорилось в одной точке внизу живота, и, как забытый солнцем и росой цветок, не может распуститься.

Он лижет ей шею. Держит крепко-крепко.

Толчки замедляются, рвутся глубиной и мощью, но