Мифы Туринской плащаницы - Евгения Грановская

– Это? Нарком рабоче-крестьянской инспекции товарищ Сталин. Между прочим, уже четыре месяца как генсек ЦК партии. А что? Вы разве с ним знакомы?

– Нет, – снова качнул головой Гумилев. – Просто у него такое лицо…

– Лицо как лицо, – пожал плечами Блюмкин. – Давайте вернемся к нашей беседе. У меня, как вы понимаете, мало времени. Итак, Николай Степанович, мне нужно, чтобы вы восстановили дневник.

– Я уже сказал вам, что это не…

– Хватит! – рявкнул Блюмкин и ударил кулаком по столу. Глаза чекиста пылали, на толстых бульдожьих щеках проступили алые пятна. – Вы восстановите дневник, Гумилев! Мы сделаем это вместе. И не пытайтесь меня обмануть! Иначе ваша мать будет арестована по обвинению в содействии мятежникам. А вашего маленького сынишку найдут в Петровском парке с перерезанным горлом.

Гумилев молчал. Он так оцепенел и побледнел, что стал похож на мраморную статую. Блюмкин едва заметно усмехнулся. «Вот так-то лучше, парень», – подумал он, а вслух сказал:

– Сейчас вы отправитесь в камеру и проведете там ночь. На рассвете вас вывезут в лес и расстреляют. Пули будут холостые. Все, что от вас требуется, – это упасть в ров и притвориться мертвым. Когда солдаты удалятся, я вытащу вас. Вы все поняли?

Гумилев молчал.

– Я спрашиваю: вы все поняли?

– Да, – тихо ответил Гумилев. – Я понял.

– Вот и хорошо. И держите язык за зубами. Помните о матери и сынишке.

Блюмкин встал из-за стола, подошел к двери и распахнул ее.

– Конвой! – крикнул он. – Уведите арестованного!

6

Первого сентября тысяча девятьсот двадцать первого года по Невскому проспекту шагал, сунув руки в карманы кургузой курточки, молодой парень. Из-под лихо заломленного на затылок картуза торчал рыжий вихор.

Остановившись возле щита объявлений, парень уставился на приклеенную к серым доскам газету «Петроградская правда». Первая полоса газеты была целиком посвящена недавнему громкому делу о тайной организации монархистов. Собственно о «деле» там почти ничего не было. А был список расстрелянных заговорщиков, состоявший из шестидесяти одного пункта.

Парень положил палец на список и стал, шевеля толстыми губами, читать фамилии, сдвигая палец все ниже и ниже. Наконец палец замер на строчке «Н. С. Гумилев». Напротив фамилии поэта чернели несколько тускло набранных строк:

«Активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания. Обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов и кадровых офицеров. Расстрелян».

Парень убрал палец с газеты. Несколько секунд он о чем-то размышлял, сдвинув рыжие брови к конопатой переносице. Затем вздохнул, поскреб пятерней в затылке, поправил картуз и, понурив голову, зашагал дальше.

Три дня спустя парень стоял у калитки старой помещичьей усадьбы в Бежецком уезде Тверской губернии.

– Эй! – крикнул он. – Эй, можно вас спросить?

Поднимавшаяся по ступенькам крыльца стройная, высокая женщина в сером пальто остановилась и оглянулась. У нее были черные блестящие волосы и бледное лицо.

– Могу я видеть Анну Андреевну Ахматову? – осведомился парень.

– Да. Это я, – ответила женщина, тревожно посмотрев на парня. – Входите, там не заперто.

Парень стянул картуз, толкнул калитку и вошел во двор.

– Проходите в дом, – сказала Анна Андреевна.

Парень отрицательно качнул головой:

– Нет, спасибо. Боюсь, на поезд опоздаю. Задержался в пути, не сразу вас нашел. Теперь времени в обрез.

Он достал из-за пазухи сверток и протянул женщине:

– Анна Андреевна, это вам.

Ахматова взяла сверток и растерянно на него посмотрела.

– Что это?

– Разверните и увидите.

Женщина развернула коричневую бумагу бледными длинными пальцами и достала толстую тетрадь в черном сафьяновом переплете.

– О боже, – выдохнула она и посмотрела на парня. – Это… от Коли?

В ее серых глазах замерцала такая невыразимая грусть, что у парня сжалось сердце.

– Да, – кивнул он, отводя взгляд. – Он передал это мне. За день до ареста. Тогда уже было известно, что его возьмут. И он… В общем, он просил, чтобы я передал это вам.

Ахматова держала в руках тетрадь, глядя на нее с тоской и со страхом. Парню стало жаль эту красивую, странную женщину с необыкновенным лицом, и он сказал:

– Анна Андреевна, я читал ваши стихи. Они очень хороши. Конечно, не так хороши, как у Николая Степановича, но… – Парень понял, что сболтнул лишнее, и, смутившись, остановился.

– Да-да, – растерянно проговорила Ахматова, глядя на тетрадь.

На ресницах ее заблестели слезы.

– Ну, я пойду, – сказал парень и неловко водрузил на голову картуз. – Мне еще до станции добираться.

– Простите… А вы кто?

– Я студист. Слушатель студии Пролеткульта. – Парень вздохнул и сухо проговорил: – Арест вашего мужа – чудовищная ошибка.

– Ошибка… – тихо отозвалась Ахматова.

– Да, ошибка! Уверен, когда-нибудь люди во всем разберутся и поставят вашему мужу памятник. А я… Я пойду. Всего вам доброго, Анна Андреевна!

– Храни вас Бог, – тихо отозвалась Ахматова.

– Бога нет, – сказал парень машинально, но тут же смутился, приподнял картуз, повернулся и зашагал к калитке.

Глава 7

Голова Аргуса

1

На Москву опустились сумерки. Воздух был тяжелым и влажным. Отец Андрей стоял посреди Старого Арбата, поддерживаемый под локоть Женей, и таращился на небо.

– Как красиво, – пробормотал он, слегка покачиваясь. – Как чудовищно красиво.

– Да, – подтвердила Женя, с тревогой глядя на дьякона. Она уже была не рада, что поддалась на его уговоры и согласилась на эту дурацкую прогулку по Старому Арбату. – Как вы себя чувствуете, отче?

– Неплохо, – ответил дьякон и попытался улыбнуться. – А как я выгляжу?

– Тоже неплохо. По крайней мере, в сумерках.

– Уже не похож на эфиопа?

– Нет. И на пантеру тоже. В сумерках вас можно принять за очень загорелого и очень пьяного человека.

– Я не пьян.

– Я вижу. Вы не хотите позвонить вашему приятелю в Ватикан?

– Во-первых, он мне не приятель. Он – птица высокого полета, а я… Я обыкновенный дьякон. Причем не самый хороший.

Женя лукаво прищурилась на отца Андрея и иронично заметила:

– Водка делает вас самокритичным. А что во-вторых?

– Во-вторых, монсеньор крайне серьезно отнесся к моим словам. Он пообещал, что сделает все возможное, чтобы предотвратить это безобразие. В его распоряжении – агенты департамента. Плюс – гвардейцы. К тому же он обещал подключить полицию, использовав какой-нибудь здравый предлог. А если Солацци что-то пообещал, он это обязательно сде… – Дьякон прервал монолог и громко икнул. – Ой! – смущенно пробормотал он и хихикнул. – Простите, я не хотел.

Женя окинула его насмешливым взглядом.

– Хороши, нечего сказать. Сколько водки вы уже выпили?

– Много, – ответил дьякон. Подумал и добавил: – Очень много!

– Ладно. Пожалуй, нам пора домой. Пойдемте к метро.

Женя взяла дьякона под руку, и они неторопливо зашагали по брусчатке Арбата.

– Черт, – проговорила вдруг Женя, остановившись.

– Что случилось? – поинтересовался отец Андрей.

– Милицейский патруль! Он идет к нам!

– Ну и что?

– Вы себя со стороны не видите! Надо бежать, пока они вас не замели!

Отец Андрей пьяно улыбнулся:

– Зачем?

– Вы же не хотите, чтобы вас вышибли из Патриархии за пьянство?

Дьякон на мгновение нахмурил лоб, размышляя, затем качнул головой:

– Не хочу.

– Тогда пошли скорее!

Евгения снова взяла дьякона под руку и потащила его в переулок. Отец Андрей сообразил наконец, что к чему, и нисколько ей не препятствовал. Лишь оказавшись в переулке, он поинтересовался:

– Где это мы? И куда идем?

– Это Кривоарбатский переулок, – ответила Евгения. – Сейчас пройдем его насквозь, выйдем на Смоленку и поймаем такси. Пора отвезти вас домой!

– Да, но я не хочу домой, – возразил отец Андрей. – Мы с вами так замечательно гуляем. И вообще, вы замечательная девушка. Умная, красивая…

Женя поморщилась.

– Помолчите, пожалуйста. От вас пахнет водкой.

– Ничего удивительного, – пожал плечами дьякон. – Я ведь ее пил. Вот если бы от меня пахло молоком или медом, это было бы…

– Тише!

Женя накрыла дьякону рот ладонью. Он изумленно на нее уставился.

– Прошли мимо, – облегченно проговорила она и убрала ладонь с губ дьякона. – Все, хватит стоять. Нужно идти.

И они зашагали дальше.

– В этот самый момент станция «Мир» падает в океан, – задумчиво проговорил отец Андрей. – Хотел бы я на это посмотреть. Жуткое, должно быть, зрелище!

– Не более жуткое, чем вид пьяного дьякона, – усмехнулась Евгения.

Отец Андрей покачал головой:

– Не скажите. Ведь это не просто падение космической станции, это «крушение мира». Такой вот странный каламбур. Стойте! – воскликнул вдруг дьякон.