Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ВТОРОЙ СД. Вы слышали вчера наш разговор?
РОГМЮЛЛЕР. Я обязан все слышать.
ВТОРОЙ СД. Тогда почему вы ударили его (кивает на ТРЕТЬЕГО СД), а не меня?
РОГМЮЛЛЕР. Потому что, во-первых, он хотел сделать карьеру на моем бренном теле, во-вторых, он вносил элемент ненужного в данной ситуации историзма в нашу профессиональную работу, и, наконец, в-третьих, вы были по-деловому правы. Меня надо было бы убрать, это был бы выход в создавшейся ситуации, не имей я своим агентом шефа криминальной полиции. Ну, до встречи, ребята. (Идет к двери).
ПЕРВЫЙ СД. Рогмюллер, вы живете с Ани?
РОГМЮЛЛЕР. Какое это имеет отношение к нашей работе?
ПЕРВЫЙ СД. Мне хотелось бы услышать ваш ответ.
РОГМЮЛЛЕР. Мальчик мой, а не кажется ли вам, что это мое личное дело?
ПЕРВЫЙ СД. Этот вопрос меня уполномочило задать вам руководство.
РОГМЮЛЛЕР. Вот если ради того, чтобы задать такой вопрос, я буду отозван в рейх, и когда этот вопрос мне зададут люди, которым за пятьдесят и которые в силу этого живут не по законам вашего жеребячьего возраста, – только тогда я дам аргументированный ответ. Вашему возрасту все кажется очевидным в том, что вы считаете любовью, и поэтому вам я ответа дать не смогу. Мы просто не поймем друг друга. (Уходит).
ПЕРВЫЙ СД. Он ловко вывернулся.
ВТОРОЙ СД. Это самый великий разведчик из всех, каких я видел.
ТРЕТИЙ СД. Самый великий разведчик мира – это наш фюрер, ибо он идет в разведку будущего арийцев, овеянный великой идеей!
ПЕРВЫЙ СД. Да, да… Конечно… Ты прав, конечно же, ты прав…
ТРЕТИЙ СД. Я иду подготовить машину. (Уходит).
ПЕРВЫЙ СД (кивая вслед ТРЕТЬЕМУ СД). Его больше нельзя брать с собой за границу. Он прямолинеен и туп.
ВТОРОЙ СД. Наоборот. Мы всегда будем брать его с собой. На него можно будет свалить все. Он прекрасный козел отпущения. Ну что ж. я пойду вниз, приготовлю оружие…
ПЕРВЫЙ СД. Хорошо.
ВТОРОЙ СД. Значит, ты сидишь на телефоне.
ПЕРВЫЙ СД. Да. Я сижу на телефоне.
9
Номер ЖУРНАЛИСТА. Утро. ЖУРНАЛИСТ быстро пишет, сидя за столиком. Проснувшаяся АНИ незаметно наблюдает за ним, лежа в постели.
АНИ (шепотом). Доброе утро.
ЖУРНАЛИСТ. Сейчас… Минуту… (кончил писать). Доброе утро, прелесть. Вы давно проснулись?
АНИ. Почему-то всегда после ночи, проведенной вместе, люди переходят на «ты». И делаются полноправными собственниками друг друга. И мне очень дорого, что «вы» – это вы…
ЖУРНАЛИСТ. Что станем сегодня делать?
АНИ. Что угодно.
ЖУРНАЛИСТ. Я не хотел будить вас и поэтому не открывал окон. У меня здесь напротив, в костеле, поразительно играют по утрам Баха. И дети поют. Хотите послушать?
Открывает окно. В комнату врывается органный концерт Баха.
АНИ. Идите сюда.
ЖУРНАЛИСТ. Я здесь.
АНИ берет его руку в свои и целует его руку много-много раз, очень нежно.
АНИ. Я должна вам что-то сказать.
ЖУРНАЛИСТ. Да?
А НИ. Сколько сейчас времени?
ЖУРНАЛИСТ. Половина одиннадцатого.
АНИ. Тогда у меня еще есть полчаса.
ЖУРНАЛИСТ. Что загрустили?
АНИ (вздохнув). Проснулась.
ЖУРНАЛИСТ. Тогда еще раз – доброе утро.
АНИ. Знаете, у меня нет совести.
ЖУРНАЛИСТ. В каждом человеке есть совесть. Только один мой друг здорово сказал, что большие подлости рождаются из мелких сделок с собственной совестью.
АНИ. Кто он?
ЖУРНАЛИСТ. Человек. Он не пошел на сделку с совестью и поэтому погиб. Хотя он говорил мне, что человек погибает только в том случае, если не оставил после себя память: книгой ли, песней, картиной… друзьями, наконец. Страшно – мой друг и сейчас живет во мне, и он еще ближе мне, чем раньше.
АНИ. Значит, по-вашему, хорошо, когда погибают друзья?
ЖУРНАЛИСТ. Вы все время ждете от меня основополагающих заключений, Ани. Вы хотите, чтобы вам было спокойно жить по законам, сформулированным другими. Сами пишите себе законы, Ани, сами.
АНИ. Бы когда-нибудь видели, как здороваются слепцы?
ЖУРНАЛИСТ. Нет.
АНИ. Нагнитесь.
ЖУРНАЛИСТ нагибается к Ани. Она закрывает глаза и пальцами ощупывает его лицо.
Это они здороваются так после долгой-долгой разлуки.
Детский хор в костеле поет Аве Мария.
ЖУРНАЛИСТ. Сколько вам лет, Ани?
АНИ. Вы говорили, что знаете обо мне всё. Вы ничего не знаете обо мне. Вообще надо людям запретить слово «знаю». Люди могут только догадываться и о мире, который вокруг, и о человеке, который рядом. Что вы знаете вон про тот цветок на подоконнике? Что вы знаете о его сегодняшнем утре? Что он ощутил, просыпаясь? Или – как засыпала эта лампа? И больно ли стеклу, когда оно бьется? Что вы знаете о себе? Человек сам по себе не существует. Он зависит от окружающих. Никто не знает о том человеке, который сейчас вышел из своего дома и едет на такси, и от него зависит ваша жизнь, а у шофера такси болит сердце, и оно рвется, а машина падает в пропасть с тем человеком, от которого зависела ваша жизнь… Никто не знает, что будет через минуту. Мы все в этом мире – убийцы: прямые или косвенные. Чистеньких нет. Юноша просит девушку не оставлять ребенка – он убийца. Я зову подругу в дансинг, а у нее больна мать, а подруга молода, а мать ее любит и просит пойти потанцевать и умирает, потому что некому было дать ей лекарство. Кто я? Убийца? Мне легче – я косвенно. А может, и страшнее. Вы зовете друзей отдыхать на море, а их сын там тонет во время шторма. Сколько времени вы казните себя, что пригласили их на то проклятое море? И как же хорошо жить, когда всё заранее предписано. Никакой личной инициативы, пусть отвечает тот, кто предписывает. Я за это.
ЖУРНАЛИСТ. Это вы строите баррикаду, чтобы можно было спрятаться от себя? Да?
АНИ. Мама учила: всегда говори правду и живи по правде. Я так и жила. А потом из-за этого погиб мой муж. Кого винить? Маму или себя?
ЖУРНАЛИСТ. Тех, кто погубил вашего мужа.
АНИ. Нельзя винить тех, с кем не справиться. Это дурно, это может озлобить, но спасти – нет… никогда.
ЖУРНАЛИСТ. Рано или поздно мир справится с теми, кто губит невинных. В том случае, конечно, если каждый из нас будет помогать этому.
АНИ. У нас с вами все странно. Вечер кончили философией, утро начинаем проповедью. Вы не правы,
