Отличный парень - Кристина Арноти
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кто этот ублюдок?
— Ублюдок? — возмутилась она. — Это граф Машин, один из самых лучших игроков в поло.
— Ты не находишь, что он похож на обезьяну?
— Надо видеть его на лошади. В Довиле или где-то еще… На обезьяну? Верхом на лошади — это сущий дьявол…
Не переставая наблюдать за вошедшей со слезами и стонами консьержкой, за четкими движениями Хельги, подающей пуэрториканке полотенце, чтобы вытереть мокрое от слез лицо, Роберт уже видит, как в комнату Анук входит тот ублюдок. В странных видениях Роберта номер в отеле «Космос» представляется, как комната Анук, куда он заглянул только на время. Ублюдок приближается к стройной блондинке ослепительной красоты со словами: «Сейчас я вас…»
У Роберта едва не вырвалось грубое слово. С той поры, как он попал в высшее общество, ему часто приходится выслушивать нецензурную брань. Раньше он никогда не употреблял непечатную лексику. Случалось, что он позволял себе выругаться, но не самыми последними словами. Отборных ругательств он набрался от Анук.
Пуэрториканка рыдает, сидя на стуле. Она заливается слезами так обильно, что, кажется, она вот-вот расплавится и жир потечет с ее толстых щек.
Женщина повторяет:
— Я думала, что он шутит… Когда он упал… Согнувшись пополам…
Она всхлипывает так громко, что уже не понять, сдерживает она позывы к рвоте или к еще более громкому рыданию.
— Как в масло… Второй за три года… Словно тот призвал его к себе потому, что соскучился…
— Держите, — говорит Хельга.
Она протягивает консьержке маленькую пузатую рюмку.
— Выпейте… Это шнапс.
Пуэрториканка осушает залпом рюмку.
— Крепко, — произносит она.
И вновь заливается слезами, словно включает кран…
— Как в масло…
— Почему она все время говорит про масло? — спрашивает Роберт.
Глядя на плачущую толстуху, он видит перед собой Анук в постели с похожим на гнома ублюдком.
Анук раскрывает этому негодяю объятия с такой страстью, какой никогда не проявляла по отношению к нему. Бесстыжий наездник в бешеном темпе колотит острыми шпорами по нежным бедрам блондинки, раскинувшейся в неге на гостиничной постели. Невыносимое зрелище. Роберт не может сдержаться, чтобы не выкрикнуть несколько слов на родном языке.
— Боже мой! Отчего хнычет эта жирная свинья?
Ему сразу становится легче на душе, а женщины от неожиданности замолкают.
— Что вы сказали? — спрашивает немка. — И почему вы кричите?
Наездник продолжает свою пляску смерти. Если он оторвется от Анук, как напившаяся крови пиявка, Роберт никогда больше не сможет заниматься любовью с ней. Женщина, которая носит его, пусть даже не совсем благозвучную для уха француза фамилию, должна принадлежать только ему одному. Кошмарное видение не отступает. В своем горячечном бреду Роберт уже видит, как сладкая парочка занимается любовью в присутствии двух плачущих женщин. Хельга почему-то тоже в слезах. По ее красивому гладкому лицу текут стерильные слезы. Роберт восклицает:
— Нет, этого не может быть…
— У него все еще не понизилась температура, — говорит Хельга, не переставая плакать.
— Н-е-т, а-а-а…
Гном оскверняет своей гнилостной спермой прекрасное тело Анук.
— Без пятнадцати четыре, — произносит немка.
Она вытирает лицо бумажным носовым платком.
— Нож вошел в его живот, как в масло, — рыдает пуэрториканка. — Я ни в чем не виновата. Я была обязана сообщить полиции об этом грязном наркомане. В конце концов, что вы хотите, я выполняла свой долг… И вот приехал сержант Мэйлоу… Вы знаете сержанта Мэйлоу? Он сменил на посту вашего бедного господина О’Коннели… В машине с сиреной… Я люблю этот звук… Когда я слышу вой полицейской сирены, я чувствую себя в безопасности… И вот входит сержант; в холле темно. Сколько лет я тщетно требую, чтобы наладили освещение… В телефонной кабинке еще горит свет, но разве это можно назвать освещением? От крошечной лампочки…
Переведя дыхание, она продолжает:
— Сержант склонился над наркоманом, чтобы забрать его. Вдруг наркоман приподнимается, как готовая к укусу змея, и плюнул полицейскому в лицо. Сержант Мэйлоу вытер лицо правой рукой. На какую-то секунду он ничем не был защищен. И тут наркоман вонзил нож в его живот. Сержанту удалось выхватить пистолет, но выстрелить уже не хватило сил. Наркоман вновь вонзил нож в живот Мэйлоу, словно опустил перо в чернильницу…
Пуэрториканка ведет свой рассказ с интонациями комментатора футбольного матча.
— Мэйлоу хотел подняться, но не смог. Из его живота хлестала фонтаном кровь. Наркоман с радостным воплем поднял окровавленный нож, как трофей. Он схватил пистолет Мэйлоу и отбросил в сторону. Я бросилась к выходу и закричала: «Убийца, убийца… На помощь…» Прибежали двое полицейских, заломили наркоману руки. А тот веселился от души. Похоже, что он принял ЛСД. Он кричал: «Я плаваю в крови копа… Мир прекрасен, Америка — великая страна». И пока его не запихнули в машину, он все время кричал: «Я плаваю в бассейне вместе с внутренностями… Кровь… Кровь… На помощь, я сейчас упаду с 29-го этажа…» Вы разве не слышали, что приезжала «скорая помощь»? Господина Мэйлоу увезли. Спасут ли его врачи?
Хельга согнулась пополам:
— В живот, — говорит она, — какой ужас!
«В живот, — думает со злобой Роберт. — Плевать мне на сержанта. Где Анук, вот что сейчас важно… Безусловно, она в музее и наслаждается полотнами Будена. И грубость ее — простая дань моде… Хорошее родительское воспитание не позволит ей совершить недостойный поступок… Анук…»
— Это случилось, — говорит пуэрториканка, опрокидывая третью рюмку шнапса (ее взгляд начинает стекленеть), — потому что сегодня третья годовщина со дня гибели господина О’Коннелли… Видно, он призвал напарника к себе.
Женщина крестится.
Она тянет руку, чтобы снова получить порцию шнапса. Бутылка уже почти пуста.
— Существуют такие души, которые призывают к себе души других людей. Подобно спруту, они тянут к вам свои щупальца. Они ломают ваше сопротивление и вызывают вашу гибель. Возможно, господин О’Коннелли призвал к себе Мэйлоу… Ему там скучно одному… Или же…
Она замолкает. Зачем огорчать Хельгу и сыпать соль на ее рану: она лишь хочет сказать ей несколько слов, чтобы немка запомнила их и испугалась.
— Возможно…
Она раздумывает. Все-таки Хельга часто делает ей подарки. К тому же она всегда с ней вежливо разговаривает. И все же, зная, что причиняет ей боль, пуэрториканка уже не могла больше сдерживаться:
— Он еще вернется за вами…
— Старая ведьма! — восклицает немка.
Эти слова она произносит по-немецки.
— Не сердитесь, — говорит консьержка.
Женщина направляется к входной двери.
— Не надо сердиться… Я не понимаю по-немецки… Что это значит?
И она тоже начинает говорить на своем родном языке.
Раздается резкий звонок в дверь, и женщины замолкают.
— Вон! — произносит Хельга по-немецки и подталкивает ее к входной двери. — Вон! Грязное животное. Меня преследуют другие видения. Сотни трупов на улицах Берлина! Разложившиеся покойники, которых вытаскивали из-под руин! Солдаты, смеявшиеся после того, как застегнули ширинки… Оккупанты? Победители? Пошла вон!
Она подталкивает толстуху к выходу. Звонок продолжает настойчиво звонить.
«Это доктор», — думает Роберт. Его глаза горят. Анук причиняет ему боль. Душа? Она не может болеть, как зуб.
— Все плохо! — восклицает Хельга, едва увидев доктора. — Только что в холле убили полицейского, я выгнала консьержку, мой француз горит огнем… Боже мой! Ну и денек!
— Обычный день в Вашингтоне, — отвечает доктор. — Успокойтесь, Хельга. Пройдите в ванную комнату и плесните себе в лицо пригоршню холодной воды.
— Оставляю калеку на ваше попечение, — отвечает Хельга.
Она чувствует себя разбитой и усталой.
— Умоляю вас, поставьте его на ноги. Лишь бы он, наконец, ушел… Слишком много для одного дня… Я не переживу…
После ухода двух женщин в комнате вновь воцаряется тишина. Роберт чувствует холодное прикосновение стетоскопа к своей груди. Он покорно позволяет себя слушать и осматривать.
— Я могу вам кое-что сказать? — спрашивает он.
Доктор показывает на свои уши, заткнутые трубками стетоскопа. Холодное прикосновение к грудной клетке. Затем, почти горячее, к области сердца. Тук-тук-тук.
— Учащенное сердцебиение, — произносит эскулап. — Ваше сердце слишком часто бьется. Есть из-за чего.
С термометром во рту Роберт похож на дрессированное животное. Французская собачка на задних лапках.
Наконец он может говорить. Роберт привстает и облокачивается на локоть.
— Моей жены нет в номере…
— И что же? — отвечает доктор. — Вы привезли ее в Вашингтон для того, чтобы она, запершись в своем номере, связала вам пару носок? Она осматривает город…
