Прибалтийский фугас Петра Великого - Александр Широкорад

В статье 9 говорилось: «Его царское величество обещает при том, что все жители провинций Лифляндских и Эстляндских, такожде и острова Эзеля, шляхетные и нешляхетные, и в тех провинциях обретающиеся города, магистраты, цехи и цунфты [разновидность цехов. – А.Ш.] при них, под свойским правлением имевших привилегиях, обыкновениях, правах и справедливостях постоянно и непоколебимо содержаны и защищены будут.

10. Таков в таких уступленных землях не имеет никакое принуждение в совести введено быть, но паче евангелическая вера, кирхи и школы и что к тому принадлежит на таком основании, на каком при последнем свейском правительстве, были оставлены и содержаны, однако ж во оных и вера греческого исповедания впредь також свободно и без всякого помешательства отправлена быть может и имеет».[119]

Сразу замечу, что Ништадтский мирный договор никто не отменял, и, следовательно, он имеет юридическую силу до сих пор. Правда, ряд договоров, заключенных правопреемницей империи Российской Федерацией после 1991 г., противоречат статье 4 Ништадского мира. Но новые договоры не делают Ништадтский мир ничтожным, и я уверен, что если не в ближайшие годы, то в середине XXI века наши государственные и военные руководители вспомнят о статье 4 Ништадского мира.

Что же касается статей 9 и 10, то они носили исключительно декоративный характер и не были обязательны для исполнения российскими властями. Во-первых, уже в XVIII веке, справедливо названном веком просвещения, было смешно думать, что можно на века сохранить в неприкосновенности средневековые реликты – цеха, магистраты и т. п. А во-вторых, политическое и военное положение в районе Прибалтики коренным образом изменилось со времен Ливонской войны. Ни Швеция, ни Речь Посполитая уже не могли и мечтать о вторжении в Эстляндию и Лифляндию, что бы там ни творили русские цари.

Тем не менее Петр I подтвердил права и преимущества земских и городских сословий Лифляндии и Эстляндии, но «с оговоркою, по которой дальнейшее сохранение этих прав и преимуществ должно было зависеть от усмотрения верховной самодержавной власти в России, и затем внутреннее земское управление и управление городов оставил в том виде, как было при шведах, без всяких существенных изменений».[120]

В 1713 г. «Петр I повелел учредить Рижскую губернию, отделив Ревель, Дерпт и все прилежащие к ним территории и включив их в состав губернии Ревельской. В 1722 г. Дерптский уезд был выделен из Ревельской и присоединен к Рижской губернии. Во главе их были поставлены губернаторы из приближенных царского двора, а их заместителями и сановниками в аппарате губернатора, как правило, были прибалтийские дворяне. Последние в своей административной деятельности прежде всего старались блюсти интересы и привилегии местного рыцарства, и обычно указы царского правительства приобретали силу в Прибалтийских губерниях лишь в той мере, в какой они соответствовали местным правовым нормам и интересам немецко-прибалтийских дворян. Это в равной мере относилось и к городским магистратам, и к немецким купцам.

Даже официальным языком в Прибалтийском крае был признан немецкий, и переписка губернских учреждений с коллегиями велась обычно на немецком языке, исключением являлись лишь бумаги, поступавшие из так называемых «русских канцелярий» лифляндских и эстляндских генерал-губернаторов. Уже одним этим можно объяснить то обстоятельство, что дела, связанные с Прибалтийским краем, в центральных государственных учреждениях обычно попадали к чиновникам немецкого происхождения соответствующих департаментов. Кроме того, в административный аппарат края подбирались лица, знакомые с остзейскими порядками и привилегиями, а такими опять-таки оказывались чиновники из немцев. Таким образом, получалось, что вплоть до самых высших инстанций управлением Лифляндией и Эстляндией ведали чиновники преимущественно немецкой национальности, что не было предусмотрено никакими привилегиями, но, несомненно, благоприятствовало сохранению остзейской автономии».[121]

Система сословно-представительных органов прибалтийского рыцарства, утвержденная еще шведскими королями, давала значительные преимущества немецко-помещичьему дворянству в Прибалтийском крае. В середине XVIII века были составлены особые привилегированные дворянские списки-матрикулы. В них занесли в Лифляндии 172 дворянские фамилии, в Эстляндии – 127 и на острове Эзель – 25. Предки этих дворян владели землями еще во времена Ливонского ордена, шведских и польских королей. Только они получили право полного голоса и являлись членами высшего органа местного самоуправления – ландтага. На территории Эстляндии насчитывалось около 240–250 таких привилегированных дворянских семей, остальные землевладельцы, или так называемые земские дворяне, пользовались ограниченными правами.

Ландтаг (эстляндский, лифляндский и эзельский), сословный орган дворянства, собирался раз в три года и обсуждал все вопросы, касающиеся губернии, избирал чиновников местного самоуправления, суда и полиции. Его постановления имели силу закона для местного населения.

Из представителей наиболее родовитых семей избирали ландратов, руководивших губернией в перерывах между ландтагами. Должности их были пожизненными. Однако эти лица и учреждения присваивали себе права и функции правительственной власти и государственных органов. Судьи получали право фактически безапелляционно произносить приговоры по всем крестьянским делам. Лютеранская церковь и школа превратились в часть сословной организации дворянства, а пастор обязан был помогать вотчинной полиции в установлении личности беглых крепостных.

До прихода русских немецкие дворяне имели право по своему усмотрению наказывать, вплоть до квалифицированной казни, своих крепостных. В 1711 г. лифляндские дворяне обратились к Петру с «покорнейшей просьбой» подтвердить 26-ю статью привилегий Сигизмунда II Августа о праве суда над своими крестьянами по уголовным и гражданским делам. Однако русские власти указали, что рассмотрение уголовных дел есть прерогатива государственных судов, то есть казнить или калечить крестьян теперь было запрещено.

Чтобы захватить в свои руки все доходы от сельского хозяйства, помещики угрозами и наказаниями принуждали крестьян продавать им свои продукты, а городские товары (соль, железо, сельдь и др.) покупать исключительно у помещиков. Некоторые помещики даже стали торговцами-оптовиками. Так, например, ляудонский барон скупал у крестьян в год больше чем две тысячи пудов льна, а крестьянам, в свою очередь, продавал соль. Купленный лен помещики затем продавали торговцам. Также помещики скупали зерно, из которого готовили солод, гнали водку или же мололи его на своих мельницах и продавали муку. Все эти работы крестьяне должны были выполнять в порядке барщины и предназначенные для продажи товары отвозить на своих подводах по назначению.

От торговой деятельности помещиков страдали интересы не только крестьян, но и городских торговцев. Поэтому рижский, перновский и дерптский магистраты и бюргеры обратились к генерал-губернатору с просьбой запретить помещикам скупать крестьянские продукты для перепродажи, мотивируя свою просьбу тем, что торговля и ремесла должны быть предоставлены исключительно городским жителям.

Споры и экономическая борьба между дворянством и представителями видземских городов продолжались весь XVIII век, так как помещики, не желая отказываться от увеличения своих доходов, всеми силами и средствами добивались сохранения за ними права торговли.

С приходом русских эстонские и латышские крестьяне толпами бежали от немецких помещиков. В 1715 г. только в латышской части Лифляндской губернии считались в бегах 1870 крепостных, в том числе сбежавших из частновладельческих имений – 1350, из казенных – 520 человек.

По настоянию видземских баронов рижский генерал-губернатор опубликовал множество патентов о выдаче беглых, о строгом их наказании, о телесном наказании тех крестьян, которые укрывают беглых или иными способами содействуют побегам. Помещики же за укрывательство беглых наказывались крупными денежными штрафами. Патент от 18 февраля 1719 г. предусматривал самые варварские наказания для беглых: выжигание каленым железом клейма на лбу, отрезание ушей и носа.

Между прочим, после присоединения к России в Эстляндии и Лифляндии остались свободными от помещиков (убитых или беглых) огромные территории, особенно в Лифляндии и на острове Эзель. Они вроде бы стали государственными имениями.

Вскоре, однако, большая часть из них была раздарена преемниками Петра I. В Лифляндии в 1726 г. государственным имениям принадлежало 45,4 % общего числа гаков, а к 1758 г. эта цифра уменьшилась до 17 %. В Эстляндии к этому времени в руках государства осталось всего 2 % от общего количества гаков.