Лесной маг - Робин Хобб

На каждое существо охотится свой хищник. Для беджави им стали кидона. Они не выращивали урожай, не разводили скот и не охотились. Они совершали набеги. Они всегда были грабителями, нападающими на торговые караваны или летние деревни, или ворами, подкрадывающимися к стадам или палаткам и забирающими все, что хотели. По их обычаям они имели на это право. Они постоянно кочевали на своих пузатых талди с полосатыми ногами, ни в коей мере не наделенных красотой лошадей, но и лишенных их слабостей.

Девара был из племени кидона. Я прикоснулся к двойной зарубке на своем ухе — шрамам от нанесенных им за неповиновение порезов. Он заставлял меня голодать и обходился со мной грубо, а потом, окончательно сбив меня с толку, вдруг сменил гнев на милость, стал держаться дружелюбно и даже попытался посвятить в обычаи и веру своего народа. Он чем-то опоил меня, так что я впал в шаманский транс, в котором впервые встретил древесного стража. Это странствие духа изменило всю мою жизнь и извратило представление о реальности. И все это было делом рук моего отца. Он не столько хотел, чтобы я учился у Девара, сколько надеялся, что суровое обращение Девара вынудит меня наконец начать решать за себя самому и твердо встать на ноги.

Собственно, так и вышло, но отнюдь не таким образом, на который рассчитывал отец, и уж конечно, это не принесло мне ни уверенности, ни удовлетворения.

За время общения с Девара я успел многое понять об обычаях кидона. У них довольно странная мораль, в соответствии с которой умный вор пользуется всеобщим почтением, а неуклюжий не может рассчитывать на защиту от чьей-либо мести. Девара глубоко уважал тех людей, кто мог победить его в схватке, и презирал тех, над кем сам одерживал верх. Преуспевание для кидона равнозначно благословению их странных богов, и, таким образом, мнение богатого человека не обсуждается, в то время как бедняк, как бы опытен или добр он ни был, считается глупцом, которого не любят боги. Несмотря на вывернутые наизнанку представления или, возможно, благодаря им, кидона были выносливым, находчивым и по-варварски успешным народом. Хотя Девара, без сомнения, разрушил мне жизнь, я невольно восхищался им, так, как человек может восхищаться особенно ловким хищником, не испытывая к нему ни расположения, ни доверия.

Сержант Дюрил так и не ответил на мой вопрос.

— Что делают кидона в деревне беджави? — повторил я.

— Думаю, отец тебе об этом не писал, — откашлявшись, проговорил сержант. — Пока ты был в Академии, тут произошла отвратительная история. На окрестных фермах начал пропадать скот. Поначалу мы думали, что сюда вернулись волки, потом кто-то заметил, что волки оставляют скелеты, а мы не нашли ни одного. Сперва во всем обвинили беджави, потому что нечто похожее происходило некоторое время назад, но не было заметно, чтобы у них стало больше мяса, чем обычно. Так вот, когда страсти немного поутихли, выяснилось, что кидона вернулись к своим старым штучкам. Банда, разбивавшая лагерь в стороне от поселений, грабила стада и сады. Набравшись наглости, они захватили дюжину годовалых телят из стада, принадлежащего гарнизону в Излучине Франнера. Командиру это не понравилось, и он отправил людей с приказом выследить их и преподать им урок. — Тон сержанта Дюрила был небрежным, но лицо оставалось мрачным. — Солдаты в Излучине Франнера… ну, ты и сам представляешь, что это за люди, ты там бывал. Тамошние войска никогда не сражались в настоящем бою, это спокойное место. И почему-то это делает их какими-то дергаными. Когда у них появляется возможность проявить себя, они забывают обо всем на свете, словно им необходимо доказывать, что они так же хороши, как и настоящие солдаты в приграничье. Ну и с выслеженными налетчиками-кидона они тоже увлеклись. Перебили всех, а это, считай, почти каждого парня, уже отнятого от груди. Ну и это вызвало осложнения с другими их шайками в округе. В особенности когда выяснилось, что кидона, убитые нашими солдатами, не крали телят. Они купили их у воров. Итак, у нас были солдаты, устраивающие резню среди «невинных» кидона, и прочие кидона на грани бунта.

— А почему от них не откупились? Кидона не стыдятся брать деньги за кровь.

Дюрил кивнул.

— Так мы и сделали. Но остались их женщины и малыши, о которых нужно было заботиться. Ты знаешь кидона — они практичные и жестокие, как кремень. У тех, кто выжил после резни, не осталось ничего. Ни талди, ни овец; палатки — и те сгорели. Другие шайки кидона видели в них лишь обузу. Они не хотели брать их к себе, но и не собирались смотреть, как те голодают. Так что в конце концов сошлись на компромиссе. Твой отец сказал, что командир Излучины Франнера может поселить их здесь, если предоставит им кров, еду и пару талди, чтобы им было с чего начать жизнь на новом месте. — Он покачал головой. — Поселить кидона в деревне! Это все равно что пытаться засунуть ногу в шляпу.

Отличить дома и палатки беджави от жилищ кидона было совсем не трудно. Теперь здесь была не одна деревня, а две, вынужденно сблизившиеся. Между территорией беджави и четырьмя военными палатками, предоставленными выжившим кидона, была проведена настоящая граница из камней и куч мусора. Когда мы приблизились, на ноги вскочил молодой беджави — лет четырнадцати, в грязном балахоне, похожем на ночную сорочку, и войлочной шляпе с обвисшими полями. Опираясь на палку, он молча, с укором следил за нашим приближением, и в его глазах я не увидел даже намека на доброжелательство. Когда Дюрил направил свою лошадь в сторону территории кидона, юноша снова уселся и сделал вид, что не замечает нас.

— У них что, всегда здесь стоял часовой? — спросил я Дюрила.

— Сомневаюсь. Думаю, он следит за кидона, а не за нами. Но я могу ошибаться. Я не езжу сюда без нужды. Тягостно.

Он был прав. Мы проехали мимо стены мусора, отделявшей кидона от поселения беджави. Оскорбление было очевидным. И так же очевидна была нищета палаточной деревни кидона. Над ней висели тонкий скулеж детей и сильная вонь отбросов. Палатки стояли по-военному ровно, значит, по крайней мере, убежища для вдов и сирот устанавливали солдаты. Виднелись два костровища — в одном горел огонь, в другом тлели угли. Между камней были воткнуты палки, и с этой импровизированной сушилки свисали два одеяла. Около десятка женщин, все средних лет, сидели на грубых скамейках перед одной из палаток. Одна раскачивалась из стороны в сторону и тихонько мурлыкала какую-то песню. Три рвали старые лохмотья на длинные полосы, четвертая заплетала их в косички. Я предположил, что они делают ковры, чтобы застелить пол. Остальные замерли в неподвижности и с пустыми руками. Несколько талди, среди них одна беременная кобыла, Щипали жалкую траву на окраине лагеря.