Зодчие - Александр Волков

– Ого! – Андрей почесал затылок.

Впрочем, он понимал необходимость такого жесткого срока: каждый день уносил из среды осаждающих десятки жертв.

Голован собрал мастеров, рассказал, какая трудная задача им предстоит. Среди строителей оказался Фома Сухой. Старику перевалило за шестьдесят, в молодости он участвовал в знаменитой осаде Смоленска, который был взят войсками Василия III в 1514 году. Там Фома видел гуляй-города и даже помогал строить их.

Расспросив Сухого, Голован со свойственной ему силой творческого воображения углубился в составление чертежа. Тем временем подручные поставили большую часть отряда на заготовку бревен, брусьев и громадных балок. Запас гвоздей и железных скоб подходил к концу, и часть плотников принялась разбирать ненужные тыны и настилы, оставшиеся в тылу. Они вытаскивали гвозди и скобы, а кузнецы в походных кузнях выправляли их и заостряли. Работа кипела: ни одной пары праздных рук не осталось в строительном отряде.

Голован показал чертеж башни Ивану Выродкову; тот одобрил.

Постройка гуляй-городов велась в укромном месте, вне досягаемости казанских пушек. Нижняя клетка из толстых бревен была водружена на четыре пары сплошных деревянных колес, обтянутых железными шинами. На нижнюю клетку поставили следующую – поуже и полегче, и так продолжали до самого верха.

Башня имела вид усеченной ступенчатой пирамиды с верхней площадкой, обнесенной крепкими стенами с бойницами для пушек и пищалей. Внутри башни шла лестница наверх. Сооружение оказалось своеобразно красивым и напоминало деревянные шатры церквей, воздвигаемых на севере.

Пока с лихорадочной поспешностью строились башни, стрельцы и казаки, отряженные в помощь плотникам, соорудили прочный настил от места стройки к городским стенам.

На третью ночь строительство было закончено. В каждую башню впрягли десятки лошадей, и громадины, смутно освещенные колеблющимся светом факелов, тронулись вперед, скрипя колесами.

Хмурым осенним утром казанцы увидели против Царевых и Арских ворот грозные гуляй-города, с их верхних платформ нацелились жерла пушек на городские площади и улицы. Теперь казанцам нельзя было прятаться на стенах, да и по улицам приходилось ходить с осторожностью.

Имя строителя башен Голована стало известно царю Ивану Васильевичу.

Москвич Кондратий выпросился наверх со своей пушкой. С высоты он зорко следил, что делается в городе, и, если появлялась группа неприятелей под прицелом, пускал ядро. Подручным при нем стоял бывший монах Филимон, которого Кондратий полюбил за приверженность к осадному делу, за то, что без устали подтаскивал ядра, отмерял порох лубяной меркой и подносил фитиль, когда надо было сделать выстрел.

С верхней платформы гуляй-города Кондратию довелось видеть казнь его бывшею товарища по неволе у Курбана – пушкаря Самсона. Отважный армянин первый отказался воевать против русских и своим примером увлек других товарищей – пушкарей. Казнью Самсона Музафар хотел навести ужас на его соотечественников и принудить их стать к орудиям.

В самый полдень на стену поднялась группа людей, и Кондратий уже собирался пустить в них ядро, как вдруг замер в удивлении. В толпе, появившейся на городской стене, было всего несколько татар; они окружали закованных в цепи смуглых горбоносых людей. В этих узниках Кондратий узнал армян, с которыми не раз сталкивался во время своего длительного рабства в Казани.

Одного из них вытолкнули вперед, заставили стать на колени и наклонить голову.

– Самсонушко! – ахнул Кондратий. – Родной!

Свистнул ятаган, и голова Самсона покатилась на камни стены. Кондратий увидел, как размахивали скованными руками и кричали на татар армянские пушкари, а татары лупили армян нагайками.

После ожесточенного спора татары прогнали пленников со стены.

Кондратий так и не решился пустить ядро, боясь попасть в армян.

Позже русские узнали, что казнь Самсона не достигла цели: армяне так и не стали к пушкам, и всех их посадили в зиндан.

Иногда наверху гуляй-города появлялся Голован. Если он выходил на открытую часть платформы, Кондратий прогонял его в безопасное место.

– С ума сошел! – сердито кричал он. – Как раз стрелой сымут!

– Ты ходишь!

– Меня убьют, по мне плакальщиков нет. А ты свою голову должен беречь: за ней еще много-много долгов!

Кондратий был прав, советуя Головану быть осторожным: самому ему оплошность стоила жизни.

После одного особенно удачного выстрела Кондратий выбежал из-под укрытия. Длинная татарская стрела вонзилась ему в бок.

Кондратий умер на руках Филимона. Последними его словами были:

– Кланяйся родной Москве… Не довелось… вернуться…

С появлением осадных башен русские вплотную придвинули укрепления к Царевым и Арским воротам: между русскими турами и городской стеной оставался только ров в три сажени шириной и семь глубиной. Но перейти такой ров было нелегким делом.

Глава XVI

Первый приступ

Царь торопил воевод и розмыслов: осада слишком затянулась.

Помимо подкопа, который лишил казанцев воды, розмыслы вели еще три подкопа к городу: один поменьше – под татарские тарасы, что не давали подступа к стенам; два других, на которые осаждающие возлагали все надежды, – под городские стены на двух удаленных друг от друга участках.

На подкопах, часто сменяясь, работали тысячи людей. Выродков и другие розмыслы по нескольку раз в сутки спускались в подземные ходы, проверяли направление при помощи «маток».[168] Дело подвигалось успешно; плотники Голована крепили стенки и кровлю подкопов.

29 сентября закончились работы по подведению меньшего подкопа.

На следующий день войска приготовились к штурму. Против Царевых и Арских ворот стояли воеводы Горбатый-Шуйский, князь Михаила Воротынский и другие. На Аталыковы ворота вели войска Шереметев и Серебряный. С западной стороны отвлекать татарские силы поручено было полку Левой Руки – воеводы Плещеева.

Грохот взрыва раздался, едва рассвело. Все вздрогнули, когда взлетели огромной темной массой татарские тарасы и туры. Бревна, падая с высоты, убивали на стенах людей; сваливаясь во рвы, заполняли их, образовывали мосты для осаждающих. Татары с криками бежали со стен.

Заиграли русские боевые трубы, оглушительно заколотили колотушки по громадным набатам,[169] взвились знамена. Полки пошли на приступ. Стрельцы и казаки почти без сопротивления заняли Царевы, Арские и Аталыковы ворота. Этим достигли немногого. За стеной оказался второй глубокий ров с кое-где перекинутыми через него мостами; к мостам спешили сильные вражеские отряды.

Началась сеча. Несколько часов бились на мостах. Воины падали в ров, заваливая его трупами. Татары стали подаваться. Ободренные успехом, русские теснили их дальше. С Арской башни, занятой стрельцами, летели пули и стрелы, поражая татарских воинов.

Царь Иван смотрел на битву с высокого холма. Хмуря густые черные брови, он выслушивал гонцов, прибывавших с известиями о трудностях и неудачах; веселел, когда узнавал об успехах, посылал одобрение наступающим войскам.

Ближайшие к стенам городские кварталы пылали; пепел тучами носился в воздухе; бойцы в дыму плохо различали своих от врагов. И все же московская рать продвигалась, дошла до Тезицкого рва, за которым был ханский дворец.

Но короткий осенний день клонился к вечеру. Татары сопротивлялись отчаянно. Ночью невозможно было драться с ними в запутанных, кривых закоулках незнакомого города.

Михаила Воротынский, в помятых от ударов латах, чуть не валясь с коня от усталости, вырвался из свалки, прилетел к царю с мольбой:

– Прикажи, государь, отвести войска! Завтра сумеем довершить приступ!

– Не с ума ли ты сошел, Михаила! – напустился на воеводу князь Андрей Курбский, состоявший в тот день в царской свите. – Не слушай, государь, срамца и труса, вели драться до окончания: подаются мухамеданы!

Воротынский, стесненный броней, дышал тяжело; по багровому лицу, с которого воевода откинул забрало, струями катился пот. Он с мольбой смотрел в глаза царю.

– Крепки еще татары, государь! – не сдавался князь Михаила. – Раздробим силы, втянемся в неведомые градские пределы, сгубим рать…

За годы власти Курбский привык, чтобы ему все уступали, но Воротынский был упорен. Воеводы сцепились в споре, поносили друг друга – казалось, вот-вот вцепятся в бороды.

– Довольно! – хмуро молвил царь, покончивший со своими сомнениями. – Лжива твоя надменная храбрость, князь Андрей! Никогда не соглашаешься ждать удобного часа, воинство мое понапрасну сгубить хочешь! Приказываю: отводить полки! Осторожность – не последняя из воинских добродетелей…

Воротынский торжествующе взглянул на опешившего князя Андрея и поскакал объявлять царский приказ.

А царь Иван сурово обратился к опустившему голову Курбскому: