Петербург - Алекс Кун

— О чем ты Ермолай?

— Да о немилости царской. Не перечил бы ты ему князь, больно дело нужное ведешь.

— Людей, Ермолай, жалко. Сгинут ведь, без пользы.

— А вот то, не тебе решать. Все в руках Господа нашего. Все по Воле его. И коль надо будет ему, для вразумления рабов своих, животы у них забрать — на то его воля! Он дал, он и забрал.

Фаталисты. Сколько стоит вразумление одного государя? Десять тысяч жизней? Тридцать? Никогда не любил, чтоб за меня платил кто-то другой.

— Ладно, Ермолай. Давай не будем решать. Жизнь покажет. Давай о делах наших перемолвимся, совет мне твой нужен…

Демонстрационную комнату пока так и оставили. Техники получили задание тянуть по дворцу провода в кабель-каналах по схеме, набросанной на скорую руку Макаровым, пока знать развлекалась переговорами по телефонам. Меня, если честно, этот этап уже не интересовал — надо будет расписать прайс и спихнуть дела, по опутыванию Москвы кабелем на Федора. На столбах, кстати, будем сразу и силовые провода вешать — нечего одно дело дважды делать, все равно эти буратины распробуют электричество … со временем.

Обдумывал свой последний шанс — показать Петру не готовность армии в предстоящей потешной баталии под Преображенским. Вот только свои козыри решил не просто не выкладывать, а спрятать под сукно. Обойдусь без штурмовиков.

А какая идея была! Мы бы этих потешных как танком раскатали, особенно если бы пробил, как и планировал — стрельбу боевыми. Но не судьба. Попробую все же подергаться на этом крючке. Надо договариваться с конницей — будем пугать пиками, а среди солдат пустить слух, что государь велел все по настоящему, и что конница ударит серьезно и насмерть, никаких потех и остановок лавы перед строем не будет! И побольше подробностей, как пика с хрустом проламывает ребра не успевшего убежать солдата, а потом ее окровавленный наконечник вылетает из спины переднего, и пропарывает еще и живот солдату, стоящему сзади. А потом лошадь, ржущая и взмыленная, сбивает грудью умирающих, втаптывая в грязь их требуху. Побольше, в слухе, крови и внутренностей!

Эти потешные у меня убегут с поля еще до начала баталии!

По крайней мере, пусть видит высший разум — использую любой шанс. А там действительно, все в Воле его. Может покреститься тогда? Странно на меня пребывание в этом времени действует.

Вечером готовился к встрече с Адамом. Не в смысле, одевал белое, в том числе и тапочки, а в смысле готовили много водки и закуски для обрусевшего сына немецкого полковника, призванного в Московию десятилетия назад учить медведей ездить на велосипеде. К слову сказать, научил полковник этому делу «диких варваров» весьма посредственно, судя по тому, что его сын занимается тем же самым. Хотя, могу понять и деловую хватку семейства Вейде — оплата их работы повременная, а никак не сдельная — чего, спрашивается напрягаться?

С другой стороны, Адам подходил к делу с огоньком и к своим сорока с мелочью годам успел поучаствовать во всех забавах Петра, начиная от «потешных» и заканчивая посольскими. Именно он пустил байку про то, как был «подлинным свидетелем» битвы осени 1697 года, в которой австрийский принц Евгений на реке Цента разгромил в два раза превосходившие его в численности турецкие войска. В виде трофеев австрийцам, в том числе, достался некий паша, сообщивший пророчество о том, что в 1699 придут с севера славяне и завоюют Константинополь. Тогда это пророчество восприняли как несерьезное. А вот теперь оно звучало очень даже к месту.

Но был у байки и второй поучительный слой — «добрым строем» можно сковырнуть противника сильнее себя. Вот Вейде и отдал все силы на обучение новой армии. Он еще и в составлении уставов во время посольства успел поучаствовать.

Кабы не его, общие для петровского круга, шапкозакидательские настроения — мог получиться прекрасный специалист. Вот только история напоминает мне, что Германия во вторую мировую, воевавшая со всем миром, отмобилизовала менее 18 миллионов солдат. Из которых погибли чуть больше 4х миллионов и 6 миллионов были ранены — а Советский Союз отмобилизовал более 34х миллионов, из которых погибли почти 9 миллионов солдат и более 14 миллионов были ранены. Жуткая статистика. И есть подозрение, что корни ее именно в нынешнем отношении к солдатам, как к расходному материалу. Искренне надеялся внести хоть какие-то коррективы в эту тенденцию.

Долгий разговор с полковником, после обильного ужина, заставил трещать по швам мои надежды. Адам вполне однозначно указал, что потешные баталии проводят не столько для предоставления мне возможности показать неготовность нашей армии, сколько для того, чтоб продемонстрировать послам всех держав армейскую выучку и готовность русских полков легко и с песнями отстричь кисточки хвостов всем чертям в преисподней.

Шах и мат. Причем мат многоэтажный, с поминанием всех поз и животных, в том числе и геральдических. Даже мои планы на партизанскую войну, в виде распускания слухов среди новобранцев могут вылезти боком в политическом плане. Ненавижу политику.

Вышел на крыльцо проводить дорогого гостя. Холодно. Ноябрь вступал в свои права. Подворье отгородилось от редких огоньков Москвы высоким забором, и в наступающих сумерках казалось, что вокруг никого больше нет, только бегают, вяло побрехивая, собаки. Ощущал себя как за рулем машины на обледеневшей дороге — как не кручу руль, машину все одно несет в столб. Авария обещает быть хоть и не смертельной, но ремонта столб оставит много. И навсегда останется чувство бессилия, когда никакие твои действия не изменяют итога. Попробую еще посыпать на ходу песка под колеса, да только боюсь, и это уже не поможет.

Утро зарождалось ясным, что еще больше подчеркивало права наступающей зимы. Вода в бочках подернулась ледком, и не располагала к обычному моциону. Буду, как разнеженный князь, плескаться из рукомойника нашего производства, с подогретой водой.

Сегодня тяжелый день — открытие выставки новинок, уже традиционно принимающей толпы народа сразу после демонстрации у государя. Федор с самого утра — у нас с ним разные понятия об утре — бегал по двору взмыленный, с распахнутой шубой и страстным блеском в глазах. В водоворот выставки втянуты были практически все домочадцы, начиная от возвращающихся с сопровождения обозов штурмовиков и заканчивая мной. Тая за завтраком деловито рассказывала о людях, с которыми у меня на сегодня назначена встреча, выкладывая слухи и сплетни про эти фигуры. Поняв, что отвертеться от деловых бесед мне не удастся, расслабился и решил получать удовольствие. Бог с ней, с этой говорильней — зато денек посижу дома, попивая горячий чай и блистая интеллектом. Жаль только, Ермолай уехал решать свои святые дела, ему эти посетители выставка могла бы дать много пищи для размышлений. Составлю для него выписки самых интересных личностей.

Уже к середине дня блистал испариной и сверкал злобными глазами. Понимаю, что народ тут чтит библию — но нельзя же так дословно следовать истории с Фомой Неверующим, который требовал дать ему своими руками поковыряться в ранах Христа и замерить диаметр отверстий в руках Иисуса от гвоздей — чтоб он мог поверить в воскрешение. Правильно говорят — изобретение новинки, сколь бы трудно оно не было — это только десятая часть дела. Остальные 90 процентов — убедить людей в необходимости такой новинки. Федор понимал в деле убеждения побольше меня — поставили этот процесс на поток, и весь день выныривал из этого водоворота с ощущением, что попал в пороги четвертой категории сложности, только почему-то без плавсредства и даже без спасика. Некоторым подспорьем утопающему можно считать команды спасателей, стоящих по берегам и бросающих тонущему «морковки», а так же группу поддержки, во главе с Таей, отпаивающей замерзающего настоями, похоже, с корешками валерьяны, прямо в бурных белых водах потока. С каруселью Вавчуга было проще — там единомышленники, а тут оппоненты. Кто же любит оппонентов? Хоть и все признают их полезность.

Вот и представлял себе мысленно в течение всего дня способы усовершенствования инвентаря Ромодановского, надо, кстати, его навестить.

После обеда на выставку прибыл десант из Академгородка. Вспомнился анекдот про поручика Ржевского — «… и тут такое началось!».

К ужину просто сбежал, сославшись на вызов к князю-кесарю. Надеюсь, он меня примет, а то придется пережидать до поздней ночи, сидя на морозце под забором.

Федор Юрьевич принял. Хоть и не высказал радости от встречи. Работы у Преображенского приказа, моими стараньями, прибавилось — вот князь и рассматривал мою скромную персону как щенка, который напрудил, а убирать теперь его службе. По крайней мере, под хмурым взглядом Ромадановского хотелось повилять хвостиком, так, на всякий случай.

Еще один долгий разговор, обошедшийся без предварительного ужина. Дела не блистали. Фактории строились, деньги разворовывались, фискалов отправляли на правеж, но новые фискалы выводов не делали. Предложил князю формировать штрафные батальоны. Поговорили и об этом.