Оркестр меньшинств - Чигози Обиома
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Громкое чрезмерное кудахтанье они слышали весь вечер, но теперь оно стало для него слишком невыносимым. Он вышел на кухню, взял рогатку и камень с подоконника, выбежал во двор. Все его куры были в своих курятниках, а когда он подошел к одному из них, к сетке с пронзительным криком подпрыгнул красноватый петушок, тот, у которого были сильно зубчатый гребень и пышные бородки. Этот петушок с первого дня появления у моего хозяина демонстрировал необычную агрессивность. Мой хозяин открыл дверку курятника и попытался схватить его. Но петух прыгнул на стенку, попытался найти, за что бы ему зацепиться, но не смог. Мой хозяин споткнулся и упал руками на пол, а петушок вспрыгнул и выскочил из курятника вместе с двумя другими из стайки в шесть петухов, включая и задиристый молодняк. Мой хозяин бросился следом, а петух запрыгнул на скамейку под гуавой и, когда мой хозяин попытался его схватить, перепрыгнул на бочку с водой и агрессивно закукарекал. Мой хозяин был в ярости. Он обошел колодец, а потом резким движением схватил петуха.
Он привязывал птицу к дереву конопляной бечевкой, когда во двор вышла Ндали. Ее тень в низком вечернем солнце появилась на стене, тень такая длинная, что вся она не уместилась на стене.
– Нонсо. – Ее голос испугал его.
– Да, мамочка.
– Что ты сделал?
– Ничего, – сказал он.
Он повернулся и обнял ее, сердце в его груди все еще колотилось, но, прижавшись к ней, он почувствовал, что ее сердце колотится гораздо сильнее.
Агбатта-Алумалу, иногда человек не может в полной мере понять, что он сделал, пока не расскажет об этом другому человеку. И тогда его собственные действия становятся понятными ему самому. Я видел это много раз. Хотя мой хозяин последние полчаса провел, объясняя разумность продажи земли и птичника, закончив говорить, он начал видеть изъяны в принятом им решении. И опять, Чукву, ты установил, что главная функция духов-хранителей состоит в том, чтобы наблюдать за нашими хозяевами, делать так, чтобы катастрофы, которые можно предотвратить, не случались с ними и они могли бы полнее исполнить свою судьбу, то, ради чего ты их и создал. Мы никогда не должны побуждать наших хозяев поступать против их воли. И потому, хотя меня и беспокоило его решение продать бо́льшую часть его собственности, я позволял ему поступать так, как он хочет, не вмешивался. Я делал так еще и потому, что считал: человек, который пришел помочь ему, был следствием дара счастливой судьбы, полученной моим хозяином вместе с косточкой из сада Чиокике.
Но теперь, когда он услышал ахи-охи Ндали и увидел испуг на ее лице, он стал опасаться, что принял ошибочное решение. Холодок закрался в его сердце, которое в последние недели грелось теплом радости, порожденным надеждой. Когда он закончил рассказывать обо всем, что делал втайне от нее, Ндали сказала:
– У меня нет слов, Нонсо. Я потеряла дар речи.
Она отправилась в его прежнюю комнату и закрыла дверь, а он остался в гостиной разглядывать документы. Он снова перечитал соглашение о продаже земли и ощутил страх. Когда его отец купил этот дом, ему и девяти лет не было, а его мать носила ребенка. Отец сказал, что им нужен дом побольше, потому что будут еще дети. Мой хозяин забыл этот эпизод из прошлого, который теперь показался ему таким ярким, будто отец сказал эти слова только вчера. Мать держала его за руку, он остановился в пустой комнате, а отец с продавцом пошли по дому. Он тогда вырвался от матери и побежал во двор, остановился под гуавой, зачарованный видом дерева. Он начал забираться на него, но мать, хотя и беременная, прибежала и потребовала, чтобы он спустился. Он услышал ее голос с пугающей четкостью, словно она стояла в комнате у него за спиной. «Нет, Бобо, нет. Слезай, мне не нравятся люди, которые лазают по деревьям». «Почему?» – спросил он, поворачиваясь к матери спиной, как делал всегда, когда не хотел ее слушаться. «Нипочему», – сказала она, и он услышал, как она вздохнула – она стала вот так тяжело дышать, когда у нее вырос живот. Потом с покорностью, которую он начал воспринимать как знак окончательного решения, она сказала: «Если ты не слезешь, я тебя перестану любить».
Он вспоминал это, когда появилась Ндали и сказала:
– Нонсо, пойдем в «Искусители», я есть хочу. – В первый момент он не смог различить голоса двух женщин, но Ндали сделала еще шаг в комнату и топнула ногой: – Нонсо, я с тобой говорю!
– Да, мамочка, да-да, идем.
Они шли медленно, и между ними висело молчание, словно какая-то сила, неподвластная воле человека, запретила произносить слова. Их путь лежал по узкой улице между заборами, серыми и покрытыми плесенью, между сточных канав, забитых отходами. По другую сторону дороги, покрытой выбоинами, в комнатах недостроенной многоэтажки, опутанной деревянными лесами, сидели птицы. Он смотрел на птиц, когда голосом едва ли громче шепота Ндали сказала, что если бы знала, чем все это кончится, то ушла бы от него еще раньше.
– Почему ты это говоришь, мамочка?
– Потому что я не стою этой жертвы. Все это… это уж слишком.
Он молчал, пока они не вошли в ресторан, потому что ее слова растревожили его. В ресторане стоял гул голосов – здесь уже сидели группа мужчин в рубашках из простой ткани, несколько офисных работников и две женщины, из громкоговорителя тихо звучала музыка. Ему хотелось страстно возразить на ее слова, сказать, что она стоит того. Но он промолчал. И хотя теперь жалел о содеянном и соглашался, что действовал поспешно, он понимал: теперь уже зашел слишком далеко и не может повернуть. Он продал землю, доставшуюся ему в наследство от отца, два семестра обучения были теперь оплачены, как и год проживания. И у Джамике, который уже вернулся на Кипр, было еще две тысячи евро, мой хозяин отдал школьному другу эти деньги, чтобы тот открыл для него счет для оплаты «содержания», и моему хозяину не нужно было тащить много денег в кармане. В портфеле у него лежали еще шесть тысяч евро – бо́льшая часть выручки от продажи компаунда. Остаться должны были только сорок две тысячи найра, которые лежали на его счете в банке, в дополнение к тем деньгам, которые он выручит за продажу птицы.
Когда они сели
