Дорожные работы - Стивен Кинг

— Когда вы приняли таблетку?

— А… примерно в половине девятого.

— Так, а сейчас… — Дрейк кинул взгляд на часы. — Без четверти десять.

— Без четверти десять? Только-то?

— Вы утратили ощущение времени, да? — улыбнулся Дрейк. — Думаю, что к половине второго вы уже станете самим собой.

— Правда?

— Да. Сейчас у вас самый пик. Вас преследуют видения? Галлюцинации?

— О да. Даже очень.

— Да, вы способны увидеть такое, что не предназначено для человеческих очей, — загадочно промолвил Дрейк и почему-то криво улыбнулся.

— Это верно. Вы очень точно подметили. — До чего здорово, что он познакомился с этим человеком! Это его спаситель. — А чем вы еще занимаетесь, помимо того, что наставляете на путь истинный своих согрешивших сограждан?

Дрейк улыбнулся.

— Вы красиво выразились. Обычно люди под воздействием мескалина или ЛСД вообще теряют дар речи или выражаются так, что понять их невозможно. Большинство вечеров я провожу в телефонной службе доверия. А днем работаю в кофейне, про которую вам рассказал. Она называется «Заскочи, мамочка!». Клиенты мои большей частью бродяги и наркоманы. По утрам я просто брожу по улицам и беседую с моими заблудшими прихожанами. А в свободное время немного в тамошней тюрьме помогаю.

— Так вы священнослужитель?

— Меня называют уличным священником. Очень романтично. Хотя в свое время я был и настоящим священником.

— А теперь — нет?

— Я покинул лоно церкви, — сказал Дрейк. Он произнес это тихо, но за его спокойствием скрывалась горечь. Он словно наяву услышал, как лязгнули церковные врата, захлопнувшись навсегда.

— А почему? — не удержался он.

Дрейк пожал плечами.

— Сейчас это уже не важно. А вы? Как вам удалось достать мескалин?

— Девушка одна дала. По дороге в Лас-Вегас. Очень славная девушка. Она звонила мне в Рождество.

— Просила помочь?

— Пожалуй, да.

— И вы помогли ей?

— Не знаю. — Он лукаво улыбнулся. — Святой отец, расскажите мне про мою бессмертную душу.

Дрейк дернулся:

— Я вам не святой отец.

— Ну ладно, тогда не надо.

— А что вы хотите знать про свою душу?

Он посмотрел на свои пальцы. При желании он мог в любой миг исторгнуть из их кончиков луч света. Это придавало ему пьяное ощущение всесильности.

— Я хочу знать, что с ней случится, если я совершу самоубийство?

Дрейк поежился.

— Не стоит думать на эту тему, пока вы находитесь под воздействием наркотика. Ваш мозг сейчас затуманен.

— Я соображаю совершенно нормально, — упрямо заявил он. — Ответьте мне.

— Не могу. Я не знаю, какая участь постигнет вашу душу, если вы наложите на себя руки. Но я точно знаю, что случится с вашим телом. Оно сгниет.

Напуганный подобной перспективой, он снова уставился на свои руки. Словно желая ему угодить, они у него на глазах покрылись трещинами и превратились в прах, заставив вспомнить самые мрачные новеллы Эдгара По. Н-да, ну и ночка выдалась. Эдгара По ему только не хватало. Или какого-нибудь Хичкока. Он поднял голову и озадаченно посмотрел на уличного священника.

— Что сейчас происходит с вашим телом? — поинтересовался Дрейк.

— А? — тупо переспросил он, не понимая сути вопроса.

— Есть два типа «улета», — терпеливо пояснил Дрейк. — Головной и телесный. Вас не тошнит? Суставы не ломит? Недомогание испытываете?

Он пораскинул мозгами, прежде чем ответить, и наконец произнес:

— Нет, я просто чувствую себя… занятым. — Он сам даже фыркнул от смеха, а Дрейк улыбнулся. Хорошее он подобрал словцо, чтобы описать свои чувства. Тело и впрямь так и распирало от активности. Оно казалось совсем легким, но отнюдь не бесплотным. Более того, он никогда не ощущал себя таким мясистым, никогда не сознавал, насколько тесно срослись его разум и плоть. Разделить их было просто невозможно. Или отлепить друг от друга. Да, приятель, ты с ними навеки сросся. Интеграция. Энтропия. Мысль эта обогрела его, как проворное тропическое солнце. Тщетно пытаясь разобраться в лабиринте своего разума, он вдруг громко сказал:

— Но ведь остается еще душа.

— И что из этого? — терпеливо спросил Дрейк.

— Уничтожив мозг, убиваешь и тело, — медленно пояснил он. — И наоборот. Но вот что при этом с душой происходит? Это ведь самое интересное, святой отец… мистер Дрейк.

— «Какие сны приснятся в смертном сне?» Это «Гамлет», мистер Доус, — ответил Дрейк.

— А по-вашему, душа продолжает жить и после смерти? Значит, бессмертие все-таки существует?

Глаза Дрейка заволокло пеленой.

— Да, — кивнул он. — Я думаю, бессмертие существует… в определенном виде.

— И вы, наверное, считаете, что самоубийство есть смертный грех, обрекающий душу на вечные муки в геенне огненной?

Дрейк долго не отвечал. Потом сказал:

— Самоубийство скверно. Я в этом искренне убежден.

— Это не ответ.

Дрейк встал.

— А я и не собираюсь вам отвечать. Я уже давно перестал упражняться в метафизике. Теперь я обычный гражданин. Вы не намерены вернуться на вечеринку?

Вспомнив о шуме и сутолоке, он отрицательно помотал головой.

— Тогда — домой?

— Нет, я не смогу вести машину. Боюсь садиться за руль.

— Я вас отвезу.

— Вы? А как вы вернетесь?

— Вызову такси из вашего дома. В новогоднюю ночь такси не проблема.

— Это будет здорово, — благодарно произнес он. — Я бы с удовольствием побыл один. Телевизор посмотрел.

— В одиночестве вы ощущаете себя в безопасности? — полюбопытствовал Дрейк.

— А разве такое возможно? — с мрачным видом переспросил он. И оба дружно рассмеялись.

— Ну тогда ладно. Попрощаться ни с кем не желаете?

— Нет. А черный ход здесь есть?

— Думаю, что найдем.

По пути домой он почти не раскрывал рта. Даже мелькание уличных фонарей его раздражало. Когда они проезжали место, где велись дорожные работы, он не удержался и, кивнув в сторону магистрали, спросил:

— Что вы думаете по этому поводу?

— А что я могу думать? — пожал плечами Дрейк. — Детишки в нашем городе голодают, а они прокладывают новую дорогу для наших и без того зажравшихся бегемотов. Я считаю, что это просто позор.

Он уже раскрыл было рот, чтобы рассказать Дрейку про зажигательные бомбы и учиненные им поджоги, но в последнюю минуту передумал. Ведь Дрейк может подумать, что это просто очередные галлюцинации. Или — еще хуже — что это не галлюцинации.

Остальное он помнил не столь отчетливо. Он показал Дрейку, как проехать к его дому. Дрейк заметил, что, должно быть, все обитатели улицы разъехались по гостям или рано легли спать. Он не стал объяснять. Дрейк вызвал такси. Они немного посмотрели телевизор — Гай Ломбарде в «Уолдорф-Астории» ублажал публику, играя совершенно райскую музыку. Он решил, что Гай Ломбарде похож на лягушку.

Такси подкатило к дому без четверти двенадцать. Дрейк снова осведомился, все ли с ним в порядке.

— Да, — ответил он. — По-моему, я уже прихожу в себя.

Так оно и было на самом деле. Галлюцинации постепенно вытеснялись в самые отдаленные закоулки его мозга.

Открыв дверь, Дрейк высоко поднял воротник, закрывая уши.

— Вы только выкиньте из головы мысли о самоубийстве. Не будьте трусом.

Он улыбнулся и кивнул, хотя не стал ни соглашаться с советом Дрейка, ни отвергать его. Подобно всему остальному в эти дни, он просто взял его себе на заметку.

— С Новым годом! — сказал он.

— И вас тоже, мистер Доус.

Таксист нетерпеливо загудел.

Дрейк зашагал по дорожке, и такси тут же отъехало.

Он вернулся в гостиную и снова уселся перед телевизором. Камеры переключились на Таймс-сквер, где пылающий шар, установленный на крыше небоскреба, собирался совершить головокружительный спуск в 1974 год. Он чувствовал себя разбитым и измученным; его стала одолевать сонливость. Шар вот-вот спустится, и он вступит в Новый год, напичканный мескалином. А где-то в это самое время новорожденный Новый год уже выкарабкивается из материнской утробы в этот лучший из миров. А на вечеринке Уолтера Хамнера гости поднимают бокалы и начинают отсчитывать оставшиеся секунды. Дают себе клятвы. Большинство этих клятв, конечно, и яйца выеденного не стоят. Не устояв перед искушением, он и сам дал себе клятву. Поднялся, превозмогая усталость; все тело болело и ныло, суставы раскалывались. Он побрел на кухню и снял с полки молоток. Когда он вернулся в гостиную, пылающий шар уже спускался по высоченному шесту. Хор людских голосов отсчитывал: «Восемь… семь… шесть… пять…» В камеру заглянула какая-то толстушка. В первое мгновение она изумилась, а затем радостно осклабилась и помахала всей Америке.