Черный лед - Энн Стюард

— Прекрати об этом думать.

Бастьен не сделал ни малейшего движения, ритм его дыхания не изменился, но его спокойный голос взрезал тишину, точно осколок стекла.

Хлоя откатилась от него, прижалась к стене как можно теснее. И все равно у нее на этой узкой кровати никак не получалось не касаться его длинного худощавого тела.

— Я думала, ты спал.

— Я и спал. Пока ты не проснулась.

— Не говори ерунды, я даже не сдвинулась. Я открыла глаза, только и всего. Не пытайся мне внушить, что я разбудила тебя шелестом ресниц.

Ее тихий язвительный голос отталкивал его, как не могло оттолкнуть тело.

— Нет. — Он ответил таким же тихим сонным голосом, но ее это не обмануло. — Как только ты начинаешь думать, твоя кровь начинает бежать быстрее. Я слышу, как ускоряется твое сердцебиение, как бьется пульс. Даже если ты не напрягаешь ни единый мускул.

— Ты что, экстрасенс? «Особенный»? — саркастически поинтересовалась она.

— Не понял?

И действительно — он ведь не смотрит кино, откуда он может знать название американского фильма? Он умеет считать пульс и определять скорость сердцебиения, но не смотрит ни сериалов, ни ток-шоу. Может быть, он вообще никогда не смотрит телевизор. Это бы ее не удивило. Он ведь сказал, что никогда не ходил в кинотеатры.

Но вот что ее действительно удивило — так это то, что, даже повернувшись к нему спиной, она по-прежнему остро ощущала его присутствие. Она по-прежнему совершенно иррационально тянулась к нему. Только это не могло привести ни к чему, кроме расстройства и разочарования.

— Который час?

— День на дворе, — ответил он. Затем отодвинулся от нее и встал с кровати. Она вздохнула, ощутив нечто, что про себя назвала облегчением.

— И что мы станем теперь делать? Выйдем на двор и будем лепить снеговиков? Мне кажется, моя одежда для этого не подходит. — Да, она сумела подпустить достаточно холода в голос. Он не должен ни на мгновение заподозрить, какая буря бушует в ней.

Бастьен зажег свечи. Его лицо обметала легкая тень — на подбородке и щеках показалась щетина, и это ее странно взволновало. Все время, сколько продолжалось их бегство, он выглядел безукоризненно ухоженным, даже когда убивал кого-нибудь или просиживал целую ночь на полу, попивая вино.

Его длинные волосы растрепались и в беспорядке упали на лоб; вид у него был помятый и удивительно человеческий. И это встревожило Хлою еще больше.

— Должно быть, я мешаю твоей личной жизни, — вдруг сказала она совершенно неожиданно для себя, не успев прикусить язык.

Бастьен как раз рассматривал остатки еды, прикидывая, что делать с хлебом и апельсинами. Он повернулся и уставился на нее со странным выражением во взгляде темных непроницаемых глаз.

— О чем ты говоришь?

— Ну ты вроде как исчез вместе со мной. Разве у тебя нет кого-то, кто сейчас гадает, куда ты пропал? — С каждым словом она запутывалась все больше, но остановиться уже не могла. Вечная ее беда — она слишком много болтает, выругала себя Хлоя.

— Кого-то?

— И незачем повторять, как попугай, все, что я скажу. — Она разозлилась и растерялась одновременно. — Я говорю о человеке, значимом для тебя. О человеке, с которым ты живешь…

— Так ты говоришь о мужчине? — Он рубанул наотмашь то, что она хотела высказать обиняком, и выглядел при этом чересчур, на ее взгляд, изумленным. — Ты решила, что я голубой?

— Я пыталась сказать об этом как-нибудь осторожно, — призналась она, уже не скрывая своего раздражения. — Просто очень на то похоже.

— Почему «на то похоже»?

Вот бы выхватить у него нож и отрезать себе язык, жалобно подумала Хлоя. Как вообще можно было умудриться заговорить об этом? Почему она просто не заткнулась с самого начала?

— Все в порядке, Хлоя, — сказал Бастьен, когда она так и не смогла ответить. — Ты сочла меня голубым, потому что я не захотел тебя трахнуть. Так ведь?

Она падала все глубже и глубже; его намеренная грубость заставила ее лицо вспыхнуть ярким румянцем.

— Я на это и не рассчитывала.

— Ой ли? Так ты считаешь, что если мужчина к тебе не пристает, то лишь потому, что ему вообще не нравятся женщины, и никак иначе? А что это ты так заинтересовалась? Не думал, что мои сексуальные предпочтения способны на что-то повлиять.

— Они ни на что и не влияют.

— Тогда зачем ты спрашиваешь?

Хлоя наконец сумела овладеть своим голосом.

— Не надо, — сказала она. — Попасть в капкан и сидеть в этой черной дыре с тобой — уже достаточно скверно само по себе. Не надо еще и прижимать меня к стене словами. Я просто полюбопытствовала.

— Ты уже и так была физически прижата к стене. Во многих смыслах, — ответил он, и она невыносимо отчетливо вспомнила тот момент в замке, когда он вошел в нее, и темную судорогу наслаждения, охватившую ее тело.

— Хватит! — Хлоя почти задыхалась.

К ее изумлению, Бастьен оставил ее в покое, сел обратно на кровать, держась на приличном расстоянии от нее, и протянул ей зачерствевший багет. — Сыр мы прикончили, но еще есть пара апельсинов. Попозже надо будет найти тебе нормальную еду.

— Где? В аэропорту? Снегопад прекратился? — Она взяла кусок черствого хлеба из его рук и принялась его грызть.

— Хлоя, я все это время находился рядом с тобой. Я знаю ровно столько, сколько и ты. Но мы скоро отсюда исчезнем. Чтобы тебя не засекли, главное — все время перемещаться с места на место. Пройдет немного времени, и нас здесь найдут, а я хочу убраться до этого. К счастью, снег засыпал такси, так что даже с вертолета его вряд ли увидят. Но чем скорее мы уберемся отсюда, тем лучше.

Хлеб хрустел на зубах, как песок, но она продолжала жевать.

— Куда мы направляемся?

Бастьен принялся обдирать кожуру с апельсина. Кроваво-красный плод лежал на его ладони, сладкий цитрусовый запах заполнил комнату, и Хлоя содрогнулась.

— Пока не знаю. Открывай рот. — Он протягивал дольку апельсина, но Хлоя замотала головой.

Он сделал неуловимое движение — эти его движения всегда ее пугали, — и ее подбородок оказался зажат в его длинных пальцах.

— Открой рот и съешь апельсин, Хлоя.

У нее не было выбора — ее лицо лежало в чаше его руки, его темные бесстрастные глаза не давали ей уклониться.

— Открой рот, — опять произнес он, голос его стал мягким, почти чувственным, и она покорилась, позволив ему положить ей на язык кусочек фруктовой терпкой сладости.

На одно безумное мгновение ей показалось, что вслед за этим она ощутит его рот, его язык. И в самом деле безумие — он сидел далеко от нее, а она медленно жевала апельсин. Он не хотел ее, благодарение Богу. Он спасет ее от всех прочих, а она спасена от него. Надо быть благодарной за эту малую милость. Надо.