Серые земли - Карина Дёмина

— Гений, — покорно согласилась Евдокия. — А раз так, то он требует индивидуального подхода…

— Полечка такой чувствительный…

— Весь в маму! — и Гражина Бернатовна, задрав пышные юбки, присела на розовый унитаз, поерзала слегка, устраиваясь поудобней. Морщины на лбу ее стали глубже, щеки надулись пузырями, а на усиках появился бисеринки пота. — Эк оно… и вправду ничего так… фаянс?

— Фарфор.

— Небось, не самого лучшего качеству…

— Обижаете, Гражина Бернатовна, — Евдокия оскорбленно вздернула подбородок. — Высочайшего! И сертификат о том имеется…

— Знаю я энти ваши сертификаты… бумажки одни. Вона, на Вороньей слободке по сребню за дюжину дают…

— Так то поддельные, а наш печатью Королевской палаты заверен…

Гражина Бернатовна нехотя поднялась и обошла полюбившееся изделие кругом.

— Позолота‑то тоненькая… слабенькая…

— Для вас хоть тройным слоем сделаем.

— И денег сдерете столько, будто бы он целиком из чистого золота…

Евдокия скромно промолчала, потому как в словах Гражины Бернатовны имелась своя правда: унитазы в столице стоили много дороже, нежели в Краковеле, но сие происходило единственно от странной убежденности столичных покупателей в том, что качественная вещь должна быть дорогой.

Эксклюзивной…

Что ж, сие устремление было Евдокии лишь на руку… а эксклюзиву у нее вон, целый склад имеется.

— И почем ныне? — Гражина Бернатовна подобрала юбки, протискиваясь меж полюбившейся ей розовой моделью и массивным глянцево — белым монстром, изготовленным по особому заказу.

— Сто двадцать злотней.

— Грабеж! — она схватилась за сердце, после вспомнила, что сердце это с другой стороны находится и поспешно руку переметнула. — Не больше двадцати сребней…

— Для вас готовы сделать скидку… ежели еще и ванную закажете… есть в розовом цвете… с морскою тематикой… вы ведь бывали на море?

Гражина Бернатовна поджала губы: на море она не бывала, но признаваться в том наглой девице, которая посмела отказать Поленьке в законном браке, не собиралась. Мало того, что замуж не пошла, так и ныне расстроенной не выглядела, не смешила ни плакаться, ни косы рвать… унитазы у нея… ванны с морскою тематикой…

— Вот посмотрите, — Евдокия поманила несостоявшуюся свекровь. — Представьте себе ванную комнату в розовом цвете… «Пламенеющий фламинго».

Как на ее взгляд, несчастный фламинго чересчур уж пламенел, и колер получался вызывающе ярким, но клиенткам нравилось.

— Здоровая какая, — оценила ванну Гражина Бернатовна. — Это ведер двадцать будет?

— Вся сотня войдет…

Ванна была исполнена в виде раковины, с узорчатой золоченою каймой по краю, которая Гражине Бернатовне весьма приглянулась. И то сказать, в прежние‑то времена тяжкой достоличной жизни она этак не роскошествовала.

Покосившись на невестку, она вздохнула… тоща и непригожа, зато и дом свой имеет… и со свекровью ладит, хотя и лается порой… а кто не лается? Небось, свою‑то свекровушку, не к ночи она помянута будет, Гражине Бернатовне случалось и за волосы таскать…

— Неэкономно.

— Мама, стоит ли думать об экономии, если вопрос касается здоровья! — Брунгильде Марковне ванна тоже глянулась. Она даже представила себе, как возлежит в этой раковине прекрасною жемчужиной, и сквозь витражные окна ванной комнаты проникает пламя заката… и она, Брунгильда Марковна, в этом пламени пламенеет, подобно тому самому фламинго. В этих грезах присутствовали и свечи, и длинные волосы, романтично разметавшиеся по краю ванны, и пена с запретным ароматом заморского иланг — иланга, каковой Брунгильде Марковне поднесли намедни…

И серебряное блюдо с фруктами.

Полюшка, который стихи читает… на этом месте греза дала трещину, поелику стихи Полюшка читал, восседая на унитазе, и отчего‑то не Брунгильде Марковне, каковую ласково именовал Брунечкой, но стальному козлу.

— Ванна… ванна — это очень важно для здоровья… а у вас спина побаливает.

— Верно, — важно качнула головой Гражина Бернатовна. — Щемит так, что прям спасу нет…

— Вот! А эльфийская глина, она целебная…

— Дорогая…

— Ах, в деньгах ли дело…

…благо, почивший супруг оставил Брунгильде Марковне помимо полного собрания собственных сочинений, недвижимость и неплохой счет в гномьем банке.

— Берем!

— Брунька, вот же… — Гражина Бернатовна нахмурилась, сетуя на этакую невесткину непонятливость. Пусть и добрая она баба, а бестолковая. Кто ж так сразу покупает?

А по лавкам иным пройтись?

Глянуть, кто и где, чем торгует? Побеседовать с приказчиками, медень сунув… небось, приказчики‑то верней знают, каков товар на самом‑то деле… потом поторговаться, цену сбить…

— Два комплекта берем, — уточнила Брунгильда Марковна. — С полною отделкой…

— А я? — Аполлон взирал на розовую ванну с нескрываемой обидой. — Я в ёй мыться не буду…

И ножкой топнул.

— Не хочу розовую унитазу!

— Полечка…

— Аполлон! Ты ведешь себя, как маленький! — Гражина Бернатовна мысленно уже полагала ванну своею, а потому мысль, что сыновний каприз способен лишить ее этакого чуда, вызывала глухую обиду.

— Не хочу!

— И не надо, — Брунгильда Марковна погладила Аполлона по руке. — Полечка, мы тебе другой купим… только скажи, какой.

И Аполлон приободрился:

— От этот! — и пальцем в унитаз ткнул. — Черный — это концептуально!

— У Полечки чудесный вкус… — восхитилась Брунгильда Марковна, а Гражина Бернатовна мстительно добавила:

— От мамы достался…

— На унитазе я сижу… и думу тяжку бережу. Судьба страны гложет меня… без ей прожить не могу дня! — возвестил Аполлон.

— Гениально… — мрачно заметила Евдокия, в мыслях накинув еще пару десятков злотней за моральный ущерб.

Все‑таки она оставалась чужда к модным веяниям современной литературы.

Глава 13. О проблемах свах и свидетельницах

Разбудил Себастьяна запах.

Нет, аромат… нежнейший аромат свежей выпечки.

— С чем пирожки? — поинтересовался Себастьян, не открывая глаз.

— С грибами есть… со щавелем… с кислою капустой, — Евстафий Елисеевич разломил один. — А! Еще с луком и яйцами…

Он отправил пирожок в рот и замолчал.

— На Острожской брали? — Себастьян глаз открыл, левый, и поморщился: светло было в кабинете. Свет исходил из окна, и окутывал дорогое начальство золотистою дымкой. Над лысиной эта дымка становилась особенно плотною, почти осязаемою, донельзя смахивающей на нимб, каковой обычно святым малюют.