Пианист. Осенняя песнь (СИ) - Вересов Иван

— Верно! А что это я! — и Тоня засмеялась.

Как ехали до Москвы, Мила почти не помнила, это время стало еще одним пазлом, из которых складывалась невероятная, похожая на сон действительность.

Мила и правда все время засыпала. Слишком большим и перегруженным событиями оказался этот день. Кольцо на пальце свидетельствовало: они с Вадиком поженились. И штамп в паспорте у Милы стоял. Как это возможно? Она не могла, даже не пыталась осознать. Размыкала сонные веки, ощущала тепло руки Вадима, вдыхала аромат сандала и можжевельника и поудобнее устраивалась у Лиманского на плече.

— Милаша… просыпайся, нам пересесть надо на другой поезд, там как следует выспишься в купе. Проснись, — тормошил Милу Вадим.

В Москве снега на улицах почти не было, а тот, что лежал, подтаял. Потеплело, стало слякотно, сыро. Мила сразу промочила ноги, но ничего не сказала Вадиму, подумала, что в поезде до утра высушит сапожки, носила она их уже второй сезон, вот и начали промокать, хоть на вид ничего еще.

Они спокойно успевали дойти до Ленинградского вокзала.

— А я в Москве не была ни разу, — сказала Мила, разглядывая фасады домов Басманного переулка.

— Здесь-то смотреть нечего, а вообще, красиво. Кремль мне нравится, было бы больше времени — прогулялись бы. Но нельзя, поезд ждать не будет. По Питеру погуляем. Как ты, Милаша, очень устала, да?

— Нет, хорошо, — она улыбнулась своим мыслям.

С того дня, как пошла она в Павловском парке за Вадимом, и будто все шла и шла, не спрашивала, надо ли и далеко ли еще. И все её ожидание — это тоже был путь к нему. И наверно, и не могло получиться скорее, а только так.

Теперь Мила знала: им надо быть вместе. Сомнения, страхи, может, и оставались, но знание главного перекрывало их.

Ленинградский вокзал в Москве оказался похож на своего близнеца, что в Петербурге. И снова проход через рамки, толчея на платформе, особое вокзальное возбуждение. Так бывает, когда провожаешь, а хочется ехать самой. Куда-нибудь, только ехать, оказаться в поезде, смотреть в окно, как дрогнет и плавно двинется перрон…

Вот и поезд: вагоны, вагоны, окна занавешены. Мила шла рядом с Вадимом, он шагал уверенно, мало обращая внимания на суету вокзала, и она больше смотрела на Лиманского, чем вокруг. Что ей было до других людей, когда Вадик рядом. Ей хотелось трогать его. Без одежды, в одежде — не важно как — прикасаться. Это было основным и постоянным желанием. Она подозревала, что и с Вадимом происходит то же самое. А день закрутил их проблемами и не позволял расслабиться, побыть друг с другом. И сейчас придется купе с кем-то делить, сохранять лицо. Еще и говорить о чем-то с попутчиками…

Вот и их вагон. Проводник в ладной, будто с иголочки, форме проверил билеты и паспорта. Лиманский прошел в тамбур первым, подал руку Миле, и только когда она оказалась перед дверью в купе — не раздвижной, а распашной, деревянной, с красивой медной ручкой, — поняла, что все это не похоже на поезд. За дверью была комната! Размером с два купе, с мягкой мебелью, столом, сервированным на двоих: тарелка с фруктами, бутылки с минеральной водой и соком, шоколад… Окно убрано красивыми шторами, на стене напротив дивана — плоский черный экран телевизора.

— Вадик… что это? — Мила стояла посреди красно-белого великолепия в изумлении. — Это поезд?!

— Гранд Экспресс, еще не самый люксовый, но билетов не было на другой, и по времени нам этот подходит — в полдевятого будем в Питере.

— А там что? — Мила указала на вторую дверь.

— Там ванная.

— В поезде?

— Милаша, — Вадим пристроил чемодан под стол, развернул Милу к себе лицом, — ты думала мы в плацкарте поедем, что ли?

— Не знаю… но это… как в кино… Мне нравится! Вадик, — она обняла его за шею, — мы правда тут будем? Всю ночь?

— Правда тут будем, раздевайся, давай помогу. — Лиманский снял с Милы пуховик и открыл платяной шкаф.

— Тут и для одежды?

— Даже сейф есть, на тот случай, если я надумаю перевозить корону Российской Империи. — Вадим тоже снял куртку, повесил в шкаф.

В дверь постучали, все тот же вежливый нарядный проводник, которого так хотелось назвать стюардом, приветствовал их на борту, сообщил что через пять минут отправляется, спросил, не нужна ли помощь.

— Спасибо, у нас все хорошо, — заверил Лиманский.

— Вы можете заказать ужин или пройти в вагон-ресторан, — заученно-доброжелательно продолжал информировать тот. — Ванной комнатой можно пользоваться и на стоянках, ключ от вай-фая на карточке на столе, если нужен трансфер в пункте прибытия, то я приму заказ.

— Да-да, спасибо, — Лиманский тоже был вежлив и ничем не выказал того, что сейчас ему не хочется общаться на тему вип-услуг Гранд Экспресса.

Но вышколенный пассажирами премиум-класса стюард оказался понятлив и ретировался, аккуратно прикрыв дверь.

Мила заглянула еще раз в шкаф.

— Вадик, тут тапочки есть. А можно? А то я ноги промочила…

— Что ты сразу не сказала? Сядь. — Он показал на диван, сам сел напротив, и прежде чем Мила успела наклониться, расстегнул молнию её сапожка. — Да тут все мокрое! Сушить надо. Ты что, в лужу наступила?

— Нет… они текут.

— Мы сколько по городу ходили, могли новые купить! Почему ты мне не сказала?

— Не знаю…

— Я муж твой или кто? И вот должен теперь светить глазами, что моя молодая красавица жена ходит в дырявой обуви. Ты смотри, второй еще больше промок. Бедные ножки… — Вадим, не выпуская из рук ступни Милы, ногой задвинул сапожки под стол. — Это мы посушим потом, а вот ножки надо греть. Есть у тебя носки шерстяные в вещах?

— Да, носки я брала.

— Достаем…

Мила поджала ноги на диване, а Вадим поднял на сиденье и раскрыл чемодан.

— Там они в углу слева, — подсказала она.

И все это было так просто, по-домашнему, и никак не согласовывалось с респектабельным, красно-белым с золотом купеческим вагоном. Миле стало смешно. Она откинулась на спинку дивана и все смеялась.

Лиманский решил, что он тому причиной — отвлекся от поиска носков, оглядел себя, развел руки.

— Что-то не так?

— Нет, все так, — смеялась она. — Вадик… я сижу в этом шикарном купе… Сколько стоит билет?

— Тридцать пять тысяч…

— Я так и думала — полторы моих зарплаты… а-ха-ха… а сапоги дырявые… Без тебя меня бы в этот поезд не пустили.

— А зачем тебе без меня? Что ты меня отвлекаешь! Я, можно сказать, исследую твои вещи… Они мне нравятся. — Лиманский вытянул из чемодана шелковую комбинацию. — Вот, смотри, какая прелесть, — поднес к лицу, — приятно пахнет.

— Стиральным порошком.

— Не только… Немножко и тобой, если принюхаться… но лучше понюхать тебя.

— Вадик!

— А что такого я сказал? Ну вот, наконец, это, наверно, носки, да…

Он сел, теперь рядом с Милой, приподнял её ногу, положил на свое бедро, взялся за стопу, но не надел носок, а стал гладить от пальцев к щиколотке. Мила притихла. Руки у Вадима были теплыми, пальцы чуткими, и сейчас же возбуждение скользнуло змейкой по позвоночнику Милы, отозвалось внутри, заставило сжаться лоно. Рука Вадима пошла выше по ноге и снова вниз к стопе.

Когда он трогал — слова были не нужны.

— Вадик… что ты делаешь?

— Люблю твои ножки, остальное тоже хотелось бы.

— Прямо сейчас?

— Нет, позже, сейчас не дадут спокойно, придет официант, потом опять проводник…

Поезд слегка дернулся, отпуская тормоза, и плавно тронулся.

— Мы поехали! Я хочу посмотреть, — Мила по дивану добралась до окна и подняла штору. За окном медленно откатывался назад перрон.

— Да, поехали. — Лиманский смотрел на неё с улыбкой. — Вот, я достал тапочки, можешь тут обустраиваться теперь как хочешь, а я пойду спрошу проводника, нет ли у них сушилки для обуви.

И Лиманский достал из-под стола мокрые сапожки Милы.

Сушилки не оказалось, находчивый стюарт предложил заменить её феном, который входил в перечень услуг для пассажиров в купе “Гранд Империал”. Лиманский последовал совету и теперь методично занимался этим.