Звезды над Занзибаром - Николь Фосселер

— Твое счастье, что вдовы нашего отца узнали об этом, — продолжала Хадуджи. — Они вступились за тебя и упросили Меджида отложить твою казнь до тех пор, пока твоя вина не будет точно доказана.

Салима скользнула взглядом по рабыням Хадуджи, по евнухам, каждый из которых был вооружен кинжалом и мечом, потом посмотрела на собственных слуг. Она знала, что их ждет. Перед угрозой пыток каждый человек в ее доме, будь то мужчина или женщина, расскажет все, что знает о своей госпоже, а она сама будет раздета и обследована прислужницами Хадуджи, а если понадобится — то и насильно. Ее веки затрепетали, комната начала кружиться перед глазами, однако она заставила себя выпрямиться и, выждав, пока не прошло головокружение, открыто взглянула на Хадуджи.

— Вам не нужно искать никаких доказательств, Хадуджи. Это правда, что вы услышали в Бейт-Иль-Сахеле. Я ношу под сердцем ребенка.

— Не жди милосердия лишь потому, что ты признала свою вину, — грубо набросилась на нее родственница и достала из складок платья письмо. Салима взяла его и развернула.

— Наш мудрый и милосердный брат передал мне это письмо для тебя — в том случае, если все слухи не окажутся клеветой.

— Он хочет послать меня в Мекку? — вырвалось у Салимы, когда она прочла письмо.

— В паломничество. В знак того, что ты искренне раскаиваешься во всех грехах и будешь просить Аллаха о прощении, — кивнула Хадуджи. — На время приготовлений к поездке он велел мне присмотреть за тобой. До твоего отъезда я останусь в этом доме.

Все члены Салимы судорожно сжались. Она старалась подавить охватившую все ее тело дрожь. Она слышала множество историй о девушках и женщинах, забеременевших, подобно ей, в грехе, и точно так же отправленных в паломничество по святым местам, к месту рождения Пророка. Ни одна из них, как говорили, не достигла цели назначения, не говоря о том, чтобы вернуться. То, что до сих пор грозило неопределенностью, обрело вполне явственные черты, и Салима уже ощущала холод клинка у горла. Пальцы ее судорожно впились в письмо, и, скомкав, она гневно его отбросила.

— Что это за мир такой, в котором любовь карается смертью? — она почти кричала. — Я никого не убивала, я ничего ни у кого не крала. Я всегда от всей души молилась и соблюдала все заповеди Священного писания. Все предначертано Аллахом — мне суждено было встретить этого человека, и я его встретила. И за это мне угрожают смертью? — Тяжело дыша, она сверкала глазами. — Вы можете мне тут о многом рассказывать, но только не говорите, что ваша совесть будет чиста, если вы предадите меня смерти. Вашу сестру!

Салима увидела, как под полумаской и шейлой в лице Хадуджи что-то дрогнуло. Кивком головы та велела своей свите удалиться. На вопросительные взгляды своих прислужниц Салима кивнула, и в то же мгновение сестры остались одни.

— Ты всегда была такой, — после маленькой паузы тихо вымолвила Хадуджи и подошла к окну. — Своевольной и несгибаемой. Я всегда боялась, что с тобой случится что-нибудь плохое. — Она вздохнула. — По крайней мере, ты раскаиваешься в своем преступлении?

Салима помедлила. Может быть, ложь послужит ей во спасение? Показное покаяние, деланная покорность?

— Мне очень жаль, что все так вышло, — призналась она, подходя к окну и вставая рядом с сестрой. — Но я не сожалею ни о чем. Ни о чем.

В уголке рта Хадуджи что-то дрогнуло.

— Неужели этот человек действительно значит для тебя больше, чем твоя семья? Больше, чем наши традиции и правила веры?

Губы Салимы тоже сморщились, и нерешительная улыбка заблуждала на ее лице.

— А разве вы оставили мне выбор? — спросила она. — Ведь он меня ни к чему не принуждал, он никогда ничего от меня не требовал, он никогда мне ничем не угрожал, он всегда относился ко мне с уважением и приязнью. А вы? Что делаете вы, моя семья?

Хадуджи прикрыла глаза. Салима поняла, как мало она знает эту сестру, хотя они и прожили долгое время под одной крышей, а потом часто ходили друг к друг в гости и их связывало очень многое. Хадуджи всегда казалась довольной своей жизнью, сначала ролью первой хозяйки в Бейт-Иль-Ваторо, потом — родной сестры султана. Но что творилось у нее в душе, чего она желала, к чему стремилась, — все это оставалось тайной за семью печатями.

— Тебе давно следовало уехать с Занзибара, — мягко проговорила Хадуджи, и что-то в ее тоне заставило Салиму прислушаться. — В тебе есть что-то, что не удерживается ни в каких рамках, что-то, что влечет тебя вдаль.

— Помоги мне, Хадуджи, — едва слышно прошелестела Салима в ту щель, что открылась между глухой стеной, разделявшей сестер, и которая медленно начала расширяться. — Я прошу тебя, помоги мне и моему ребенку…

Хотя Хадуджи стояла не шевелясь, Салима почувствовала в ней какой-то отклик, какое-то внутреннее движение. Как будто с каждым вздохом в ее непробиваемом панцире появлялись новые трещины и щели, в панцире, подобном ороговевшему панцирю черепахи, за которым она таила мягкость и человечность.

— Я завидую тебе, Салима, — едва слышно прошептала Хадуджи. — Твоей стойкости. Твоему мужеству открыто противостоять всем. И той жизни, которая еще предстоит тебе.

Свобода казалась Салиме такой близкой — протяни руку и возьми ее. Свободу, которую в такой форме она никогда бы не пожелала, но к которой она теперь начала стремиться — с каждым мигом своего бытия. Каждый день превращал ее жизнь в Каменном городе в тюрьму. И для этого не нужна была стража перед дверью. Для этого вполне хватало преисполненных ненависти косых взглядов, враждебных толков, от которых воздух просто вибрировал, неся в себе опасность — как бывает незадолго перед грозой. Бывали дни, когда каждый шорох заставлял ее вздрагивать, потому как он мог означать шаги солдат султана, пришедших за ней. Безумные картины с наемными убийцами, различные яды, добавляемые в еду и питье, картины ее казни завладевали ее сознанием, и ей стоило огромных усилий оставаться в ясном уме.

Не сойти с ума в эти дни ей помогал Генрих, не попасться в эту паутину запугивания и угроз, мучительных мыслей и предчувствий, в паутину, подобно неводу, все туже и туже стягивающуюся вокруг ее дома. У Генриха голова оставалась трезвой и по-прежнему разумной, он готовил заговор прямо в цитадели: в осажденном доме был защищенный островок, и хранительницей его была Хадуджи, присланная Меджидом в качестве тюремной надзирательницы и надсмотрщицы, однако по доброй воле и из сочувствия перешедшая на сторону молодой пары и ставшая союзницей… И очень медленно Салима стала осознавать, что она собирается сделать.