Звезды над Занзибаром - Николь Фосселер

— Добрый вечер, господин Витт. — Из соседней комнаты вышел Генрих Рюте. Его лицо выразило крайнее удивление, но тут же стало озабоченным. — Что случилось?

— Ваш грандиозный план только что грандиозно провалился! — прорычал Витт, не утруждая себя формальными приветствиями, а его свободная рука махнула в направлении торгового дома «О’Свальд и К°». — И получаса не прошло, как два человека султана нежданно-негаданно ввалились в мою контору и на быстром суахили, при помощи рук и ног поклялись, что ваша Биби Салме не имеет права подниматься на борт нашего судна. Хотя султан и велел охранять ее дом, я должен при всех обстоятельствах позаботиться о том, чтобы наш парусник вышел в море без вашей уважаемой невесты.

— Тогда мы должны… — начал было Генрих, но Йон Витт грубо его оборвал.

— Мы ничего не должны! Прежде всего — я не должен! — Он замолчал, пожевал губами. Потом спросил: — Вы уже весь багаж доставили на борт? — спросил таким тоном, словно его озарила идея.

— Осталось только несколько ящиков.

Йон Витт ненадолго задумался.

— Хорошо. Тогда я сообщу капитану, чтобы он встал на якорь на севере, перед Кокотони. Если хотите, вы можете переправить на корабль что-то еще… Все — кроме вашей… вашей невесты …

— Господин Витт, я…

— Нет, и еще раз нет! — Он резко взмахнул рукой. — Багаж — сколько угодно, Рюте, зафрахтованный груз, и это пожалуйста, но никаких людей! Я вас предупреждал, что наше соглашение будет расторгнуто, если султан пронюхает о нем, и вот сейчас мы его расторгаем. Я и без того рискую своей фирмой ради вашего груза — больше я ничего не могу для вас сделать. Ищите кого-нибудь еще, кто будет таскать для вас каштаны из огня. Желаю счастья!

Салима спряталась в углу и дала волю слезам. Она была так близка к свободе! Но даже не попробовала ее, свобода от нее ускользнула. А что было еще хуже — перед входом днем и ночью дежурили солдаты, не выпуская ее и не впуская к ней Генриха. Безнадежность нависла над домом, как птица, раскинувшая черные крылья, и оттого было еще безотраднее в пустых комнатах, без мебели и убранства, без слуг, которые покинули дом, получив вольную и немного денег. С ней остались лишь две прислужницы — и Хадуджи, которая сейчас присела подле сестры на корточках и обняла ее.

— Ш-ш-ш-ш, не плачь, — шептала она в ухо Салиме. — Все будет хорошо.

— Но я не представляю как! — всхлипнула Салима. — Я в ловушке. Без Генриха. Без всякой возможности выйти отсюда. Когда-нибудь Меджид потеряет терпение и вынудит меня отправиться в паломничество…

Хадуджи утешала ее, покачивая в объятиях, как маленькую.

— Но пока Меджид верит, что я ему верна. Он и не подозревает, что я помогаю вам бежать. В этом наше большое преимущество.

— Но кто-то все-таки узнал о наших планах и выдал их, — просопела Салима и вытерла щеки. Вдруг в ней молнией мелькнуло подозрение. Она выпрямилась и хотела высвободиться из рук Хадуджи, но та обняла ее крепче.

— Я не могу обижаться на тебя, Салима, — и Хадуджи подбородком нежно потерлась о плечо Салимы. — Безусловно, ты сомневаешься, не веду ли я двойную игру. То, что я еще с тобой и так просто не отдам тебя Меджиду, должно убедить тебя, что я целиком на твоей стороне.

— Возможно, я тоже увлеку тебя за собой в пропасть, — вырвалось у Салимы, — когда Меджид узнает, что ты…

— Предоставь это мне.

— Итак, мистер Рюте, — Эмили Стюард, супруга заместителя британского консула и врача, осторожно поставила чашку с чаем на стол. — Вы, конечно, поймете, если я скажу, что ваша просьба весьма щекотлива и что это коснется отношений между Великобританией и султаном Занзибара.

— В этом я абсолютно уверен, миссис Стюард, — он жестом вежливо отказался, увидев, что хозяйка придвинула к нему блюдо с печеньем. — Я бы ни за что не обратился к вам, если обстоятельства настоятельно не потребовали бы этого и не были бы так чрезвычайно важны. Как я полагаю, ваш супруг самым подробным образом посвятил вас в то, в каком затруднительном положении оказалась Биби Салме.

— Положение, в котором вы сыграли не столь уж невинную роль, мистер Рюте, — заметила миссис Стюард. Однако при этом она весело улыбнулась; улыбка сделала ее розовое свежее лицо — совсем не тронутое солнцем Занзибара, истинно британское, более британским оно просто не могло быть, — еще более очаровательным.

Брови Генриха приподнялись. Он сокрушенно взглянул ей в глаза и улыбнулся.

— И в этом я тоже уверен. Вина, которую я не отрицаю, и ответственность за нее хотел бы взять на себя целиком. Если мне будет дозволено.

Миссис Эмили Стюард отклонилась немного назад и сложила руки на коленях — на пышную юбку платья из легкого муслина. Ей нравился Генрих Рюте. Он был немного ее моложе. Во время деловых встреч, или на званых вечерах в его доме, или на приемах в английском консульстве она узнала его как очень приятного джентльмена, не легкомысленного или поверхностного: он знал множество языков, у него были выдающиеся способности и многообещающие перспективы. Ну, по крайней мере, до той поры, пока он не вляпался в эту злосчастную любовную историю с сестрой султана, разрушившую его репутацию, до сих пор безупречную. Слухи о нем и Биби Салме заползали в ворота британского консульства подобно морским светлячкам.

Маленькое бурное приключение в глазах общества ему, конечно же, нисколько не повредило бы — всем хорошо известно, как это бывает, когда ты молод, не женат и живешь на чужбине. К тому же — на Занзибаре, где все постоянно цветет пышным цветом и просто напитано соками земли, так что, по меркам общепринятой британской морали, в воздухе разлита почти непристойная чувственность. И вот на сей раз это возымело серьезные последствия. И это никогда не бывает хорошо и уж всегда все так запутывает, и все непременно ложится на плечи дамы, замешанной в такие отношения. Но этот особый случай все же мог стоить европейцам их выгодных контактов с домом султана: легкомысленная любовная интрижка, которая может иметь большое политическое значение. Если не брать все это во внимание, то она, Эмили Стюард, видит бог, вовсе не пуританка и не считает, что можно требовать жестокого наказания для женщины (а уж смерти тем более) за грехи, — для женщины, у которой была минута слабости; к тому же она слишком молода и слишком жизнерадостна.

— Это делает вам честь, что вы признаете свою ответственность, мистер Рюте, — провозгласила она с уважением.

Генрих рассмеялся, это был приятный и глубокий смех, который еще больше расположил к нему хозяйку дома; он вернул наконец на край блюдца серебряную ложечку, которую вертел в руках в продолжение всего разговора.