Стервец - Орис Хант

Ведь ему было достаточно просто бросить на него взгляд.

Ведь убийца – эйдетик.

А значит, точно не Фамильяр.

Но совершенно неожиданно для себя Корд осознал и другое: это открытие его никак не трогает. Вообще. Ещё полгода назад он побежал бы звонить Форсу, поднимать на уши Управление, работать-работать-работать, а теперь что? Да ничего. Ему стало всё равно на убийцу, на расследование. Просто пофиг. Перегорел?

Нет. Просто теперь у него появилась другая цель в жизни, другие интересы. Раньше работа была центром его бытия. Теперь таковым стала Диа. Сейчас она хлопочет на кухне, готовит вкусный ужин, а он, вместо того чтобы ей помогать, пытается вычислить неуловимого убийцу. Ну не мудак ли? Жизнь впервые повернулась к нему не задом, а он, вместо того чтобы ей наслаждаться, тратит свободное время на невидимого, сука, ниндзю. Ёбаного призрака!

И это, блин, несправедливо! Все приличные преступники что делают? Правильно, косячат! А тут? Объявился, блядь, незримый мудозвон – и давай людей по-тихому мочить! А следы оставить? Херушки! А ебалом сверкнуть? Ну уж нет! И как такого ловить?!

Впервые за свою карьеру Корд подумал: «Может, ну его на хер?»

Глава 26. Тревоги Форса

1

Форс не узнавал своего лучшего друга.

Дело не в том, что Корд стал хуже работать – нет, он по-прежнему ответственно выполнял свои задачи, тщательно анализировал все детали, строил версии – в общем, не подкопаешься. Но Форс прекрасно видел, что огонь в глазах друга больше не горит.

Однажды он поинтересовался, что случилось. Корд лишь пожал плечами:

– Мне кажется, мы гоняемся за призраком.

С этим не поспоришь. Три месяца они ищут убийцу – и безрезультатно. От такого запросто можно опустить руки. Но именно это Форса и тревожило: Корд был из тех, кого трудности мотивируют действовать более рьяно. Что изменилось сейчас?

Наверное, дело в его девушке, Дие. Форс видел, как Корд на неё смотрит. Так же, как он сам – на Фламингу. Наверное, это и есть взрослая, семейная жизнь, и Форсу она нравилась, но в то же время он скучал по их с Кордом посиделкам. Они затаривались пивом и закусками, собирались у Форса на квартире и смотрели кинцо из проката. Корд обычно выбирал бессмысленные и кровавые боевики, Форс – трогательные мелодрамы, над которыми друг подтрунивал.

Как вышло, что они вообще подружились? Виной тому стали любовь к еде и миролюбивость Форса и злость и авантюрность Корда.

2

Ровно двенадцать лет назад, 10 октября 1981 года, пятеро четверокурсников Академии милиции наткнулись на одного девятнадцатилетнего увальня. Тот сидел на трибуне стадиона и мирно трескал сосиску в тесте. Пройти мимо пятеро не смогли.

Главный из них подошёл к Форсу и пнул его по ботинку.

– Слышь, жиробас. Ты чего это тут расселся?

Форс поморщился, но смолчал.

– Слышь, я тут что, со стенкой разговариваю?

– Нет, – едва слышно пробормотал Форс.

– Что? – Главарь сделал вид, что не расслышал.

– Я тут просто сижу, – чуть громче сказал Форс.

– Просто сидишь, да? – Главарь заржал и развёл руками. Его дружки заулыбались. – Но такие, как ты, не имеют права здесь «просто сидеть». Ты не видишь, где находишься? Здесь место для спорта. А не для жирных.

– Ладно, тогда я пойду… – Форс попытался встать, но главарь толкнул его обратно.

– Не-не-не, так не пойдёт! Жирным быть нехорошо, так что, жиробас, давай-ка худеть. Упал-отжался. Давай-давай.

Вдруг из-за спины мудаков послышался негромкий, но требовательный голос:

– Отъебитесь от него.

Хулиганы обернулись.

– Что ты сказал? – рявкнул главарь.

– Я спросил, до́рог ли нынче поход к зубному.

Главарь осклабился.

– Ты серьёзно, кент? Впрягаешься за этот кусок сала?

Корд сделал к нему шаг.

– А я ёбанутый.

Корд схватил его за грудки, рванул на себя и с размаху ударил лбом в лицо.

Тогда их чуть не исключили. Выслушивая гневную речь ректора Академии, Форс едва держал себя в руках – на учёбу было поставлено всё, и вылететь сейчас означало разрушить своё будущее. Избитый Корд же стоял прямо, спокойно глядя прямо в глаза ректора. А после того, как тот замолчал, он, не считаясь с формальностями, произнёс:

– Подумайте о другом. Пятеро будущих сотрудников милиции наехали на несчастного тактика, который им ничего плохого не сделал, а затем огребли от всего одного злобного практика. Так что это за милиция у нас, которая слабого обижает, а с сильным справиться не может?

На самом деле ту драку они проиграли. Корд сумел вырубить двоих, но оставшиеся повалили его на землю и стали жестоко избивать. Если бы не преподаватель, проходивший мимо, ничем хорошим драка бы не закончилась. А так Корд отделался лишь множеством ушибов и несколькими рассечениями. Что не шло ни в какое сравнение с трещиной в челюсти главаря хулиганов.

Позже Форс поинтересовался, почему Корд за него заступился. Друг улыбнулся:

– Я и не заступался. Просто хотел кого-нибудь отмудохать.

3

Был и ещё один момент, который – непонятно почему – вызывал у Форса лёгкое беспокойство.

У Фламинги было несколько татуировок. На левой лопатке – распустившаяся лилия, набитая неумелой рукой. Чуть ниже – кошка, свернувшаяся клубком на подушке. На правом бедре – розовое фламинго, держащее в клюве змею. Но Форса тревожило другое тату, находившееся прямо под грудью, – ворон. Ничего необычного, не считая того, что он был синим.

Однажды вечером, лёжа со своей женщиной в кровати, Форс осторожно поинтересовался:

– Слушай, можешь рассказать о своих татуировках?

– И что ты хочешь знать? – Фламинга, читавшая детективчик в мягкой обложке, посмотрела на него поверх очков.

– Ну… В них же есть смысл, верно?

– По-твоему, везде должен быть смысл?

– Ну да.

Фламинга криво усмехнулась.

– Лилия – символ непорочности. Невинности. У меня наоборот. Одна девочка набила мне её в тринадцать угадай почему. Вообще это тату не планировалось постоянным, но так получилось. – Фламинга отложила книжку на прикроватную тумбу. – Кошка на подушке – та, которой я хотела бы остаться. Мягкой, пушистой, уютной. Но жизнь, она, как ни паскудно, не всегда идёт как хочется.

Фламинга замолчала. Форс терпеливо ждал.

– Розовый фламинго со змеёй – та, кем я стала. Знаешь, вообще-то это мирные птицы, они питаются водорослями. Но в журналистике не получится быть мирным: вокруг сплошные гады. Поэтому мне показалось забавным стать птицей, которой змея на хрен не упёрлась, но она всё равно сжимает ее в клюве, потому что иначе нельзя.

– А ворон? Я же правильно понял, это он?