Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1» - Антон Макаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В день спектакля, когда уже костюмы были привезены и публика начала собираться, Игорь заглянул в парк и на первой же скамье увидел одинокую Оксану. Он очень ей обрадовался. Его настроение было повышенно в предчувствии сценического успеха. Оксана же сегодня была красивее всех девушек мира: на ней была замечательно отглаженная розовая кофточка, а в руках васильки.
– Оксана! Какая ты сегодня красивая!
Девушка испуганно отодвинулась от него, а когда Игорь сделал к ней движение, она вскочила и попятилась от него по дорожке.
– А еще колонист! Разве так можно?
– Оксана! У тебя такие глаза!
Оксана поднесла руку к глазам, в руке были васильки.
– Уходи! Я тебе говорю, уходи от меня!
Но Игорь не ушел. Он сделал к ней широкий шаг и одним движением обнял ее шею, руки и васильки. Он никогда потом не мог вспомнить, поцеловал он ее или не поцеловал: она пронзительно вскрикнула, отстраняя его, – цветы попали ему в глаз, и стало больно…
– Чернявин! – сказал кто-то гневно.
Он оглянулся: серые ясные глаза Клавы Кашириной смотрели на него неудержимо гневно, ее нежное лицо покраснело пятнами.
– Ты можешь так обижать девушку?
Больше от смущения, чем от наглости, Игорь прошептал:
– Наоборот…[193]
Клава в крайнем и безудержном гневе притопнула ногой:
– Вон отсюда! Ступай, сейчас же найди дежурного бригадира Воленко и расскажи ему все. Понял?
Игорь ничего не понял и бросился по дорожке к зданиям. Но, как быстро он ни покинул место происшествия, он успел услышать глухие звуки рыданий. Оглянуться он побоялся.
11
Веселая собака
Игорь прибежал в театральную уборную не помня себя. Во-первых, стало совершенно очевидно, что он, Игорь Чернявин, влюблен в Оксану, просто втрескался, как идиот. Такого несчастья с ним еще не случалось, а сейчас оно наступило… Все признаки налицо: только влюбленные могут так набрасываться с поцелуями. Во-вторых, он предвидел страшный вопрос на общем собрании.
– Чернявин, дай объяснение…
Он бежал через парк, страдал и краснел, и все вспоминались ему и брови, и глаза, и васильки, черт бы их побрал; рядом с ними вспоминался и Воленко. Ни за какие тысячи Игорь ничего ему не расскажет. Общее собрание, Игорь стоит посередине, все заливаются хохотом… пацаны, пацаны с голыми коленями!
Стремительно открыв дверь в театр, специальный вход для актеров, Игорь налетел на Вооленко. Воленко глянул на него строго – впрочем, он всегда смотрел строго, – Игорь посторонился и разом вспотел.
– Где ты пропадаешь, Чернявин? Иди скорее.
В актерской уборной происходило столпотворение. Захаров, Маленький и Виктор Торский гримировали актеров. Некоторые занимались примериванием костюмов: партизаны, командиры, офицеры, женщины. Виктор Торский, в рясе и в поповском парике, сказал Игорю:
– Чернявин, скорее одевайся. Третий партизан?
– Третий. Черт его знает, милорды, понимаете, никогда партизаном не был…
– Чепуха! Чего там уметь! Будешь партизан, и все. А у тебя и морда подходящая, кто это тебя смазал?
Игорь давно уже чувствовал, что у него напухает правый глаз.
– Да… Зацепился…
– Бывает… за чужой кулак зацепишься. А выйдет, как будто в бою. Веревкой, веревкой подвяжись. Онучи вот, а вот лапти.
Игорь уселся на скамью надевать лапти.
– Как их… никогда лаптей не носил…
Поручик – Зорин туго стягивает поверх старенькой хаковой гимнастерки парадный офицерский пояс:
– А думаешь, я когда-нибудь погоны носил? А теперь приходится.
Игорь склонился над сложной обувью, задумался над двумя длинными веревками, привязанными к лаптю. Первый партизан – Яновский, невыносимо рыжебородый, но с бровями ярко-черными, задирает ногу:
– Видишь, как? Видишь?
Собственно говоря, Игорь не видит, потому что в дверях уборной стоит Клава Каширина и смотрит на Игоря. Игорь наморщил лоб и занялся веревкой. Клава посмотрела на него и ушла.
Петр Васильевич Маленький, в длинном генеральском сюртуке с красным воротником, показал на свободный стул:
– Садись, Чернявин. Кого играешь?
– Третий партизан.
– Третий? Угу. Мы тебя сделаем такого… вот эта бороденка. Совсем бедный мужик, даже борода не растет. Намазывайся.
Игорь начал намазываться желтоватой смесью. Петр Васильевич натянул на его стриженую голову взлохмаченный грязный парик, и на Игоря сразу глянуло из зеркала смешное большеротое лицо.
По этому странному лицу Петр Васильевич заходил карандашом.
– Витька, а где мои ордена? – спросил он у Торского.
– Сейчас Рогов принесет. Там еще звезды не высохли, а лента вон висит.
Он показал на голубую широкую ситцевую ленту, висящую на гвоздике.
Захаров тоже посмотрел на ленту:
– Лента лишняя. Это же гражданская война. И звезды… не нужно.
Виктор изумленно глянул на Захарова:
– Какой же генерал, если без звезды? И лента… насилу у девчат выпросил.
– Голубая лента, выходит, андреевская[194], такие ленты только важные сановники носили.
Маленький снял с гвоздика ленту, перекинул через собственное плечо:
– Ничего, Алексей Степанович, публике понравится. Только вы, ребята, когда хватать будете, полегче. А то с прошлой репетиции домой пришел… просто избитый.
Яновский улыбнулся:
– Ну а как же с генералом? Цацкаться?
Хлопнула дверь, в уборную вбежали Ваня и Бегунок. Бегунок закричал:
– Хорошо? Алексей Степанович, хорошо?
И на нем и на Ване надеты вывороченные полушубки. Володя опустился на четвереньки, натянул на голову собачью остромордую маску и залаял, прыгая к сапогам Захарова и захлебываясь от злости. Ваня проделал то же, уборная наполнилась невыносимым собачьим лаем и хохотом зрителей. У Вани выходило лучше, он умел выделывать особенные нетерпеливо-обиженные взвизгивания, а потом снова заливался высоким испуганным тявканьем.
Виктор закричал:
– Да хватит! Вот эти пацаны! Когда еще спектакль, а они уже три дня бегают по колонии, на всех набрасываются.
Алексей Степанович улыбнулся:
– По шерсти если считать, больше похожи на медвежат. Но, я думаю, сойдет. Раз генерал в андреевской ленте, собаки должны быть страшные.
И Володя, и Ваня, довольные репетицией, на четырех ногах убежали на сцену.
Через полчаса начался спектакль. Уже надев поповскую бороду, Виктор усадил «собак» за кулисами и сказал:
– Только вы так: полайте, а потом промежуток сделайте. Чтобы и другие могли слово сказать. Поняли?
– Есть! – ответили «собаки» и с угрожающим видом притаились в дебрях помещичьего сада.
На сцене все готово. Генералы и вообще буржуазия сходятся в дом. Окно открыто, дом освещен, за окном они усаживаются на совещание. Поп поместился прямо против окна, крикнул:
– Готово.
Занавес пошел вправо и влево. В зале кто-то не выдержал:
– Смотри: Витя Торский!
На него шикнули, стало тихо; против открытого окна, рядом с худющим генералом, сидит не Витя Торский, а отец Евтихий, что немедленно и выяснилось из разговоров буржуазии и генералитета.
На сцену из-за деревьев пробираются партизаны. Между ними и Игорь Чернявин. Партизаны крадутся к окну, а часть должна пробраться в дом. Двое располагаются у самого окна, поднимают винтовки вверх, готовясь выстрелить. И вот они выстрелили: наступила самая увлекательная минута. За окном, в доме, выстрелы и свалка, крики, визг, женский плач. Из-за кулис выскочили две собаки, очень похожие на медвежат, с злобным лаем набросились на партизан. В зале все знали, что это Володя и Ванька, но борьба на сцене так захватывала, всем так хотелось, чтобы партизаны победили, что и собаки стали собаками и даже вызывали к себе враждебное чувство.
Игорь Чернявин, третий партизан, с головой всклокоченной и с жидкой кущеватой бородкой, возится с попом и кричит:
– Попался, пузатый черт!
Непривычная глубина зрительного зала, заполненная сотнями человеческих глаз, мелькание золотых эполет, орденских звезд и голубой ленты, огромный крест, сделанный из картона, за который все хватали его руки, захлебывающийся собачий лай под ногами, шипение Вити Торского: «Не хватай за крест», – все это так оглушило Игоря, что он вдруг забыл вторую свою реплику. Суфлер в будке разрывался на части и что-то подавал свистящим, злым шепотом, но Игорь так и не мог вспомнить эту фразу и кричал все одно и то же:
– Попался, пузатый черт!
Эта реплика вдруг перестала работать – попа повели в плен. Третий партизан должен падать раненным от выстрела худенького поручика. Самый выстрел давно прогремел за сценой, поручик давно тыкал пугачом в живот Игоря, а Игорь растерялся и снова начал:
– Попался, пу…
Он вдруг услышал из зала взрыв[195] смеха и подумал, что это смех по поводу его возгласа. А может быть, имела значение и веревка на лапте. С самого начала боя она начала развязываться, потом Игорь почувствовал, что на нее наступают, наконец, его нога выпрыгнула из лаптя. Игорь дрыгнул босой ногой и тут только вспомнил, что ему давно полагается падать, тем более что и Зорин зашипел на него:
