Алтарь - Александр Прозоров

— Вот как? — повел плечами князь. — А что еще ты знаешь?

— Много, князь. Очень много, — перешагнула ручей хранительница. — Но пока хватит и этого. Кто знает, может, ты окажешься скуп на ответные дары?.. Спина болит? Прости, не сдержалась…

— Встретишь такую в темном лесу, — усмехнулся Словен. — А подумают: вепрь затоптал.

— Снимай тунику, исцелю.

Князь встал, как-то странно глядя ей в глаза. Потом расстегнул пряху ремня, уронил тяжелый поясной набор на землю, расстегнул расшитый ворот, содрал с себя полотняное одеяние, выпрямился, повернувшись к девушке спиной. Тело правителя дикарей напоминало перевернутую пирамиду: от пояса к плечам расходилась бугристая груда мяса, в которой суставы не выпирали, а проваливались куда-то в глубину. Вдоль позвоночника по обе стороны шел ряд широких кровоточащих ссадин.

— Что же ты молчал, смертный!

Прикрыв глаза, Вилия сделала глубокий вдох — а выдох послала через ладонь, явственно ощущая, как ее внутренняя, живая сила истекает наружу. Девушка медленно повела ладонью сверху вниз — и раны стремительно затянулись тонкой розовой кожицей. Слева, справа, быстрое движение пальцами вдоль позвонков… Она расслабилась, опустила руку. В голове закружилось. Вилия резко присела, чтобы не упасть.

— Что с тобой, берегиня? — испугался Словен, но девушка остановила его жестом:

— Все хорошо. Так завсегда после целительства случается. Чуть подышу — и пройдет.

— Зачем же ты лечила, коли самой потом болеть? На мне бы зажило. Чай, не рана, от такой не помрешь.

— А уже все, — отдышавшись, поднялась хранительница. — Пойду я, пожалуй, княже. Пора.

Она наклонилась к камню, раскрыла сверток. Два ножа в кожаных, украшенных костяными пластинами, ножнах, ткань рубашек и… Два больших плоских кольца с короткими цепочками и узорным ремешком.

— А это что? — подняла она голову. — Я этого не просила!

— Так ведь это все не заказ, берегиня, — ответил князь. — Это подарок. Кольца тебе височные дарю. Красива ты очень, девица лесная. Вижу, волосы расти стали. Подумалось мне, удобно тебе будет, коли волосы твои ремешок охватывать будет, дабы на лицо не падали, дабы ветер не разметывал. А на ремешок сюда и сюда ты кольца эти повесишь. Они тебя и от ветки хлестнувшей прикроют, и очарование твое подчеркнут…

Горячие пальцы смертного коснулись ее лица, пробежали ото лба к затылку, показывая, как ляжет ремешок, а потом с двух сторон обняли щеки. Пальцы князя лежали у нее на висках — там, где окажутся новые украшения, а губы тянулись, становились все ближе. Вилия подумала, как сейчас отвергнет этого слишком самоуверенного смертного… и потянулась навстречу. Ей показалось, что сейчас между ней и князем пробьет искра — нет, молния! Грохочущий разряд гнева и желания, оглушающий все вокруг и лишающий воли — и вдруг Словен отступил. Он смотрел на нее во все глаза, тяжело дышал, а сердце колотилось так, что его стук слышала даже Вилия.

— Спасибо за подарок, княже, — пересохшими губами произнесла девушка.

— Для тебя не жалко, — пожирая ее глазами, ответил мужчина.

— Тогда я пойду, — кивнула она. — Так ты ничего не желаешь попросить?

— Благодарю, берегиня, — покрутил он головой. — Ничего.

— Тогда я пойду, — в третий раз, как заклинание, повторила хранительница, повернулась и по уже совсем черной в густых сумерках траве зашагала к деревьям.

— Постой! — не выдержал князь.

— Что? — с готовностью повернулась Вилия.

— Ты ведь теперь наш дух, берегиня, — подошел он к ней и взял за свободную руку. — Мы тебе подарки приносить станем. Просить о чем-то. Как же нам тебя вызывать, берегиня, когда ты нужна?

— Я что-нибудь придумаю, княже. — Хранительница пожала его пальцы, отдернула руку и решительно сбросила образ.

— Вилия! — испуганно вскрикнул правитель дикарей. Несколько минут он смотрел сквозь нее на лес, потом сбежал по берегу, сдернул с себя сапоги, штаны, разбежался и кинулся в воды Волхова.

Девушка, испугавшись, тоже подбежала к величавой реке — но тут князь вынырнул и, молотя черную зеркальную поверхность сильными гребками, переплыл стремнину, развернулся, вырвался на песок. Разбрасывая брызги, упал на колени в ручей, опустил голову в ледяную ключевую воду, потряс ею, одновременно колотя русло кулаками, осел назад, вскинув к небу красное лицо с плачущей крупными каплями бородой:

— Зачем, зачем ты делаешь это, дед?! Испытай меня кровью! Испытай болью! Испытай страхом! Зачем ты посылаешь мне такое мучение?! Неужели тебе смешно, Ладо?! Я мало дарил тебе серебра и молодых ягнят? Чего ты еще хочешь от меня, белолицая?! Чего ты хочешь, зачем тянешь руки, зачем рвешь сердце, зачем с Дидилией ссоришь?! Я же муж, я же князь, родов многих глава! Почто так испытываете?!!

Он ударил кулаком куда-то в воздух, потом еще и еще и наконец со всего размаха снова ударился головой в ручей, будто собирался расколотить его в куски. Потом вскочил, торопливо оделся и зашагал к городу. Вилия, слегка испуганная таким его поведением, пошла чуть позади, сохраняя невидимость.

Так, вместе, они дошли до запертых ворот, над которыми, на узком навесе, прогуливался стражник с копьем, с мечом на поясе и щитом за спиной. Увидев правителя, он древком ударил куда-то вниз. За воротами вскрикнули, и после короткой перебранки что-то загромыхало, створка чуть проползла вперед, открывая узкую щель. Словен протиснулся в нее — хранительнице стоило немалой ловкости пробраться следом и при этом никого не задеть. К счастью, дикари вместо того, чтобы запирать ворота, принялись кланяться своему князю, дав ей несколько драгоценных мгновений.

Вслед за Словеном она прошла по темным проулкам спящего селения к самому центру, в котором возвышалась двухэтажная усадьба. И опять в ответ на стук слегка приоткрылась калитка — только на этот раз дверь отпирали не воины, а лохматый, заспанный дикарь с большим брюхом, опоясанным простой веревкой. Он тоже низко поклонился хозяину, подарив Вилии необходимую четверть минуты. Теперь осталось только подняться на невысокое крыльцо, проскользнуть за широкую створку, подвешенную на деревянных, закрепленных отростками вверх, рогатках.

Внутри дома горел свет — несколько жировых лампадок, скупо чадящих красноватыми огоньками. Между первой и второй дверьми лежала охапка сена — хозяин вытер об нее ноги, прошел внутрь, повернул налево. Там послышался шорох, скрип еще совсем сырых половиц. Навстречу князю выступила женщина, прильнула к груди:

— Где же ты так долго, сердечко мое?

Волосы длинные, русые, распущенные. Круглое лицо, карие глаза, пухлые губы небольшого рта. Вилия ощутила в сердце какой-то неприятный зудящий укол. Ревностью это быть не могло — ведь хранительница, воспитанная среди женщин, разделяющих на всех общего эмира и не имеющая иной любви и уважения, кроме любви и уважения к Великому, никак не могла испытывать ревности. Хотя — кто знает?