Шестьдесят рассказов - Дональд Бартельми

Два виски

с другом

— Вся беда в том, — сказал Гиббон, — что ты неудачник.

— Я тут занялся неким психологическим престидижитаторством и все больше надеюсь, что оно может иметь серьезное прикладное значение, — сказал я, — Необозримые горизонты.

— Фу, — скривился он.

— Фу?

— Вся беда в том, — сказал Гиббон, — что ты идиот. Тебе недостает ощущения собственной никчемности. Ощущение собственной никчемности есть импульс, подвигающий человека сверхпреуспевающего на его потрясающие сверхпреуспеяния, вызывающие у нас почтение и трепетное благоговение.

— Оно у меня есть! — воскликнул я. — Глубокое, неискоренимое ощущение собственной никчемности. Коллекционный экземпляр.

— Рискну предположить, что это все твои родители, — сказал Гиббон, — Слишком мягкие, слишком добренькие, так ведь? Родители должны прививать ребенку ощущение его полной никчемности, это их первейшая задача. В некоторых семьях она решается из рук вон плохо. Некоторые родители пренебрегают своей ответственностью. А что в результате? В мир выходит человек, лишенный твердого ощущения собственной никчемности, а значит, и позыва доказать ошибочность своего собственного о себе мнения, что нельзя сделать иначе, чем достижением ярких, выдающихся достижений в масштабах, превосходящих всякие разумные пределы.

Честность заставляла меня признать, что его чушь лучше моей чуши.

— Лично я, — продолжил Гиббон, — тоже слегка недоделанный по части никчемности. Это все папа. Он не применял иронию. Как тебе известно, коммуникационный микс, изливаемый родителем — или родительницей — на ребенка, на двенадцать процентов состоит из «сделай то», на восемьдесят два — из «не делай этого» плюс шесть процентов телячих нежностей. С крайне малыми отклонениями. Так вот, чтобы не иззанудить себя всей этой мутотой до смерти, родитель (родительница) оживляет свои нотации некоторой дозой остроумия, по преимуществу — немудреной иронией. Ирония придает родительским наставлениям определенную неопределенность и — что самое важное — вселяет в ребенка чувство собственной никчемности. Ибо ребенок делает вполне логичное умозаключение, что тот, с кем разговаривают подобным образом, вряд ли представляет собой что-либо путное. Десять лет такой обработки приносят вполне приличные результаты. Пятнадцать — великолепные. Но вот тут-то папа и подкачал. Он избегал иронии. У тебя есть с собой деньги?

— Достаточно.

— Тогда я закажу еще. Что за чушь ты там придумал с этими своими дублями?

— Я замешаю себя искусственно созданным индивидуумом. И думаю больше о нем, чем о себе.

— Вся беда в том, что ты малость простоват. Не мудрено, что тебя поперли из этой шараги, там думать надо было.

— Я и думал, только все не о том.

— Ну и как это, действует? Эта твоя трансплантация?

— За семь дней ни единой мысли о себе.

— Лично я, — сказал Гиббон, — уповаю на кришнаитский социализм.

Мистер Беллоуз захвачен врасплох, появление персонажа, попкорн подается в нижнем холле

— Угнали стадо, — сказал мистер Хокинс.

Рот мистера Беллоуза мало-помалу освобождался от Писания.

— Полторы тыщи голов, — простонал Домье. — Мама никогда мне не простит.

— Сколько у него человек? — спросил мистер Хокинс.

— Ну, видел я что-то около четырех. Могло быть и больше. Они схватили меня, как только мы вышли на открытое место. Двое их бросились на меня слева, а еще двое их бросились на меня справа, и они меня вообще чуть пополам не порвали. А этот, сам, сидит на здоровенном вороном жеребце, в пяти черных шляпах, и то хохочет, то хихикает, прямо помирает со смеху. Они сдернули меня с коня и швырнули на землю, чуть насмерть не расшибли, и один из них уселся на меня и так и сидел, пока тот обращался к стаду с речью.

— А что же это была за речь?

— Она начиналась: «Дщери возлюбленные». Смысл состоял в том, что Святейшая Матерь Церковь промыслила вызволение этих девушек из гнусных, греховных, гибельных и гадостных тенет Трэфика — это он про нас так — и избавление их же от невзгод, унижений и грязного разврата au-pair жизни через своевременное, с Божьей помощью, вмешательство этих неустрашимых, чистых сердцем иезуитов.

— Ну и что же стадо?

— Затем он сказал, что исповедь от двух пополудни до четырех, а вечерняя месса в восемь ноль-ноль. Затем последовали стенания. Со стороны стада. Затем девушки начали пытать этих падров насчет суточного рациона, сколько гамбургеров на душу и сколько травы, и где тут у вас туалет и все такое, так что эти ребята в черном малость скисли. Начали осознавать, что теперь у них на руках полторы тысячи оголтелых au-pair девиц.

— Мне кажется, он очень умный, — сказала Селеста, — Загодя разгадать ваш план и сокрушить его своим, не в пример более хитроумным планом…

В этот момент к группе приблизился весьма любопытный персонаж. На верхней из двух губ персонажа наличествовала пара черных нафабренных усов, на верхней части его головы наличествовала шляпа с пером либо султаном вида весьма щегольского, на плечах его наличествовал плащ из темно-синей ткани вида весьма шикарного, на торсе наличествовал нарядный кожаный камзол с самоварного золота пуговицами, на нижней его части наличествовали обширные, пузырями вздувшиеся штаны из бледно-розового бархата, известного декораторам интерьеров как наиуместнейший материал для обивки кушеток, вокруг талии его наличествовала перевязь, крепящая длинную, блистательную шпагу, на двух кистях его рук наличествовали фехтовальные перчатки из розовой свиной кожи, на тонком же, с правильными чертами лице наличествовало аристократическое высокомерие. В добавление к тому персонаж восседал верхом на крупе весьма крупной, отлично ухоженной, резво галопирующей овцы.

— Что это? — спросил мистер Беллоуз.

— Ума не приложу, — пожал плечами мистер Хокинс. — Артист какой-нибудь?

— Я знаю, что это такое, — сказал Домье, — Это мушкетер.

Дальнейшее кипение сюжета в конспективной форме

Мушкетер доставил Домье письмо от королевы, из которого выяснилось, что Жанна де Валуа, нехорошая женщина, состоявшая при дворе, завладела ожерельем, стоящим 1.600.000 ливров, уговорив кардинала де Рогана, воздыхателя королевы, подписать вексель на оную сумму. Кардинал считал, что делает подарок королеве, королева считала, что ожерелье вернулось к ювелиру, Жанна же де Валуа ничего не считала, а попросту сныкала бриллианты куда подальше. По всей вероятности, король в ближайшее время узнает об этой истории и начинает рвать и метать, по многим причинам и направлениям сразу. Королева умоляет Домье прибыть в столицу и навести порядок. Что он и делает.

История ордена Иисуса

Изгнан из Англии, 1579 Изгнан из Франции, 1594 Изгнан из Венеции, 1606 Изгнан из Испании, 1707 Изгнан из Неаполя, 1708

Полностью распущен папой Климентом XIV, 1773 Возрожден, 1814

Что-то происходит

Затем я заметил, что начинаю испытывать нежные — чрезмерно нежные — чувства к некоей личности из жизни своего дубля. Нет смысла скрывать, что речь идет о девушке, о Селесте. Мой дубль явно находил ее весьма привлекательной — и я тоже, в том-то и беда. Я начал соображать, как бы это переместить Селесту из его жизни в мою.

Амелия возражает

— А как же я?

Цитата из Лафонтена

— Мне нужна новая, даже если таковых не осталось в мире.

Отражение удара

— Ты ненасытен, — сказала она.

— В принципе я насыщен уже на пятьдесят процентов, — сказал я. — Будь у меня два дубля, я был бы насыщен на все сто процентов. Два дубля необходимы для того, чтобы ни один из них не вздумал задирать нос. Моя самоидентификация с тем Домье, который в настоящий момент распутывает интриги, угрожающие чести королевы, не заставляет желать лучшего, однако нужен и второй. Скорее всего это будет спокойный, рассудительный парень, склонный к созерцательной жизни. Возможно — во втором лице.

Новый дубль проходит

полевые испытания

Сейчас довольно удачное время, чтобы делать то, что ты делаешь, а посему ты доволен собой — умеренно, безо всяких восторгов. Ты благополучно миновал ловушки, куда падали многие другие. Стоя на краю ямы, глядя на заостренные колья, ты поздравлял себя с удачей (трезво осознавая, что твоя проницательность здесь вовсе ни при чем) и шел дальше. Условия, формирующие твою жизнь, давно систематизированы и опубликованы в виде небольшой книги, однако никто не удосужился дать ее тебе, когда же ты ищешь эту книгу в библиотеках, она неизменно оказывается на руках. И все же никто и ничто не мешает тебе стремиться, в меру своих способностей, к любви, или стирать свою одежду в машинах с круглыми, соблазнительно распахнутыми дверцами, или купить себе что-нибудь в одном из многочисленных магазинов этого округа, например — щенка. Стоя перед витриной, полной щенков — черных, коричневых и пятнистых, ты чувствуешь, что они крайне привлекательны. Вот если бы только можно было подобрать такого, который так и остался бы щенком, не вырос в большую собаку. Твои привязанности взвешены и отмерены. И ведь это не от врожденной бесчувственности, ты искренне мечтаешь о глубоком, серьезном увлечении — только оно почему-то все не приходит и не приходит. Твои привязанности отмерены, по той или иной причине каждая из них длится ровно два года. Почему? На финише каждой конкретной связи к тебе приходит ощущение, что пора уходить, словно ты гость на званом вечере и в хозяйских предложениях налить еще по одной раз от раза звучит все меньше энтузиазма. Полный самых лучших намерений, ты из последних сил притворяешься, что не чувствуешь ничего подобного, стремишься сохранить бодрость и оптимизм примерно на том же, что и всегда, уровне, не даешь угаснуть «чувству будущего». Жалкие, никого не обманывающие потуги. Вы продолжаете строить оптимистические планы, но внутри каждого плана есть другой, запасной, рассчитанный на возможное отсутствие одного из партнеров. Ты поглядываешь на кровать, на проигрыватель, на картины, заранее прикидывая, что кому достанется. И как же это характеризует тебя — эти твои непрерывные перемещения от женщины к женщине, туризм по эмоциям? Значит ли это, что ты неудачник? Не будем спешить с выводами. Ведь ты еще лелеешь надежду, что ты, Домье, можешь еще свершить нечто великое. Такое себе настоящее, серьезное, долговечное нечто — ну, скажем, в индустрии развлечений, например — в популярной музыке. Эти сферы деятельности заслуживают самого серьезного внимания, хотя, как тебе хорошо известно, некоторые люди смотрят на них свысока. Только не кажется ли тебе, что не стоило бы при подготовке к штурму уделять столько внимания опыту предшественников? Очень просто удовлетвориться достигнутым, получая от вещей то, что им присуще, привычное, но ты должен смотреть глубже, ничто не считая самоочевидным, ничему не позволяя превращаться в рутину. Ты должен срывать кокон обыденности, мгновенно опутывающий все и вся при малейшем твоем попущении. Возможности есть всегда и везде, нужно их только найти. Всегда найдется к чему приложить руки.