Письма из заключения (1970–1972) - Илья Габай

А из статей Аверинцева, названных тобой, я смог прочитать только о греках и востоках (?) (иудеях). Ощущение примерно твое; мы с Марком очень подробно по этому поводу сцепились, узнай у него, голубчик, детали, прочитай. А мне еще писать и писать «Как будто б в году воскресенья одни». Как будто нет?!

Прощай братец. Крепко я тебя и всех твоих целую; желаю тебе добра. Блок подписывался к Кублицкой-Пиоттух, маменьке своей: «Бог с тобой». Считай, что я занялся плагиатом – бог с тобой. И.

Марку Харитонову

25.10.71

Дорогой Марик!

‹…› Благодарю за пересказ не прочитанного мною романа[158]. Как он ни подробен, визуального, так сказать, знакомства он не заменяет – но на пока достаточно и быть в курсе дела. Если ты правильно понял позицию автора в оценке 1-й мировой войны, то это грустновато уже потому, что являет собой еще один случай новомодных стремлений гальванизации архаического мышления. Не знаю, внятно ли говорю, – думаю, что достаточно, вполне, – мы ведь с тобой столько говорили о Фрише и иже… Каратаевская тенденция[159] все-таки должна быть, автору она свойственна; и тут не скажешь, хорошо это или худо. Худо, наверно, если начинается иллюзорный момент, икона «простого» человека, обобщенная антиинтеллигентность – но это, наверно, вряд ли? Добавлю только, что мне еще, м.б., надо тонны неблагополучий нахватать, чтоб начать хвататься за каратаевскую тенденцию. Куда там, хотя всегда, кажется, дорожил «простотой» – простыми добродетелями. Вообще талант глушит любую реакционность, если не убеждает, то вполне впечатляет. Можно понять Блока, когда он требовал пересмотреть гоголевские «Выбранные места». Но можно понять и Белинского, вот в чем дело. Крутись как хочешь, если взял и исподволь перерос, вырос из состояния элементарной цельности. Кстати, о Блоке. Я здесь одолел достохвалимый фолиант Б. Соловьева «Подвиг поэта». Нельзя сказать, чтобы на 800 с гаком страницах не было никакой информации – она есть, но и плоскостей тоже хватает, исправного школьничанья. Такой, например, перл: «У Блока были предрассудки, пережитки прошлого в сознании» («пережитки» этак в году десятом!). Надо бы обговорить с тобой и иные книги и журналы, но вдругорядь. А перспективе увидеть твою статью в «Вопр. философии» я рад: журнал стоящий. Я на него подписался на следующий год, как и на «Звезду», впрочем. Теперь остается только, чтоб редакции исправно печатали, а я исправно получал.

Что бы твоей Галке взять да и не вспомнить меня как-нибудь при случае.

Обнимаю тебя крепко.

Илья.

Юлию Киму

1.11.71

Дорогой Юлик!

Я понял – отчасти из твоего, немного из других писем, – что тебя опечалил неважный уровень постановки «Недоросля». Но мне все равно приятно, что твои песни поются и что если тебе приходится жаловаться, то уж на обилие заказов ‹…›

Я получил много писем с отчетом о кутерьме в моем доме[160]. Перечисление имен неизменно вызывало у меня теплое чувство и злость на себя – за неумение в лучшие времена цепко держаться за людей. Научиться бы на будущее, но мы ведь реалисты, черт нас побери ‹…›

Что же будет, если все отправятся по средиземноморским путевкам[161]. Есть же какая-то привязанность к языку, скажем, не говоря о дружбах, которые можно рушить только по мясу. Ну, у каждого свое – для меня так, и я бы счел для себя необходимость такого путешествия печалью паче даже путешествия в Кемерово ‹…›

Целую тебя и спасибо, что не забываешь. Низкий поклон всем твоим ‹…›

Илья.

Не достанешь ли ты «Тухачевского» в ЖЗЛ? Нужно.

Получил и следующее твое письмо. Спасибо за добрые вести.

Герцену Копылову

1.11.71

Дорогой Гера! ‹…›

По странному совпадению, в отчетах о моем дне рождения многие уделили внимание тебе. Причину понять более или менее можно, я просто хочу сказать, что и в такой толчее, подробно описанной тобой, все-таки можно хоть мельком сосредоточиться. Посплетничаю: с особой теплотой писал о тебе Марк. Я не знаю, насколько вы подробно разглядели друг друга, но из особых душевных пристрастий хотелось бы, чтобы как можно поподробнее ‹…›

Закончив чтение французских романов и эссе на французские темы (о Моцарте и Вольтере), я стал читать прозу Рильке. Он тоже по-своему француз, руссоист, если требуется пользоваться регионами и «моделями». Отметив, что пейзаж нам чужд, т. к. лишен облика, желаний, цели и создает ощущение одинокости и заброшенности, что мы, горожане, довольствуемся жалкой иллюзией лжеприроды, он призвал, в подражание детям и художникам, не лукавя, слиться с природой. Последнее, кажется, мне не дано, отчего я чувствую себя ограбленным почти так же, как от незнания языков. Мне этот пересказ понадобился, чтобы ответить на твое приглашение. Я непременно приеду, но чтобы отдохнуть и встретиться с тобой.

Между прочим, ты халтуришь: подделка под народный сказ не скрашивает плоховатости рифмы «Дубну-двору». Почему это тебя, кстати, так заволновала степень графомании физики? Конечно, утвердить, что не всякий физик уже лирик только потому, что он физик, – недурно было бы. Но кого ты убедишь, если, по заведенной традиции, убеждения складываются раньше фактов и раньше мыслей. У меня здесь бывают нервные споры (я стараюсь воздерживаться, но жизнь все нервнее с каждым днем, вернее, реакция и настроение нервнее). Отсутствие аргументов, как правило, заменяется в конце концов утверждением, что мои оппоненты п р о с т ы е люди. А по-моему, это я – простой человек, куда проще, иногда стыдно, что по лени и дряблости такой простой.

Обнимаю тебя и жду писем.

Илья.

Алине Ким

2.11.71

Аленька!

Ты и вправду считаешь, что человек лучше всего раскрывается в письмах? Представляю себе, что могут подумать обо мне, ведь у меня по разным, но одним и тем же обстоятельствам, частенько письма натруженные и вымученные, написанные из необходимости и желания получить ответ. Я думаю, что человек открывается в какую-то сверхминутку, которую трудно уловить, а то и совсем не удается (чаще всего). А еще угадывание, но это дар особый и случайный – дар прозрений, наитий, так сказать, и без гарантий на точность. Но ты права вот в чем: мне письма дали такой заряд на будущее, что если я буду благополучен и не напишу стоящих стихов, то или по безнадежной бездарности, или по неисправимой суетности характера ‹…›

Писал ли я тебе, что прочел по твоей рекомендации роман Д. Вейса «Возвышенное и далекое»? Книга не сильная, и судьба не самая неблагополучная – известны случаи куда трагичнее, – но все это забирает. Возникает даже кощунственная мысль, что художникам без этого нельзя, благополучие и творчество – «две вещи несовместные». Помнишь, об этом писал Лермонтов – «Я жить хочу, хочу печали Любви и счастию назло…». Но все же это он по юности лет; это было бы невыносимо – думать, что все наши наслаждения оплачиваются обязательно ценой трагедий.

А армянские стихи, присланные тобой, меня что-то не пробрали. Затолстокожел? Я совсем не знаю опер Р. Штрауса; симфонические пластинки у меня есть, по-моему, мне нравилось, но я их не помню.

Братец твой жаловался на «Недоросль», как же, как же. А чего жаловаться, пьеса скучная, ребята молодые. Здесь удача может быть как раз – как открытие, так я думаю. Главное, что хорошо поют, еще главнее – что просто поют, вот что.

Как твоя наука? И помирись – вернее, разберись как-нибудь с Герой – он человек редкой цельности и естественности.

Целую тебя.

Илья.

Юрию Дикову

2.11.71

Дорогой мой Юра!

Всякий литературный спор (спор – не мука!) отдает богословским (Богословским! Никитой – если еще и каламбурчики запускать). Мне кажется, переиначивая давнего Юлика, Слуцкие что хочут, то и могут, – а у каждого из нас есть свой отбор, которым мы что-то за что-то прощаем; Слуцкий для кого-нибудь вправе быть к такому отбору причисленным. Я понимаю твою горечь по поводу поэзии и поэтов – Непоэзии, неПоэтов, громко говоря; но этого же всегда хватало. И путали понятие патриотизма с понятием Вашего превосходительства (между прочим: я это щедринское мо вспомнил в «Совете Нечестивых»), ведь и Щедрин не наш современник. Ведают или не ведают люди, которых ТВ недобро вспомнил, что они творят, – но они все равно творят себе хуже. Я с нашим временем связываю гуманистические надежды – значит, и поэтические. Появился вкус, по крайней мере; по себе сужу; а вкус – это уже ого-го! И настоятельная потребность простоты (в меру понимания каждого, разумеется), и правды, простоты и правды! – а это уже трижды ого-го!

Думаю, что Анна Андреевна права и неправа. Права, потому что сюжетные (уточним: беллетристические, для пересказа) стихи – это не стихи, а неправда. Потому что у Самойлова сюжет – это мираж, метафора. Представь себе: встретились однажды Пушкин с Пестелем (а за окошком Анна пела), ну они о том-то говорили, а сами о том-то думали, а потом распрощались. Это ж не Самойлов – значит, это и не был сюжет. Как и случившееся в России с маленьким цензором тоже. А вот про Нюрку из «Братской крепости» можно сколько угодно рассказывать – пожалуйста, хоть со слезой, если угодно. Правильно я говорю? Немудро, но правильно, верно? Обиходно – но так мне кажется.