Тонкая математика страсти (сборник) - Андрей Курков

Прошло еще пару лет. Я закончил школу. Завел усы и длинные волосы. Регулярно ругался с родителями, пытавшимися наставить меня «на путь истинный». После каждого подобного конфликта я закрывался в своей комнате и, наслушавшись вдоволь больше чем наизусть выученных песен Виктора Цоя, засыпал по-прежнему в обнимку с плюшевым мишкой.

Первое лето после окончания школы казалось совершенно особенным. Оно было жарким, шумным, неуправляемым. Я наслаждался свободой, одновременно не зная, что и как надо с ней делать, чтобы ощутить себя счастливым. Свободным я себя уже ощущал, а счастливым – нет.

Уставшие от меня родители собирались в санаторий. Их приближавшийся отъезд меня очень радовал. Я продолжал фантазировать на тему своей свободы. Иногда фантазии мои приобретали очень игривый характер.

И вот, рассказав, чего мне не стоит делать в их отсутствие, родители уехали. Я остался один и сразу растерялся. Я понял, что свобода – это не состояние, а действие. Надо было что-то делать. Надо было начинать. Я уже придумал первое действие – ужин со своей новой подружкой, Светой. Романтический ужин при свечах, переходящий в завтрак в постели. Вечером – шампанское, а утром я принесу ей кофе… Картина вырисовывалась вполне реалистическая, тем более, что Свету легко отпускали на ночь к ее подружкам. Я уже видел, как красиво и ярко все это произойдет – сразу несколько похожих эпизодов из разных видиков прокручивались в моей памяти, заставляя облизываться.

Вечером я позвонил Свете. Она с радостью приняла мое приглашение, и теперь оставалось ждать только следующего вечера, чтобы начать наслаждаться собственной свободой.

Ночью мне снилось счастье. Мои руки обнимали плюшевого мишку так же, как завтра они будут обнимать Светку, мою стройненькую веснушчатую Светку с «нахимиченными» волосами.

Ближе к вечеру стол уже был накрыт. И картошку я заранее почистил и тонко нарезал, чтобы она обжарилась в сковородке до хруста. Два хрустальных бокала определяли романтическую «высоту» вечера. Когда мы чокнемся – они зазвенят, и в тишине квартиры, где никого, кроме нас, не будет, наступит маленький, никем, кроме нас, не замеченный Новый год. И продлится он, никем, кроме нас, не замеченный, до самого позднего утра, а, может быть, и дольше.

На протяжении этого дня меню праздничного ужина упрощалось с каждым часом, и в конце концов ничего в нем не осталось от риса и салата из крабов. Картошка, две отбивные, салат из редиски и «Советское шампанское», полусладкое, как вся моя жизнь, но намного игристее.

В семь часов в дверь позвонили. Я метнулся в коридор со скоростью электричества. Там, за дверью, стояла Светка – я прильнул глазом к глазку, увидел ее веснушчатую улыбку. Она улыбалась, еще не видя меня! Это был хороший знак. Мы были заранее рады друг другу.

Правая рука взялась за дверную ручку, левая по привычке дотянулась до язычка накладного замка. Привычное движение, но в этот раз случилось что-то странное. Язычок не оттягивался – его словно приварили изнутри.

Снова прозвенел звонок. Я еще разок глянул в глазок.

– Сейчас, сейчас! – сказал я стоявшей за дверью Светке. – С замком что-то…

Я дергал этот проклятый язычок, но все без толку. Казалось, что вся моя энергия, все мое внутреннее электричество пошло на борьбу с этим замком. И я проиграл ему. Через две минуты я уже чувствовал себя уставшим идиотом, стоя перед все еще закрытой дверью.

– Слушай, я не знаю, что это… – бормотал я Светке.

Она уже не улыбалась, стоя за дверью. Выражение ее лица было скорее озадаченным.

– Попробую стамеской! У нас, когда замок заело, папа стамеской открыл…

Я нашел стамеску в нижнем ящике шкафа. Втискивал ее в узкий проем между дверью и коробкой в том месте, где язычок замка заходил в железный паз коробки. Ничего не получалось. С указательного пальца правой руки капала кровь – я даже не заметил, когда его ободрал. Уставший, я снова прильнул к глазку и никого за дверью не увидел. Светка ушла. Ушла молча, как уходят обидившиеся.

Я смотрел на замок, как на злейшего врага. Хотелось достать молоток и разбить его к чертовой матери, чтобы ничего от него не осталось, ни одного винтика. Но сил и настроения заняться уничтожением замка у меня не было.

«Завтра все равно надо будет куда-нибудь пойти, вот тогда я его и поломаю!» – решил я.

Есть не хотелось. Я убрал со стола тарелки и бокалы. Картошку, нарезанную и залитую водой, сунул прямо в кастрюльке в холодильник. Когда стало совсем горько – я прильнул ногами к холодной батарее, смотрел в окно. Хотелось плакать.

Неожиданно позвонила Светка и как ни в чем не бывало предложила перенести ужин на завтра. Я снова был окрылен. Снова подумал, что неплохо было бы все-таки добавить к меню чего-нибудь более экзотичного, чем жареная картошка. Однако улучшившееся настроение не сняло с плеч усталость, и вскоре я заснул. Заснул, даже не взяв с собой под легкое махровое одеяло плюшевого мишку.

Но, проснувшись ночью от зазвучавшей на дворе сирены автомобильной сигнализации, я обнаружил мишку рядом с собой. Он был теплый и совершенно неожиданно показалось мне, что услышал я его дыхание, ровное и ритмичное.

Я тихонько встал, ушел на кухню и уселся там в темноте на холодный табурет. Я не знаю, как мои мысли объединили вдруг происшествие с замком с присутствием в моей жизни плюшевого мишки. Но, насмотревшись уже довольно много видиков-ужастиков, где от самой невзрачной игрушки иногда веяло смертью, я серьезнее задумался о своем плюшевом друге детства.

Чем больше я думал о нем, тем более странным казалось все вокруг. Я довел себя до состояния, которое много раз переживал в детстве, – до состояния ночного страха, когда замираешь и боишся пошевелиться – все вокруг кажется живым и зловещим. И я замер на холодном табурете, боясь темноты, окружавшей меня. Теперь надо было пересилить свою боязнь, подкрасться к двери и быстро включить свет – все злое и зловещее сразу спрячется: темные силы боятся света, это я тоже помнил из видиков и из собственного детства.

Разозлившись сам на себя, я все-таки включил свет и решил и дальше бороться с собственными детскими комплексами и фантазиями.

– Сейчас я тебе покажу, – сказал я сам себе, – как доводить себя до полного идиотизма!

Я вытащил из кухонного пенала картонную коробку с лекарствами. Нашел градусник и пошел в свою комнату. Но там, оказавшись снова в теплой и уютной темноте своей спальни, я потерял решительность и, уже крадучись на цыпочках, подошел к своей кровати. Медленно опустился на нее, забрался под одеяло. Стало очень тепло, так тепло, что мои глаза сразу же стали закрываться. Но в руке я держал градусник, и его прохладное стекло напомнило мне о задуманной проверке. Я вытащил руку с градусником наружу, сбил температуру, как учила меня когда-то моя бабушка-врач. Снова спрятал руку с градусником под одеялом и, улегшись на бок лицом к плюшевому мишке, обнял его и просунул градусник ему под мышку.

Минут пять после этого я лежал неподвижно, прислушиваясь к тишине. Иногда мне казалось, что действительно долетает до моих ушей едва уловимый ритм дыхания плюшевого мишки. Но всякий раз я сразу сильнее напрягал слух, но уже ничего больше не слышал. Потом я аккуратно вытащил градусник из-под мишкиной мышки, тихонько встал с кровати и вернулся на кухню, где все еще горел свет. Я поднес градусник к глазам, и мне мгновенно стало холодно, меня пробрала дрожь. На градуснике было тридцать семь и семь. Мало того, что плюшевый мишка действительно оказался живым, но, судя по градуснику, он был еще и болен…

Озадаченный, я снова уселся на холодный табурет. Голова моя работала плохо, да и мысли были в полной растерянности. И снова задумался я о несостоявшемся празднике – все больше подозрений возникало у меня по поводу этого злосчастного замка.

Я вышел в коридор, включил там свет и внимательно посмотрел на замок. Дотронулся пальцем до язычка и вдруг почувствовал его податливость. Несколько раз я его оттянул и отпустил, и всякий раз он, послушный командовавшей им пружине, возвращался в паз.

– Вот так да… – удивился я.

Вернулся на кухню. Достал из холодильника недопитую отцом бутылку водки. Налил себе рюмку, чтобы согреться. Выпил.

«Что ж это получается? – думал я. – Выходит, он в отсутствие родителей, когда мне самое время попробовать пожить полноценной взрослой жизнью, решил меня контролировать и за меня решать: что мне можно делать, а что нет?»

Я выпил вторую рюмку. Просидел за столом еще с полчаса. Потом вернулся в комнату, со злостью столкнул на пол плюшевого мишку и, подоткнув под себя одеяло, заснул быстрым пьяным сном.

Утром я проснулся опять в обнимку с плюшевым мишкой… Он уже не казался таким теплым. Я задумался, вспоминая прошлую ночь. Все это казалось бредом, и я уже готов был списать это воспоминание на две рюмки водки, но все-таки почему-то я встал ночью и ушел на кухню?..