Сливовое дерево - Вайсман Эллен Мари

— Vater! — вскрикнула она, бросаясь ему на шею.

Отец приподнял ее и стиснул так крепко, что Кристина испугалась за свои ребра. Он расцеловал ее в лоб, в нос, в щеки.

— Ты — самое прекрасное, что я видел за последние четыре года, — сказал отец, слегка отстраняясь, чтобы рассмотреть ее. Слезы ручьями катились из его глаз. — Пока меня не было, ты превратилась в красивую женщину.

Волосы его сильно поседели, черные круги под глазами походили на размазанный уголь. Губы потрескались и высохли, под ногтями залегла траурная кайма. Форма — зеленая, а не черная — мешком висела на его истощавшем теле. Дитрих Бёльц был простым немецким солдатом, не эсэсовцем и не нацистом. И вот он вернулся домой. Он выжил. Кристина схватила отца за руку и потащила в дом.

— Бабушка! — кричала она, колотя костяшками пальцев в дверь бабушкиной комнаты. — Вставай! Vater вернулся! — и увлекла отца наверх. — Mutti! — будила она весь дом. — Мария, Генрих, Карл! Просыпайтесь! Vater дома!

Вместе они взмыли по лестнице на третий этаж к спальне матери, которая как раз выходила из комнаты. Рыжие волосы, обычно убранные в пучок, длинными прядями рассыпались по плечам. Мутти стискивала на груди края потертого халата, спросонья часто мигая, из-за чего выглядела старше своих лет. Сначала при виде незнакомого солдата мать оторопела, но заметив, что Кристина держит его за руку и вся сияет, стала всматриваться, ахнула; подбородок ее затрепетал.

— Дитрих? — она неуверенно потянулась вперед, будто собралась проверить на ощупь, не привидение ли он. — Это и в самом деле ты? Ты жив?

— Я, и жив, — заверил фатер.

Он вытянул вперед руку, и мать, словно опасаясь, что муж снова исчезнет, ухватилась за нее так, что побелели костяшки пальцев. Они бросились друг другу в объятия, и мутти зарыдала. Глаза Кристины наполнились слезами, к горлу подкатил ком. Мутти снова и снова благодарила Бога, а фатер зарылся лицом в ее волосы и смеялся. Мария, Карл и Генрих с круглыми от удивления глазами выбежали в коридор, намереваясь выяснить причину утреннего переполоха. При виде детей фатер опустился на колени — приклад винтовки стукнул его по пяткам, чего он даже не заметил, — улыбнулся и широко раскинул руки. И, наконец, поняв, что пропавший отец вернулся домой, Карл и Генрих кинулись в его объятия. Мария приложила ладони ко рту.

— Как вы выросли, просто невероятно! — сказал отец сыновьям. Он встал и погладил бледные щеки Кристины и Марии. — У меня самые красивые дочери во всей Германии! Я все время вспоминал ваши лица. Это придавало мне силы. Светлые волосы Кристины, большие голубые глаза Марии, веснушки Карла, широкую улыбку Генриха, — он засмеялся и, обняв мутти, поцеловал ее в щеку. — А фотография вашей матери спасла меня от безумия.

Ома в ночной рубашке и накинутой поверх шали тяжело поднялась по лестнице, держась сухой рукой за перила. Фатер встретил ее у верхней ступени.

— Добро пожаловать домой, Дитрих, — с мокрыми от слез глазами проговорила ома. — Какой замечательный сюрприз. Здравствуй.

Он обнял ее и подвел к остальным членам семьи.

— А где отец? — осведомился он.

— Случилось несчастье, — проговорила бабушка тихим дрожащим голосом. — Он погиб во время воздушного налета.

— Ach nein! — фатер опустил плечи. Его глаза наполнились слезами, и он снова обнял бабушку. — Как это произошло?

— Загорелся амбар, — объяснила мутти. — Он спас дом от пожара.

— Какое горе, — отец опустил руки, отступил и, закрыв глаза, стал тереть пальцами переносицу, словно у него вдруг разыгралась невыносимая головная боль. — Проклятая война. Когда только придет ей конец?

— Дед не хотел бы, чтобы мы грустили, — сказала бабушка. — Он бы обрадовался, что ты жив-здоров, Дитрих. Ведь он каждый вечер молился о том, чтобы ты вернулся и позаботился о семье.

Коридор наполнился плачем и смехом, а потом все семейство направилось вниз, в кухню. Мутти растопила печку и наполнила чайник водой, а фатер тщательно помыл в раковине лицо и руки.

Кристина нарезала в чугунную сковороду картошку и оставшийся кусок домашней колбасы из окорока, Мария добавила лук. Мутти стала накрывать на стол. Кристина в первый раз видела, чтобы мать вышла на кухню в халате, и впервые после того, как призвали отца, слышала ее смех.

Фатер уселся в обеденный уголок вместе с бабушкой и сыновьями. Карл и Генрих тараторили одновременно: торопясь, рассказывали о воздушных налетах, сыпали вопросами о службе и о фронте, отец что-то односложно им отвечал и со счастливой улыбкой смотрел, как жена и дочери готовят завтрак. Однако Кристина заметила, что глаза фатера потускнели, озорные огоньки в них потухли и сменились печалью. За четыре года он, казалось, постарел на десять лет.

Но пока отец ел и прихлебывал чай, улыбка не сходила с его лица. Он смотрел на всех с таким восхищением и благодарностью, что Кристина едва не расплакалась от избытка чувств. Ненадолго создалось впечатление, что все в полном порядке, и девушка позволила себе насладиться этой минутой. Тепло семейного очага — проблеск радости, любовь, безопасность — согрели Кристине сердце, и она, отгородившись от всех тревог, сосредоточила все внимание здесь, на теплой кухне: на отце, живом и невредимом, на счастливых его возвращением домочадцах, на чашке горячего чая, на беззаботном утре.

— Где ты был, Vater? — поинтересовался Генрих.

— В России.

— Ты воевал в Шестой армии под Сталинградом? — спросила Кристина.

— Да, — ответил отец, уставившись в свой чай. — Да, я воевал в России в составе Шестой армии.

— Что там произошло? — приставал с расспросами Генрих. — Как вас взяли в плен?

— Гитлер запретил отступать. Когда русские нас окружили, мы ничего не могли поделать. Пришлось сдаться.

— И Иван бросил вас в тюрьму? — не унимался мальчик.

Мутти положила руку на ладонь Генриха.

— Тише, — проговорила она. — Отец не хочет сейчас об этом говорить. Ему надо поесть.

— Macht nichts, — фатер повел рукой. — Ja, нас отправили в лагерь для военнопленных. Но туда надо было идти своими ногами. Несколько дней мы шли по морозу и спали в снегу.

Мутти встала и долила мужу в чашку горячей воды, потом соскоблила остатки жареной картошки ему в тарелку.

— Спасибо, Роза. Никогда не ел ничего вкуснее.

Он поймал жену за руку, привлек к себе и поцеловал. Карл и Генрих захихикали.

— А потом, Vater? — допытывался Генрих. — Вас кормили только водой и хлебом?

— Nein. Раз в день давали немного хлеба, немного жидкого супа.

Он наклонил тарелку и подцепил вилкой последние кусочки поджаристой картошки. Когда он закончил, мутти убрала тарелки со стола и наполнила раковину мыльной водой; глаза ее то и дело обращались к мужу, словно она хотела убедиться, что тот действительно здесь.

— И долго ты был в лагере? — взволнованно спросила Кристина.

Фатер вытер рот и откинулся назад, положив руки на спинку скамьи.

— Больше года, наверно. У нас не было возможности следить за временем. Я знаю, что приближается осень, но не знаю, какой сейчас месяц.

— Август, — подсказала Мария.

— И русские тебя отпустили? — продолжала Кристина.

— Дайте отцу отдохнуть, — велела мутти. — Довольно расспросов.

— Ничего, Роза, — проговорил отец. — Дети любознательны, — он сел прямо, взял в руки солонку и стал изучать ее, словно никогда раньше не видел. — Нет, русские меня не отпускали. Я сбежал.

Все в один голос ахнули. Мутти тяжело опустилась на табуретку, прижимая полотенце к груди.

— Расскажи, расскажи! — округлив глаза, стал канючить Генрих.

— Ach du Heber Gott![70] — чуть слышно пробормотала ома.

— Ты прорыл подкоп? — предположил Карл.